La Dance Macabre

— Ты сломаешь жизнь моему ребёнку! — Не говори глупостей. Я никому ничего не ломаю, — дедушка всегда был непоколебим, как скала. — Ты и сама всё прекрасно понимаешь. Я наоборот предлагаю наилучший вариант из возможных. Ты сама понимаешь, что спокойно учиться в университете ей не дадут. Просто отправить её дальше по линии секции я тоже не могу — ей просто откажут в выезде за рубеж, найдут кого похуже, зато с более идеологически правильными родственниками. А я предлагаю, заметь — только предлагаю! Отправить её подальше от всего этого и дать ей шанс, о котором она мечтает. И предлагаю не тебе, а Софье, не забывай! — Говори тише, ты её разбудишь! — Мария даже зашипела от возмущения, как кошка. — И для этого ты предлагаешь послать её в армию, чтобы её там убили?! — Хватит собирать всякую ерунду! — старший Ириновский явно начал терять терпение, но интонации сбавил. — Я никогда такого не говорил! У неё хорошие способности к математике и неплохо с техникой, есть хорошее место в аналитическом отделе, всё будет в порядке! Подобные споры с некоторыми вариациями Софья слышала почти каждый вечер на протяжении последних нескольких месяцев и не сказать, чтобы была слишком от этого в восторге. Школа уже закончилась и остро встал вопрос: а что же дальше? Следовало признать, что вариант, который предлагал Александр Николаевич, действительно был самым разумным, но категорически не нравился маме: пойти по линии армии и в конце концов, попасть в армейскую спортивную службу. Софья усмехнулась своим мыслям. Страшно подумать, что с ними будет, когда она скажет, чего она сама хочет. — подумалось вдруг совершенно невесело. *** Поздняя осень. Свинцовое низкое небо над головой, постоянно капает мелкий, противный дождь, какая-то водяная пыль в воздухе, из-за которой вещи всё время влажные, ничего не просыхает, хоть в костер пихай, да поди еще разведи его в такой-то сырости. На каждом ботинке налипло, наверное, по килограмму вязкой, серо-бурой грязи. Холодно, но от растянувшейся колонны молодых людей в военной форме валит пар. Лица у всех красные, пот бежит в три ручья, глаза уже слегка навыкате. Софья здесь единственная девушка, но это ничего не значит. Будешь грязь месить со всеми наравне, даже лучше, чтобы количество шутников поубавилось. — Бегом! Не растягиваться, строй держать! Бежать строго след в след! Бегом, желудки, бегом! — лязгающий голос сержанта омерзительно бодр, кажется, он получает от всего этого вполне ощутимое садистское удовольствие. Сердце, кажется, сейчас вылетит из груди... Не упасть бы здесь и не помереть прямо посередине марш-броска, вот был бы номер. А как всё, блядь, красиво начиналось... Под высокими потолками лежат ковры такие толстые, что заглушают шаги почти полностью. Вдоль правой стены отмытые до скрипучего блеска окна, в которые хорошо видно буйную летнюю зелень. А по левую руку стройный ряд практически одинаковых полированных дверей из очень дорогого дерева. Почти самый центр Москвы. Пятый кабинет... Нужен пятый. До этого момента пришлось пройти столько тестов и проверок, что любые экзамены это теперь так — смех один. За дверью кабинета оказывается большой стол, а за ним какой-то совершенно неуместный здесь... именно мужичок. Круглый, уже слегка лысеющий седой мужичок. Он много шутит и смеётся, улыбается, задавая какие-то пустяковые вопросы. А в глаза ему смотреть жутко. Страшные глаза. Серые, но... мертвые, как у рыбы, ни искорки в них, даже когда смеётся. Откуда-то возникла полная уверенность: этот резать если будет, так даже глазом не моргнет. — Так значит, Софья Павловна, вы не передумали? Всё-таки хотите перевестись? — Так точно, товарищ полковник. — Очень интересно... Нет, обратные случаи у нас как раз бывали, но чтобы из Шестого управления к нам... Простите, вы точно уверены? — Так точно, товарищ полковник, уверена. Тот развел руками, как бы примиряясь с неизбежным и открыл сейф, стоящий позади стола. Из сейфа была извлечен новый, похрустывающий лист бумаги с гербом. — Тогда осталось только соблюсти некоторые незначительные формальности. Прочитайте пожалуйста этот документ и подпишите. На бумаге двенадцать коротких пунктов. Каждый из них начинается со слова "запрещается", а заканчивается фразой "карается высшей мерой наказания". А в заключении невозмутимая приписка: "Попытка разглашения содержимого данного документа полностью или в части, карается высшей мерой наказания". Полковник убрал подписанный документ в сейф и снова посмотрел