Последняя дискотека

      Когда Замай оставил губы Славы в покое, а сам посмотрел на него с каким-то тупым извиняющимся видом, Карелину ничего не оставалось, как заржать в полный голос, надеясь, что это накатывает не истерика.              Он никогда не считал себя сумасшедшим, но сегодня будет исключение. В голове крутилось множество предположений, за что же бедного Славика не взлюбил Бог, но ответ был один: напортачили акушерки, когда не дали ему задушиться пуповиной.              Если бы Слава не стоял здесь сейчас, сгорая от ненависти ко всему, то никогда не поверил на слово, что такое возможно. Что в жизни так бывает, что твой друг покупает блядские стрелы Амура, а они оказываются настоящими, и стреляет (в надежде на что?). Никогда не представлял, что такое возможно: испытывать ненависть вперемешку со странным нежным чувством к своему врагу и сосаться с лучшим другом.              Понеслась пизда по кочкам.              — Ты...ты...чего? — нарушил молчание Слава, вытирая слезы от внезапной вспышки смеха.              — Я, Слава, выстрелил. В тебя. Я давно тебя люблю, — Андрей отступил на шаг назад и сжал губы. Он побледнел, как мраморные статуи в Эрмитаже, потом покрылся красными пятнами.              — Зашибись. И что теперь делать? — с искренним непониманием спросил Карелин. Он схватил себя за волосы и согнулся пополам в исступлённом безмолвном крике. Всё неслось перед глазами. Замай не только без предупреждения уязвил его между лопаток, но и с радостным выражением лица сообщил охуительную новость. Слова, казалось, растеряли свою первоначальную силу и значение и теперь стекали жалкими каплями по сознанию-крематорию.              Фёдоров старался не пялиться на двух друзей в открытую и перекладывал пресловутую стрелу из одной руки в другую.              — Я не знаю, — запинаясь, сказал Замай. Он вытащил из своего чёрного пакета коробку. Осторожно приоткрыл крышку. Что он хотел там увидеть — не знал никто. Возможно, неосознанное желание толкало посмотреть на причину всей этой безвыходной ситуации. Эти стрелы первым рейсом отправили всех троих по маршруту в одну сторону прямиком в бездну.              Андрей открыл рот в изумлении и стоял без малейшего признака на жизнь во всём теле.              Стрелы светились красным светом, от которого невозможно было оторвать взгляд. В руках у Мирона была та же бархатно-бордовая вспышка. Он с испугом на лице поспешил вернуть стрелу в коробку и положил её к остальному комплекту.              — Ч-чего это они? — спросил Слава и понял, что его уши ползут от удивления. Помахав ушами на ветру, Карелин вздохнул.              — Это значит, что вы пара, — спокойно ответил Мирон и просверлил глазами дырку в Славиной груди. Он посмотрел себе под ноги и обречённо захрустел пальцами.              — Как это? — Замай ошарашенно глядел на Карелина.              Слава сразу понял, что это был сюрприз для его друга. Этот долбаеб сначала швыряется стрелами, а теперь удивляется. Все как обычно. Все по норме.              — Просто стрелы можно использовать только один раз. То есть одна стрела для одного человека. Использовать эти стрелы повторно невозможно. И если пара получается, а это всегда сюрпризненько и пиздато, то стрелы горят красным.              Пока Фёдоров вещал, у Славы в груди расползалось чувство, что тот недоговаривает им нехилый кусок правды. Это было в духе жида. Но пока что, Карелин решил отправить в нокаут свою интуицию и решить, что же ему сейчас делать. Со слов Мирона, Замай угадал, и их парочка, вроде как, уже давно была зарегистрирована на небесах. С другой стороны, в мутном сознании отчаянно плавало странное чувство к Мирону. Не к Замаю. К Мирону.              