La Dance Macabre

Это забавно, но чем старше ты становишься, тем более радужные тона обретает для тебя детство. Не школа, нет, школа как раз, обычно вспоминается не слишком хорошо. А вот детство... Оно всегда очень яркое, теплое и пахнет чем-то трудноуловимым. Туда хочется нырнуть с головой и никогда больше не возвращаться обратно. Это работает, даже если твое детство объективно было полным дерьмом, ведь человеческая память имеет привычку сглаживать острые углы, оставляя только хорошее. У Балалайки не то, чтобы были причины жаловаться на свое детство. Детство, как детство, почти как у всех. Просто в этом возрасте тебе как-то не приходит в голову считать проблемой то, что дома тебя встречает только мама, а воспитанием по большей части занимается дедушка. Тем более, что получается у него ничуть не хуже. Это превратится в проблему потом, позже, уже в школе. А пока что всё вполне даже хорошо. Балалайка нечасто ударялась в воспоминания, но если уж случалось вспоминать детство, она всегда смеялась, немного смущенно. Только с возрастом она начала понимать, насколько ужасным ребенком она иногда бывала. И восхищалась колоссальным терпением своей матери. Как у неё только сил хватало выдерживать... да вот хотя бы, бесконечную череду животных? То котята, то хомяки, то щенки, то, прости господи, ёж, который чуть было не переехал с дачи в городскую квартиру? Но один эпизод отложился в памяти особенно ярко. Это было поздней осенью, в тот период, когда снега еще нет, но уже случаются кратковременные заморозки. Она настолько привыкла к своему прозвищу, что казалось, её всегда только так и звали, но тогда её еще звали Софья. Она бодро шлепала по лужам в сторону дома, даже не вспомнишь уже, откуда, кажется, из школы, но это не так важно; когда её остановил какой-то тихий писк. Писк доносился из канавы, которую только недавно раскопали в связи с какими-то очередными работами. Детское любопытство совершенно неистребимо, поэтому, осторожно подойдя к краю канавы, Софья обнаружила там угольно-чёрную мордочку и два очень серьёзных зелёных глаза. — Котёнок! — этот факт был совершенно неоспорим, но традиция требовала произнести это вслух. — Откуда ты тут взялся? А где твоя мама? Тебе нельзя тут сидеть, ты же замерзнешь! То ли зверёк признал серьезность её аргументов, то ли еще что, но через пару минут игры в гляделки, милостиво согласился перебраться сначала Софье на руки, а потом и за пазуху. При этом она, конечно же, перемазалась грязью с ног до головы. И теперь топталась внизу, у подъезда, не решаясь подняться домой. Неизвестно, сколько бы километров она так намотала, если бы мама не выглянула с балкона. — Софья! Что это с тобой? Почему ты вся грязная? — в голосе женщины медленно зарождалось подозрение. — Кто у тебя там? Очередной хомяк какой-нибудь? Софья подняла голову и замотала головой так энергично, что светлые хвостики её волос забавно затрепыхались вокруг головы: — Нет! — предельно честно ответила она. — А кто тогда? — Котёнок! Мам, он же замёрзнет! — подумав, после паузы аргументировал светловолосый спасатель. — Боже мой... Ладно, поднимайся, горе ты моё! Обещаю, я не буду ругаться! Давай посмотрим, что там у тебя... Потом оказалось, что это кошка. Совершенно чёрная, без единого пятнышка, чем привела Софью в полнейший восторг. Еще бы, теперь она будет как настоящая волшебница! Потому что какая волшебница без чёрного кота, ну? Правда, на роль волшебницы, а точнее феи, гораздо больше подходила её мама — Мария Александровна Ириновская, актриса театра. Она стройная, хрупкая, но при этом высокая, будто и правда фея; у неё тонкие запястья, бледная кожа, длинные, тонкие пальцы музыканта, длинная, "лебединая" шея... Большие глаза, тёмно-синие, будто кобальтовый узор на фарфоровых чашках, которые пылились в буфете, тонкий, слегка вздернутый нос, грива светлых волос, спадающих на плечи крупными кудрями. Она обладала очень ярким, взрывным характером: ругалась всегда быстро и очень громко, но так же быстро остывала. Иногда она брала Софью с собой на работу, чем едва не доводила младшую Ириновскую до восторженного визга. Еще бы, в гримёрке было столько всего интересного! Да и чувствовать себя причастной к маленькой тайне было очень приятно. Сейчас Софья поставила себе цель во что бы то ни стало наложить свои загребущие ручонки на коробку с театральным гримом. Пока что, Мария успешно предотвращала апокалипсис, но надолго ли..? Дедушка был совсем другим. Генерал-майор, всё-таки. Ириновский Александр Николаевич. Высокий, широкоплечий, уже совсем седой, лицо волевое, крупные, твердые черты. Глаза голубые, но более холодного оттенка, чем у Марии. Он всегда казался Софье просто огромным, особенно в своей шинели, даже немного страшным. Шинель и фуражка казались его неотъемлемой частью, как и роскошные, пышные усы. Он был совсем другой. Казалось, совершенно ничто не способно поколебать его спокойствия. Он напоминал поросшую серым лишайником скалу, о которую постоянно разбиваются огромные, свинцовые волны, а она как стояла, так и продолжает стоять. Он никогда не повышал голос, всегда разговаривал одним и тем же уютным, негромким басом и кажется, никогда не смеялся. Но один случай наглядно продемонстрировал Балалайке, что не всё так сурово. Это случилось в один из тех вечеров, когда мама задерживалась на спектакле и попросила