Последняя дискотека

      — Лучше бы я съебался домой, — ворчал себе под нос Слава, выуживая из карманов широких шорт большие солнцезащитные очки и напяливая их на нос. С мамкиным аксессуаром из восьмидесятых в розовой оправе с блестящими звёздами (почти что кремлёвскими) он чувствовал себя королём этой скотской выпускной дискотеки.              Карелин с видом критика на полузакрытом ебале вертел в руках банку яги. Это пойло, гордо именуемое JAGUAR, было обыкновенной собачьей ссаниной. Сплюнув в банку, Слава вернул её к остальной батарее спиртных напитков, которую притащили под шумок бывшие креативные десятиклассники. Он с жалким видом стоял у стола с бухлом и думал о том, что это самый одинокий JAGUAR в его жизни и, пожалуй, худший тусич за последнюю тысячу лет.              Отвратительное зрелище трясущихся тел, вспотевшие красные лица и ладошки, животный гогот. Раньше Слава и бровью бы своей великолепной не повёл и присоединился ко всем тем, кто на танцполе, но сегодня на душе было насрано.              Он опоздал на выдачу этих дешёвых корочек, потому что Коха никак не хотела цапнуть его (смотри поцеловать) в нос перед таким тяжёлым днём. Слава тряс бедную кошку в руках, наглаживая так, что можно было завести целую АЭС, но всё без толку. Скотинка только ловко вырвалась из рук и убежала под диван, помахивая хвостом на прощанье. И после такого казуса его ещё отчитала директриса за опоздание. Привязалась же, прошмандовка! Видимо, женской солидарности в ней не было ни на грамм, в отличие от нескольких жёстко вбуханных граммов чего-то крепкого на утро.              — Карелин, вы почему опоздали? — поймала его директорша Агафья Прокопьевна в коридоре. — Это же ваш выпускной?!              — И что? — Слава искренне не понимал, чего эта женщина к нему приебалась. Ещё за рукав рубашки схватила и смотрит, как будто хочет его выебать его же аттестатом!              — Вы ко всем важным событиям в вашей жизни так наплевательски относитесь?              — Не волнуйтесь. На похороны свои не опоздаю.              Он скорчил страшную рожу, чем напугал директрису до сердечного приступа. Она схватилась за грудь и поползла по стенке. Вячеслав Карелин был сегодня неотразим.              И если бы вся поебота закончилась только на этом. Нет. Аттестат выдали с опечаткой. Вместо «КАРЕЛИН» наебонькали «КОРЕЛИН». Будто он кореец-иммигрант, а не проучился десять в петербургской школе номер триста шестьдесят пять. Если Слава и будет чем-то заниматься по жизни, то точно не писать хуёвыешколярныедиссы под неймом КОРЕЛИН, хотя Замай бы оценил…              Его друг шлялся где-то уже целый час, хотя Славян отправил его в соседний магаз за «пивом для настоящих, понимаешь, рил пацанов».              Слава за толстыми стёклами своих пиздатых очков взирал на убогий школьный зал. По периметру рассредоточились парочки, которые пытались танцевать пасадобль под TATU. Но Карелин-то знал соль в танцах и если бы хотел, то заколбасился бы тут под гром аплодисментов. Все в курсе, что Славян охуенный танцор, придумавший своё коронное движение руками, именуемое «вкручиваем лампочки».       В центре зала, где краской был нарисован квадрат-загон для танцующих диско, бултыхался во флексе сторож из соседней школы. Что он тут забыл, не ебал никто. Но Славе этот мужик нравился. На самой сцене стоял сонный диджей, который наугад подкручивал на аппаратуре громкость и тональность, но всегда врубал максималки на припеве «Нас не догонят». Славу начинало мутить от этой песни, хотя подружек-лесбиянок он уважал. Он даже замурлыкал себе под нос, что-то о ночи на ладони и будто его никогда не догонят.              За столами со жратвой, которые стояли буквой «П» (как на похоронах) спали их седые училки. Кто-то из них уже стащил нарезку колбасы со стола и теперь нес её домой. Их классную руководительницу забрал на машине муж, потому что она неприлично выражалась и порывалась станцевать яблочко. Зато всеми «любимая» химичка похрапывала в две дырки, изредка с полузакрытыми глазами утаскивая очередной бутерброд со стола.              