на молодую женщину перед собой. — В таком случае, Софья Павловна, позвольте вас поздравить с поступлением в Пятое управление ГРУ. Желаю успехов. — он протягивает руку для пожатия, улыбается широко и вроде как доброжелательно даже. А глаза по прежнему мертвые. — Спасибо, товарищ полковник, — Софья жмёт протянутую руку. Её учили владеть собой, владеть собой лучше, чем самый опытный дрессировщик или каскадёр. Но она вынуждена смотреть в эти мертвые серые глаза и не может сдержать дрожь, пробежавшую по руке. Полковник только смеётся. — Разрешите идти? Потом были тренировки. Много изнурительных тренировок и еще больше изнурительного бега. Марш-броски проводились почти постоянно. — Солдат спецназа может больше ничего не уметь, — скалил желтые от никотина клыки сержант, загоняя взвод молодых солдат в гору. Гора эта, согласно местной легенде, когда-то получила своё название не иначе, как от какого-то недобитого романтика: Гора Смерти. Название прижилось плохо, поэтому гора быстро получила новое имя. Куда более ёмкое и гораздо более точно отображающее её смысл и предназначение: Ебун-гора. — Но бегать он обязан, как лошадь! Взво-од, бегом марш! Только бы лёгкие не выплюнуть... Постепенно всё это превратилось в рутину. Марш-броски, прыжки с парашютом, стрельбы, рукопашный бой, учения, спортивное ориентирование, снова марш-броски, снова прыжки... Прыжки ночные и дневные, групповые и одиночные, зимой, летом, осенью, когда угодно. Прыжки с трех тысяч метров и прыжки с малой, и сверхмалой высоты: сто метров с принудительным раскрытием парашюта. Малейшая ошибка и смерть. Рутина, но несколько эпизодов, кажется, врезались в память до конца жизни. Их подняли по тревоге ночью, ловить якобы сбежавшего преступника. Ночные тренировки часто проводились под такой легендой, ничего удивительного. Долго куда-то везли, выгрузили черте знает где: какие-то развалившиеся дома, пялится черными провалами окон многоэтажка. Поздняя весна, всё уже хлюпает под ботинками, даже ночью, но вот как раз по ночам всё еще холодно. Вдобавок мелкий дождь и промозглый ветер. Курить и то запретили. Люди продрогли и в воздухе стоит такой мат, что уши у кого хочешь завянут. Софья оказалась среди тех, кто полез осматривать первый этаж и подвал многоэтажки. Темно, хоть глаза выколи, а зажигалки ни у кого с собой не оказалось, только спички, которые к черту отсырели. Вперед продвигались осторожно, почти на ощупь, но тут вдруг под ботинком что-то мерзко, влажно хлюпнуло. Почти сразу вспыхнул мощный, слепящий свет прожектора и оказалось, что подвал перед ними затоплен кровью, а хлюпнул ошметок каких-то внутренностей. Судя по звукам, позади кто-то тяжко, в надрыв блеванул, еще пара человек была на грани. По правде говоря, было трудно их винить, Софья и сама ощутила, как содержимое желудка подкатывает к горлу. Воняло просто нестерпимо. Едва только они собрались повернуть обратно, как лестницу у них над головами огласил захлебывающийся, хриплый лай. Кто-то спустил собаку, может, даже не одну. А собакам то всё едино: что настоящий бой, что учебный... Единственный путь: вперед, через кровь, туда, где виден коридор и металлические скобы лестницы, по которым можно выбраться наверх. — Бегом! Бегом вперед! — Ириновская первая вышла из ступора, саданула кулаком по чьей-то спине перед собой и бросилась в смердящую жижу впереди. Оказалось неожиданно глубоко, почти по шею, вдобавок, кровь была еще тёплая... Сдержать рвотный позыв удалось только чудом, но она упрямо выгребала вперед, пока не схватилась скользкими руками за металлическую скобу, на которой были мелкие осколки окровавленных костей, свисали кишки и еще какая-то срань. Было полное впечатление, что их специально там кто-то развешивал, причем со знанием дела, так, что ты хочешь не хочешь, а схватишься руками. На этом ничего не кончилось, их гоняли до утра и поэтому, когда она подтягивалась в окно и ощутила, что подоконник кто-то тоже измазал кровью, то только вздохнула, прижалась подбородком и подтянулась как следует. Всё равно для формы уже хуже некуда, а сознание уже дошло до той точки, когда ты тупо смотришь на свои руки, а кровь на них для тебя примерно то же самое, что и грязь под ногтями. — В этом больше смысла, чем ты думаешь, — объяснял ей как-то потом врач их бригады, с которым у Софьи постепенно сложились неплохие дружеские отношения. — Это чистая психология. Кровь для тебя должна стать такой же обыденной жидкостью, как пот, слюна или вода. Потому что если