Слава внимательно посмотрел на Замая. Он стоял, переступая с ноги на ногу, и делал вид, что очень озабочен тем, что там такое в коробке из секс-шопа. Он ерошил рукой волосы, и Слава заметил, что у него на внешней стороны кисти был глубокий порез. Кровь размазалась плаксивыми разводами на белой коже, лишний раз напоминая о его намерениях. Вот тебе и харакири героя-любовника.              — Товарищи, это пиздец, — выдохнул Карелин. — Эй, Мирон, а ты-то откуда все это знаешь?              Фёдоров пожал плечами и ответил, что когда-то изучал греческую мифологию. В его хитрой улыбке было что-то подлое. Он будто совсем и не удивился тому, какая драма разворачивается на его глазах. Стоял себе спокойно, будто каждый день из первых рядов смотрит эти однообразные постановки. Ему, наверное, было в радость, что у его как бы врага со школьной скамьи такие неприятности.              Осознание того, что больше стоять на крыльце, как туканы в джунглях, нельзя настигло Славу в его самых невесёлых размышлениях. Он думал с грустью о том, что Замай по-крупному проебался, а ещё затащил их всех в это болото. Всех, потому что Мирон тоже был в курсе их «новых» отношений. Карелину свербила в мозгу такая проинформированность Фёдорова и он сказал:              — Мне с тобой нужно поговорить. Пойдём, побазарим.        Вот тут-то Фёдоров и выдал своё искреннее удивление. Он закивал головой в знак согласия, запутываясь в своих кудряшках, вытащил из-под подмышки полупустую бутылку вискаря и вручил Замаю.              Андрюха остался стоять на крыльце в полном одиночестве, вылакивая остатки жгучей жижи.              По школьным лабиринтам лестниц вёл почему-то Мирон. Слава соображал своей башкой только вполовину, поэтому как только актовый зал скрылся из поля зрения и сменился новыми ступеньками, чёрными окнами с видом на внутренний школьный двор, он нисколько не возразил. Фёдоров шагал уверенно, будто с какой-то целью в своей маленькой умной голове.              — И куда мы идём? — Слава пытался собраться с силами и сообразить, куда же его занесло с этим жидомасоном во главе их «крестного хода».              — Туда, где нас не потревожат.              — Я те чё, тёлка что ли, меня по туалетам таскать? — взбунтовался Карелин, но в ответ на свою красноречивую тираду настоящего мужчины, получил лишь лёгкое пожатие плечами.              Фёдоров уже не на шутку пугал своим зловещим планом затащить Славу в какой-то тёмный угол и расчленить. Карелин закинул руку на лоб и громко охнул. Мирон обернулся и поднял бровь. Нет, этот умеет держать своё табло в отличной и непроницаемой для других форме.              — Я устал, — честно сказал Слава. — И вообще, это я с тобой хотел поговорить, а не ты со мной!              — Пожалуйста, — Мирон с издёвкой на лице пригласил Карелина пройти вперёд и вести их.              — Так и знал, что ты тупой и нихуя не ориентируешься в коридорах, — вякнул Слава.              Ой, зря он так плюнул на самолюбие Фёдорова. У того заходили желваки под тонкой кожей от одного только выпада на его якобы «тупость». Как же тяжело жить чсвшным чмошникам при старт-апе России!              — Я хотел тебя на чердак отвести, — прошипел закипающий всем своим нутром Фёдоров. Его голубые глаза выкатились на пределе от злости, а мышцы на шее стали судорожно двигаться. Слава понял, что опять сказанул какую-то хуйню и решил «спасти» положение. Не каждый раз ему удаётся одной лишь фразой вывести из себя главного стоика их бывшего класса.              — На чердак? Он в другой стороне, дурашка. Я теперь понимаю, почему тебя ни разу за десять лет не выбрали командиром класса. Ты же вести за собой не можешь!              