январь, февраль, март.

Через неделю снова наступает пятница и снова наступает зима, и Грантер идёт в аптеку за таблетками от головы, мечтая, чтобы его по дороге сбила машина. Едва растаявшие клумбы, мокрые ветки и вывески на глазах покрываются новым льдом; трамвай, поскальзываясь, проносится мимо замешкавшейся девочки, и листы, вылетевшие у неё из рук, рассыпаются по дороге. Она беспомощно наблюдает, как они размокают и разрываются под колёсами, стрелки на часах останавливаются на девяти и совершенно некстати ломается светофор. Грантер вспоминает, что ближайшая аптека тоже закрывается в это время, и, развернувшись на тонком хрустящем льду, ускоряет шаг в обратную сторону. Жеан относит его скверное настроение на счёт погоды и старается не звонить. На подоконнике мирно законсервированы посаженные им кактусы, все до одного — разные, Жеан говорит, что напророчил ими Анжольраса, и Эр уже почти с этим согласен. Почти, ведь попавшийся по дороге паб люди порядочные стороной не обходят. *** Когда дверь оказывается совсем неожиданного цвета и ключ отказывается поворачиваться в замке, Грантер начинает подозревать неладное. Когда сзади появляется человек в синем и дергает его за плечо, он решает окончательно бросать пить. — Андре? — Этьенн. — Замок из стекла падает на асфальт. — Как ты нашёл меня? — Было несложно, учитывая, что ты сейчас вламываешься ко мне домой. Грантер улыбается немного криво и подмечает детали. Андре никогда бы не стал носить такой длинный зонт, нет, он предпочитал вещи фундаментальные и спокойные (и, наверное, поэтому же ушёл). У него не было этих упрямых черт, у него небыло этих рук в едва заметных веснушках (признаться, у него ничего не было кроме пальто, его лицо со временем превратилось в плоский белый блин, и Эр ужасно боялся, что живой и реальный Анжольрас сейчас отпустит его лететь вниз). Оказывается, у Анжольраса была привычка класть зонты в ванную и подписывать ложки, и это совсем не выглядело глупо, потому что разве был в этом доме кто-то глупее Грантера. — Не разноси грязь, разбуйся. Над плитой горела лампочка, на плите подгорал глинтвейн (если не умеешь, не подходи, ты же сам предложил, нет, я не упаду, если ты будешь меня держать вот так), и если у Анжольраса до этого перехватывало дыхание, то сейчас он был уверен, что уже мёртв. Эр вальсирует по квартире, цепляя углы и цепляясь взглядом за чужие движения. На столе расположились стопки бумаг, осколки карандашей, осколки времени, скреплённые скотчем, правильные и неправильные части повседневности и на удивление чистые чашки. Анжольрас водит пальцем по ободку стакана и выжидающе смотрит, и Эр уверен, что если его спросят, умрёт ли он за шанс снова прикоснуться к этому человеку, он умрёт. Но Анжольрас спрашивает другое. — Ты спутал меня с ним с самого начала, верно? Плита пустеет, лампочка выключается с глухим щелчком, всему огромному городу слышно, как пальцы касаются мягкой хлопковой рубашки, и Анжольрас знает, что Грантер целует другого человека, и ему удивительно, как такие простые вещи — холодные руки, спутанные волосы, вкусы и запахи — нужно так долго собирать по частям. Грантеру кажется, что стекло превращается в гранит, и если это не стена вокруг прошлого, то настоящего, должно быть, не существует.