ты, столкнувшись с кровью в боевой обстановке, впадешь в ступор или истерику, это будет стоить жизни не только тебе, но и твоей группе. — А где они взяли столько крови? — женщину против воли крупно передернуло. — Это же ведь не..? — Да типун тебе на язык! Это же элементарно. — Женя фыркнул и шумно отхлебнул из кружки с чаем. — Со скотобойни, конечно. Это не так сложно, забрать оттуда даже пару десятков литров крови и пару килограмм всякой требухи. Не парься, — доктор хлопнул её по плечу, выходя из кабинета по каким-то своим делам. — Пей чай, хороший. Доктор был поистине легендарной личностью. Особенно ничем не выделяющийся внешне: невысокий, но широкоплечий и плотный, карие глаза, стрижен всегда почти под ноль, в очках, лицо не очень запоминающееся; он всегда держался немного в стороне от остальных, но желающие его позадирать всё равно находились. Правда, быстро понимали, что это была не самая лучшая идея. Софья однажды сама видела, как это происходит: молниеносно Женя наносил несколько скупых и точных ударов по скулам своего противника. Никаких следов, а вот челюстные мышцы у жертвы на пару дней выходили из строя, лишая возможности пережёвывать хоть что-нибудь. Второй случай тоже был связан с ним и, как не странно, опять с собаками. Иногда проходили совместные учения с погранвойсками КГБ. В основном всё это затевалось для того, чтобы научить их как можно лучше справляться с собаками. На один такой тренировочный бой Софья остановилась посмотреть. Этого солдата она не знала, только его кличку: Щелкунчик. У него и правда были очень крупные зубы. Он кружил по рингу напротив здоровенного серого пса. Животное никак не решалось на прыжок, понимая, чем это грозит, но через несколько минут, пёс всё же не выдержал и прыгнул. Серая куртка спецназовца стегнула его по глазам, а затем, распластавшегося в прыжке пса настиг страшный удар ботинком прямо в рёбра. Зверя отбросило к заграждению, а боец прыгнул в объятия ликующих товарищей, которые горланили что-то одобрительное. Они уже давно разошлись, а Ириновская всё почему-то никак не могла заставить себя уйти. Судорожно дышащий пёс уже не жилец после такого удара, это ясно даже дураку. Но она всё не уходила и видела, как плакал на коленях возле издыхающего пса совсем молодой солдатик и зачем-то совал в окровавленную пасть белый кусочек сахара, быстро ставший розовым. — Ну хватит. — она подошла только тогда, когда зверь испустил последний выдох и положила ладонь на плечо мальчишке. — Хватит. Пойдем отсюда. Пойдем. Не смотри на него. Он был в полнейшем ступоре, близок к истерике и это могло кончиться чем угодно. — Ну ты даешь, подруга. — хмыкнул Женя, до красноты намывая руки после того, как вкатил неожиданному пациенту лошадиную дозу успокоительного. — Никогда бы не заподозрил тебя в человеколюбии. Увидев, что Софья явно не расположена сейчас к шуткам, он сменил тон. — Ладно. Рассказывай. — Ты знаешь... Я просто подумала. А он то здесь причем? Ну, солдатик этот. Он-то нам ничего плохого не делал. Да и пёс тоже. За что ему это всё? Знаю, сама знаю, что ты сейчас скажешь. Но как-то это всё... паскудно, что ли. — Послушай меня сейчас очень внимательно. Нам придётся убивать людей. Многие из них, возможно, просто прекрасные люди. Каждый из них — чей-то друг, брат, сват, отец, сын и так далее. Но тебе придётся их убивать. Потому что иначе они убьют тебя. Трудно просто так взять и убить ни в чем неповинную, бессловесную тварь. Но собак тебе тоже придётся убивать. Потому что иначе она порвет тебе глотку и вдоволь налакается твоей крови. Вот и весь твой выбор. Подумай об этом. Это твоя работа. Ни больше, ни меньше. Работа. Ириновская тоскливо глянула на друга. — Выпить дашь? *** Потом были снайперские курсы, по окончанию которых она и заработала прозвище, которое, как оказалось, останется с ней похоже, до конца жизни: Балалайка. Жизнь текла своим чередом, но тут, как гром среди ясного неба, грянул приказ — всему личному составу бригады срочно перебазироваться в Таджикистан! К самой границе. Появилось паскудное ощущение приближающихся с неотвратимостью локомотива проблем, ползли слухи, один другого нелепее... Несколько недель на акклиматизацию, какие-то странные, совершенно новые лекции и занятия, новая форма. А потом вдруг ночная погрузка, пара часов тряски в транспортном самолёте и тебя бьёт в лицо обжигающе горячий, пыльный воздух. А потом оглушает гомон этого никогда не останавливающегося муравейника. Военный аэродром Баграм. Афганистан.