Карелин решил, что последнее предложение должно особенно прийтись по вкусу Мирону. У него это была больная тема. Лидер по натуре, он не мог просто найти поддержку в коллективе вечных подпевал Славе Карелину, а потому сидел на первой парте, терпя злобные насмешки. Он мог бы втоптать всех этих скотов одним желанием, но у него не было возможности высказаться. Его просто не слушали.              Он не может вести за собой.              В ответку на невозможность быть лидером, а только изгоем в этой компашке, Фёдоров писал множество язвительных текстов, бумага которых была пропитана ядом и желчью. Но никто никогда не увидит этих строк. Никому даже неинтересно.        Естественный шаг - объявить обидчикам личный джихад. Я терпеливо ждал, но что делать - мой класс - педики, Жертвы маркетинга, масс-медиа и косметики. Вы все в ответе за то несчастье, что сейчас светит вам              Поэтому слова Славы так задели Мирона. Он думал, что на сегодняшнем выпускном распрощается со всеми уколами и подножками, но вот же, живой призрак его неудач, Карелин во всей своей красе стоит перед ним и смеётся.              — Я могу вести! Посмотрим через десять лет, где буду я, а где будешь загибаться ты! — Мирон кричал, размахивая руками, будто бы для того, чтобы огромный Слава заметил такую «моську».              — Не можешь, — улыбнулся Слава. Мирон клюнул на его удочку и теперь не может остановиться.              Карелина забавлял Фёдоров. В голове истошно вопила идея оставить в покое бедного маленького еврея и решать те проблемы, которые являлись приоритетными, но Славе было похуй на разум. Его нечеловеческое милосердие в сосуде души подговаривало его снова и снова наносить удары. Бить словами, наблюдая за тем, как он расплавляется в огне собственной ненависти. Бить словами, потому что он его враг. Простое чувство ненависти хлестало под ударами сердца, которое умоляло Славу сдержать его язык. Карелину был ненавистен взгляд этих голубых глаз. Мирон ненавидел блеск глаз напротив в ответ.              Слава хотел расквасить Мирону его ебало, выбить зубы, наблюдая за тем, как красная жидкость будет стекать по его худой шее. Фёдоров не мог ударить Славу, потому что знал, что проиграет. Он ударил его с другой стороны. Со стороны Замая. Вспомнив о своей сегодняшней выходке, Мирон неожиданно рассмеялся. Из его рта вылетел дикий вопль со свистом, который давил на слух своим нечеловеческим холодом и цинизмом.              — Остаток разума сейчас через рот улетит, — скривился Слава. Но Мирон не мог остановиться — он знал то, о чём Слава ещё не подозревает. Он упивался своим превосходством.              Кажется, месть за все унижения мчится на первом экспрессе...              Фёдоров очнулся от собственной охуительности только под струёй воды. Холодным фонтаном она била ему в лицо, а чья-то знакомая рука полоскала ему лицо. С волос стекали дорожки воды. Из зеркала смотрело мокрое и усталое табло. Он даже не помнит, как позволил Карелину притащить себя в школьный туалет и умыть. Вся ситуация поражала абсурдностью. До Фёдорова дотронулся в грубых ласках сам Вячеслав Карелин! И то, это было в убогом школьном туалете, выкрашенном в зелёный цвет и с единственным окошком за спиной с видом на мусорные баки.              Слава же спокойно стоял рядом и вытирал мокрую руку о шорты, поглядывая на Мирона, который скалился своему отражению. Нет, он всё-таки какой-то ёбнутый.              — Я и не знал, что твоя биполярочка всё ещё пошаливает, — Слава продолжал гнуть свою линию с доминированием, но Мирон не обратил на этот выпад никакого внимания. Если сегодняшний вечер закончится так, как он запланировал, то боль от этих слов вернётся осколками стрел всем обидчикам.              Сегодня будет так, как он сказал.              