Александра Николаевича посидеть с внучкой. Не то, чтобы он когда-то был против, но ведь надо сохранять приличествующую его званию суровость, верно? Он вышел буквально на пять минут — закончились сигареты. Но этого времени вполне хватило неугомонной Софье, чтобы свершить своё черное дело. Она прекрасно знала, в какой шкаф дедушка вешает свою форму, но проблема была в том, что ей категорически не хватало роста... Однако, проблема легко решается, когда у тебя есть стул и очень подходящий пуфик! О том, что с такой конструкции можно упасть в два счета и только одному Богу известно, чем это закончится, юный диверсант предсказуемо не думал. Как можно думать о таких мелочах, когда из недр шкафа уже подмигивают позолотой пуговицы и погоны на шинели? Верно, никак нельзя. Вот Софья и не думала. Даже когда стаскивала шинель с вешалки и её импровизированная лестница опасно покачнулась. Но у неё хватило ума выпустить свой груз, чтобы не упасть вместе с ним и всей конструкцией, на которую потрачено столько времени! Так, теперь надо аккуратно встать на носочки и можно дотянуться до фуражки... Правда чуть позже её постигло жестокое разочарование. Оказалось, что шинель очень тяжелая и в ней жарко, но это было полбеды, потому что она в ней просто утонула. Ткань держалась на плечах на честном слове и постоянно норовила сползти от малейшего движения, поэтому её приходилось держать на себе обеими руками изо всех сил, а ведь еще надо было со всей бережностью прижимать к груди фуражку, чтобы не дай Бог, не помять! Но это всё такие мелочи, как и то, что как минимум, две трети шинели просто волочатся за ней по полу, а руки даже до половины рукавов не доходят... Зато от ткани приятно пахнет одеколоном и крепким табаком, из-за которого неимоверно хочется чихать. Словом, разве может что-то помешать настоящему пионеру добраться в таком виде до зеркала в коридоре, если она очень этого хочет? Конечно нет, что за глупости! Вдоволь налюбовавшись на своё отражение в зеркале, Софья приступила к главному — нахлобучила на голову фуражку. И тут же всё померкло. Предательский головной убор оказался слишком велик, так что, попросту съехал на глаза, совершенно перекрыв обзор. Запах табака стал совершенно невыносимым и девочка звучно чихнула, едва не потеряв фуражку. Теперь приходилось одной рукой сцеплять шинель, а другой приподнимать фуражку. В таком виде Александр Николаевич и нашел внучку, вернувшись в квартиру. Казалось, что от его громогласного хохота зеркало обвалится или стекло где-нибудь непременно вылетит... Тогда Балалайка в первый раз услышала, как он смеётся. *** Дедушка всегда помогал ей разбираться с большинством школьных проблем. Например, когда один особенно настырный одноклассник начал всячески доставать её: дергать за хвостики и делать всякие прочие мелкие пакости. А учителя почему-то делали вид, что ничего особенного не происходит. Мама говорила, что надо просто не обращать на него внимания и тогда он сам потеряет к ней интерес и отстанет. Верилось с трудом. А вот дедушка... — Ударь его. — буднично посоветовал Александр Николаевич, внимательно выслушав внучку, когда они пили чай на кухне, после того, как Софья вернулась из школы с портфелем, измазанным какой-то пакостью. — Сначала скажи, чтобы он перестал так делать. Он, конечно, тебя не послушает. Тогда просто ударь его. — Но он же выше меня и вообще... — Софья казалась шокированной до глубины души, но старого генерал-майора этим было не пронять. — Значит хватай портфель, что угодно, что подвернется под руку и бей, пока он не упадет или не запросит пощады. Это всё глупости, что девочкам неприлично драться. Неприлично позволять издеваться над собой разным м... дуракам. Или когда после пятого класса, в среднем звене, вдруг начались проблемы из ниоткуда: придирки ко всему, что только можно, иногда доходящие до полнейшего абсурда, именно он объяснил, что происходит. Рассказал, что её отец, еще до её рождения бежал на Запад, будучи не последним человеком в армии. — К сожалению, ты ничего не можешь с этим поделать, — говорил он, сидя в любимом глубоком кресле и попыхивая сигаретой. — Выгнать тебя из школы они не посмеют, потому что я им не дам, но вот доставать будут. И с этим я ничего не могу поделать. — И как мне теперь быть? — Софья едва сдерживала слёзы. В этот момент она готова была ненавидеть отца, которого никогда не видела. За то, что сбежал. За то, что она теперь оказалась в таком положении. — У тебя есть два варианта. Первый — ты можешь просто смириться. Игнорировать всё это, как будто ничего не происходит, принять, как данность, — мужчина внимательно посмотрел на внучку. — Но я ведь знаю, что это не для тебя. — Тогда какой второй вариант? — Второй вариант самый сложный. Быть лучше, чем все они вместе взятые. Во всем. Не давать даже малейшего повода к себе придраться. Они всё равно будут их находить, но при этом сами понимать, как абсурдно это выглядит. И это будет бесить их еще сильнее. Это будет трудно. Но я в тебя верю. У тебя всё получится. Разумеется, она выбрала второй вариант. Иначе ведь и быть не могло. Оказалось, что на топливе из злости можно сделать очень многое. А после того, как дедушка отвел её в секцию пулевой стрельбы и оказалось, что у Софьи к этому истинный талант, то медали и грамоты окончательно заставили замолчать всех недоброжелателей.