Карелин цокнул языком, заметив, что хитрый Мирон опять чему-то улыбается и, как Голлум, хохочет над чем-то у себя в голове. Вся его нескладная фигурка, сгорбленная над разбитым серым школьным умывальником, злая физиономия — точно творение Питера Джексона, худые плечи и запутавшиеся волосы — все внушало какую-то раболепскую жалость.              — Ты больше так не истери, — продолжал Слава, уже намыливая руки вонючей ванильной жидкостью из разбитого дозатора, будто хотел смыть эти случайные прикосновения.              Он говорил про то, что никто больше не окажет ему такой доброты душевной, а сам смотрел как в ржавый слив утекает то последнее, что могло приблизить его к Мирону. Мыло стирало с рук не только всю пошлость, которую Фёдоров таскал в своём лице, но и последнюю возможность Славы прикоснуться к нему. Грубо, случайно, с жестокостью в складке тонких губ, но…              До идолов дотрагиваться нельзя — позолота пристаёт к пальцам.              — Чё замолчал? — голос Мирона настигнул Славу где-то на задворках адекватности, когда разумная часть Карелина убеждала его брать ноги в руки и съебывать отсюда куда подальше, хоть к Замаю. Но там будет безопасно. А здесь он находился на тонкой верёвочке собственного контроля.              Он ходил по ней осторожно, как акробат, но пятки жгучим языком лизала свеча. Под ногами же с манящим глубоким ртом улыбалась бездна греха. Оттуда со свистом, громким шёпотом гудели голоса, которые говорили только о Мироне. Ты же хочешь…              Ещё чуть-чуть и звонко лопнет трос под огнём.              Слава последовательно вывернул кран, стряхнул с рук капли холодной воды, обтёр мокрые ладони о свою рубашку и повернул голову. Мирон стоял с озадаченным выражением лица. Но внутренне он ликовал от своей задумки.              Стонущий от боли обидчик - что может быть еще мелодичней?              — Шары закати, — сказал Слава на неуютный взгляд Мирона, который скользил по его лицу, шее, груди и ниже, ниже.              Фёдоров лишь хмыкнул и поднялся на носочках, чтобы вышептать в самые губы своего врага: «Я тебя ненавижу».              Карелин не удивился этой фразе и был в принципе не против кинуть безобидную ответочку, раз у них такое откровенное кино. Но Мирон решил за них двоих…              В пятнадцать лет он прочитал книгу «Комната Джованни». Тогда он только скривился от одной мысли, что отношения Ромео-Ромео имеют место в нашем мире. Ему не понравилось, что таким как два героя этой паршивой бульварщины, разрешили быть счастливыми хотя бы ненадолго. Он со своим богатым воображением не мог нарисовать себе картину того, как два мужчины могут наслаждаться поцелуем или сексом.              Теперь в свои восемнадцать он прекрасно понимал весь кайф. Он целовал Славу и думал только о том, какие у него мягкие губы, какой он снаружи грозный и страшный, а сейчас пытается неловко обнять его. Фёдоров, забывшись, хихикнул и посмотрел Славе в глаза. Вот почему все персонажи любых трагедий любят смотреть друг другу в глаза — там было всё то, что Слава пытался спрятать. Глаза не могут лгать: Карелин не ненавидел его.              Но они оба выбрали эту партию двух антиподов, ломая собственные балки, на которых держалось существо по имени сердце.              Слава пребывал в полнейшем непонимании зачем Фёдоров целует его снова и снова, а он отвечает. Хотел же убежать…              Славочка, от себя не убежишь.              Оба наслаждались бы этими минутами дольше и дольше, оттягивая тот момент, когда оба отпрянут друг от друга со смущёнными лицами и выльют всю фальшивую грязь, чтобы выгородить себя в минутной «ошибке», но Мирон разорвал наслаждение и сщурился:              — Целоваться — более интимное занятие, чем ебля. Именно поэтому мне никогда не нравилось, чтобы мои подружки ходили и везде целовали других. Лучше б они их трахали.              — У тебя и подружек-то не было, — с озадаченным видом отреагировал Слава, жалея, что позволил этому еврею открыть рот не для своего языка.              — Были, — спокойно ответил Мирон, — но я не об этом. Ты понимаешь, что всё это значит?              — Нет, я не понимаю, — нервно бросил Слава и отвернул голову.              Он посмотрел в грязную оконную раму, которую подмывал дождь со стороны свободы. По улице уныло тащил свой велик маленький парень. В мусоре, с прилипшими ко лбу волосами, копался прохожий. На поребриках танцевали первые выпускники, захватывая ртом маленькие капли. Небо грозно ввалилось на пьедестал грусти и теперь начищало первые хилые белесые нити на фиолетовом небосводе. Все были погружены в себя. Все были наедине с собой, потому что дождь пьёт слишком много одиночества. Слава же стоит на грязной разбитой плитке и не может пошевелиться, а маленький Славочка в голове брыкался ногами в душные стены, потому что не мог выбраться из этого страшного кошмара. От такой серости за окном, душа наполнялась тем же цветом.              Зачем Мирон стоит вот так смело и расстреливает его одним маленьким словом за другим. Жалить других у него хватало смелости, ужалить себя — ему не хватало на это силы воли. Он же прекрасно понимает, что если бы Слава и правда его хэйтил, то сам Фёдоров давно лежал бы в этом углу с разбитой в хлам мордой.              Хитрый Мирон, кажется, обвёл его вокруг пальца. А Слава повёлся за минутной вспышкой, за минутным желанием, которое сейчас почему-то растянулось изжёванной лентой по организму, обмотав всё внутри.              — Бедный Славочка! — Мирон театрально сложил руки в молитвенном жесте. С его лица исчезла вся нежность, с которой он вытягивал из Славы душу, кадрируя её по ошибкам. Теперь перед Карелиным стоял вершитель его судьбы, злобно усмехающийся собственной проделке. — Ты будешь хотеть меня всё больше и больше, а я, увы, буду для тебя под запретом, — он развёл руками.              — Не буду, — буркнул Слава, а в голове прозвучал противоположный ответ.              — Будешь, — ухмыльнулся Фёдоров, — но тебе будет стыдно, когда Замай узнает об этом.              — Ты никогда ему не скажешь, — с ожесточением в голосе бросил Карелин, не глядя на Мирона. Он по-крупному проебался, а всего-то стоило еврею повести своим шнобелем, и Слава как дурной понёсся за ним в омут какого-то дешёвого порно.              — Можешь не сомневаться. А что ты подумал? Что я из-за большой любви к тебе полез? Да на таких как ты вешаться могут только покойники, — Фёдоров взял Славу за подбородок и развернул к себе.              Карелин упорно отводил взгляд, потому что знал этот холодный металлический блеск в глазах напротив. Знал, что Мирон слишком умный, даже для него. Знал, что Мирон прав: Слава решил, что это из-за большой любви.              На мгновение затрепетала надежда. Бывает же так — сначала враги, потом лучшие любовники. Злость заставляет вымещать на потенциальном обидчике всё то, что держалось под рёбрами. Когда же заканчивается агрессия и едкие панчи, остаётся только привычка отвечать и быть всегда с ножом за углом. Атрибутика ненависти сначала сходит на нет, а потом и вовсе её замывает новое чувство. Так бывает, Слава читал в книжках.              Указательными пальцами два раза под ключицы.       Указательными пальцами два раза в сторону собеседника.       Это же так просто.       Я тебя люблю.              Но только не с ним.              — Ты же жалкий. Ты ничего не стоишь, — продолжал Мирон и своими жёстким пальцами впился Карелину в плечо. Тот от досады, припёртый к стенке тем, кого он считал побеждённым, закусил губу. Он сам остался в дураках.              — Ты бы на себя посмотрел, чушка ебаная, — плюнул Карелин и вырвался из цепких оков. Его не устраивала второстепенная роль в этом камерном спектакле: он Слава Карелин и ему было плевать, что там творилось в его душе из-за этих стрел, из-за этой паскуды напротив. Сохранить лицо — вот что сейчас важно. — Думал, что ты выиграл. Нихуя. У меня есть мои люди, а у тебя — никого. Ты даже не успеешь уйти из школы, как тебя снова будут шпынять от каждого угла. Ты не можешь быть с людьми на равных. Ты нам всем чужой.              — Посмотрите, — Фёдоров заискивающе улыбнулся, — как мы заговорили. Что то, Славочка? Гордость проснулась? Ты мой бедный обиженный мальчик. Тебе не дали заполучить игрушку. Но это ты всегда мне завидовал. Я знаю.              — Какой бред, - фыркнул Слава.              — И сейчас ты подумал, что ты выиграл. У меня! Так вот послушай сюда, — глаза у Мирона выкатились сильнее обыкновенного, а ноздри расширились, — это я тебя выебал! Это я тебя трахнул! Это ты сегодня проиграл мне! Ты больше никто! — он агрессивно тыкал тощим пальцем в грудь Славы, брюзжал слюной, как старуха и наслаждался своим триумфом. — Ты думаешь, что знаешь больше? Хуй тебе. Спроси у Замая, кто сказал ему выстрелить? Спроси, не бойся. Пока ты веселился все эти годы, твоя собачонка страшно сохла по тебе. Твоё умение в психоанализ, как ты заливал, это всё пиздеж! Такое не увидеть у себя под носом! А я всё наблюдал. Я знал больше, чем ты думал и продолжаешь думать.              Мирон хотел предъявить Славе ещё больше аргументов, какой же он охуенный интриган, но смолчал. Если бы колода карт выскользнула из рукава тотчас, то не осталось бы сладкого послевкусия победы.              Фёдоров удержал на языке убийственную новость: стрелы на них с Андреем не подействовали. Всё просто. План по уничтожению Вячеслава Карелина пришёл лёгкой походкой в его башку, как только Мирон увидел пушистые наконечники Амура.              Что сильнее всего владеет человеком? Идея. Крепкая идея, просчитанная до мелочей, рисуясь в воображении, она пускает свои многочисленные ножки в голову, закрепляясь там, как паразит. От неё невозможно отделаться, невозможно забыть. Мы рабы идей, да и только.              Как только Мирону пришла в голову идея отомстить Славе, он не думал о себе, ему было важно доставить своему врагу как можно больше унижений, страданий и далее по списку. Фёдоров нутром чувствовал, что стрелы непростые. Его смутило и то, что история с магазином была мутная, и то, что сделаны они были великолепно — бог не простит упустить такой шанс. Он прекрасно знал все отношения Славы Карелина с его друзьями и отношения всех его друзей к нему. Нет, он не сталкер. Простой злобный аналитик.              Дело оставалось за малым. Мирон пока разглядывал с неподдельным восхищением стрелы, уколол себя наконечником, но так, чтобы никто не заметил. На него и правда не обратили внимание, но сам он знал, что уже находился под влиянием сил Эроса. Как только Слава (спасибо ему за это) неожиданно свалил, Мирону нужно было обработать Андрюху. Тот, не долго думая, развесил уши и посмеялся с затеи Мирона: просто пошутить стрелами Амура. Сначала выстрелить в Славу, потом уколоть себя. Это же так просто.              Окрылённый долгим чувством, Замай и сам поверил в то, что стрелы настоящие. Он нёсся по школьным коридорам с мыслью, что они со Славой будут счастливы, даже несмотря на этот неебический магический бред. Но только Мирон знал, что священного союза у Замая не выйдет. Стрелы были уже использованы на Мирона и Славу.              Сложный трюк, но игра стоила свеч. Карелин был не так прост, чтобы его уязвить простыми словами, поэтому бить надо по тем вещам, которыми он ещё дорожит в своём мутненьком рассудке: друзья и любовь, которую он испытает впервые. А дальше как два пальца обсосать — всё обставить так, чтобы Слава мучился между двумя парнями, но одного он любит, а другого должен любить.              — Ты заставил его выстрелить? — сухим голосом, чётко разделяя каждое слово, спросил Слава.              Ему не нужен был ответ на очевидную правду. Мирон им всем сумел отомстить. Заставил влюбиться друг в друга против воли, а теперь торжествует. Дружба осталась разбитым калейдоскопом приятных воспоминаний. Её больше не могло существовать. Два выстрела стрелами уничтожили вмиг то, что строилось годами. Любовь дружбой не заменишь, как и наоборот. А бесполезные и провальные попытки «быть как раньше» будут противны обоим. Слава не мог злиться на Замая, потому что несмотря на всякую мразь-любовь, которая прилипла к ним, он по-прежнему оставался для него близким человеком.               Хуёвая сентиментальность поджидала под дверями. Одиночество топталось на пороге. Пока Слава сжигал в комнате все страницы, что их связывали. Бывшая дружба бывает.              В горле бурлила злость на Мирона. К губам липла пошлость. Глаза тонули в сети наливающихся капилляров.              Первый удар жёсткого Славиного кулака пришёлся Мирону по носу. Карелин, которому убийственная выходка Фёдорова вконец развязала руки, бил его по лицу. Во рту расползался металлический вкус малой мести. Мирон упал после третьего удара в челюсть, но даже не сопротивлялся. Славе заслонила разум лишь одна мысль: убить эту собаку, чтобы она больше ни разу в жизни не дёрнула лапой. Карелин посмотрел на пол школьного туалета, усеянного бордовыми пятнами. У него в ногах скорчилось ничтожество. Слава продолжал бить ногами тело, ощущая как пальцы соприкасаются с «гнойной» плотью. Мирон сжался в комок и закрыл голову руками, сжав губы. Он не мог драться против Славы, потому что сразу бы улетел в нокаут, одним ударом. Кровь текла по лицу, руки были липкие от этой теплой жидкости. Ребра болели под каждым ударом Славиной ноги.              Слава остановился только тогда, когда знакомая рука легла ему на плечо. По худой жёлтой кисти Карелин понял, что Замай просит его остановиться.              — Я видел вас, — прохрипел Замай у него за спиной. — И слышал всё, Слав...              — Андрюха, и что нам делать? — не оборачиваясь, спросил Карелин.              Он смотрел на жалкий комок человеческих сосудов в лохмотьях, что корчились от боли на полу. Славе не было жаль Мирона. Но даже это зрелище не принесло ему желаемого облегчения. Он чувствовал, что в гостях у собственного тела, рассудка. Хотелось закрыть лицо руками и броситься в это окно.              За спиной Замай говорил про то, что он не в обиде, всё понимает, какую глупость совершил. Слава его не слушал, а навострил уши на похрипывания на полу: Мирон что-то пытался сказать напоследок. Карелин с брезгливостью присел на кортаны около него и нагнулся к обезображенному лицу.              — Вы можете... — хрипел Фёдоров, прикрывая веки от невыносимой боли во всём теле, — разорвать связь. Ты выстрели в Андрея стрелой — и вы свободны, — он сказал что-то ещё, но его тело забрала судорога, и язык перестал слушаться. Слава с Замаем молча наблюдали за тем, как он корчился, а потом затих.              — Он жив? — спросил Замай.              — Я не хочу знать, — бесцветным голосом отозвался Слава.              Он тронул Андрея за плечо, мол, пойдем. Замай нагнулся к Мирону и прощупал у него пульс. Тот ещё бился.              Слава вышел в пустой коридор и прислонился лбом к холодному камню стен. У них есть возможность освободиться, даже если был треклятый совет, полученный от умирающего Фёдорова. Есть шанс, а его нельзя упускать. Андрей приблизился к Карелину осторожно и вопросительно вскинул брови. На его щеке красовалась отметина в длинную кровавую полоску.              — Слав, что он тебе сказал?              — Мы можем быть свободны. Только для этого мне надо выстрелить в тебя.