Славе было очевидно, что эта мымра объедает их, бедных детей! До конца дискотеки остались сидеть, вернее спать, самые стойкие из учителей, по совместительству лучшие славины подружки. Всем без исключения он мечтал въебать за НЕУД в аттестате. В полумраке, да ещё из-за солнечных очков, нельзя было точно сказать улыбаются эти ведьмы или нет. Но Славян был уверен, что они навели на него порчу.              Или так было задумано, или школа просто забыла заранее поебаться с электриком, но нормального освещения на дискотеке не было. Несколько тусклых цветных прожекторов у ног диджея пытались скрасить воздух, но миссия была провалена. Всё выглядело как в дешёвых спецэффектах, на которые не скупился ФОНД КИНО РФ. Цветные, испачканные эмоциями лица. Черно-белые души в лживой тоске по юности. Все выглядело жалким. Слава сам чувствовал себя таким. И если бы не свет белой ночи, который стекал в открытые окна актового зала, он бы, наверное, сдох.              Слава надвинул очки на лоб, потёр переносицу, протопал к окну и облокотился на белый потрескавшийся подоконник. Школьный актовый зал с двумя большими окнами за пыльными бархатными шторами казался ему, первокласснику, дурацкой идеей, но будучи выпускником он ловил кайф от того, что можно свеситься из окна и наблюдать за первыми мёртвыми звёздами. Рёбра болели от груза навалившегося на них тела. Ноги болтались в воздухе. Руки сами тянулись к небу.              Это его последний день в школе. Для кого-то из них это будет последняя дискотека. Слава знал уже наперёд, как бездарно сложатся жизни его одноклассников, но о своей собственной он не знал ничего. Ему было очевидно, что все те, кто сейчас пляшут на произвольной сцене умрут в пресной повседневности. Ещё его любимый Буковски писал: «Возьмите семью, подмешайте в нее веру в Бога, приправьте ароматом чувства Родины, добавьте десятичасовой рабочий день и получите то, что нужно, - ячейку общества». Слава же хотел быть другим.              Карелин обернулся через плечо и на несколько мгновений удерживал в поле зрения всех тех, с которыми общался все десять лет. Невозможное долгое, липкое время, казалось, тянулось тогда невозможно долго. А сейчас на месте этих вех осталось лишь лёгкое покалывание грусти. Будто и не было ничего. Кто они все? Будут ли собираться на встречи выпускников? Или всё возьмет и закончится навсегда в один сегодняшний день...              Спиной он почувствовал чей-то взгляд. Выпрямился, огляделся. Кто-то был им явно озабочен. Карелин снова с грустным видом посмотрел в окно. Как же страшно жить в наше время. А те, кому не страшно, просто страдают нахуй недостатком воображения.              Слава сам прихуел в какие космические сопли его унесло. Решив, что нужно отдать последнюю дань (а Замай-то все ушами прохлопает) уже нажравшемуся десятому классу, Карелин засунул свои длинные пальцы в рот и свистнул. После такого громкого триумфа соловья разбойника, училки, как минимум, должны были проснуться, а в лучшем случае сдохнуть от ультразвука в волосатых ушах. Но ничего такого. Они продолжали спать, уткнувшись рожами в салаты. Славу позлило такое равнодушие к его таланту, но грело душу, что остальная целевая аудитория была привлечена. Диджей даже сбавил громкость на начале «Мне нужна она», а от такой услуги можно уже прийти в экстаз.              Танцующие отлепили взгляды от ширинок и глубоких вырезов партнёров и посмотрели на Славу. Карелин от такого внимания даже смутился, как эти блядские школьницы-лесбиянки в клетчатых юбках. Даже сторож-засланец-засранец замер в позе паука, готового сношаться (так определил сам Славян).              Карелин средним пальцем поправил свои классные очки, отобрал у ботана, который тёрся тут же, бутылку и прокашлялся. Зачем кашлять, распыляя микробы на нелюбимых людей, Славян не знал. Но чтобы прибавить к своей персоне плюс сто очков к охуенности все-таки прочистил горло. Своим старческим кашлем он напугал даже того ботана, оставшегося без единственной бутылки своего первого пива. Слава оценил, что этот чувак не стал возмущаться, потому что все в школе знали, что Славин кулак бьёт не только метко, но еще и по простате.              Слава глотнул дешёвого пивка и прогнусавил:              — У меня к вам обращение! Минуточку внимания!              Последняя фраза явно была лишней.              — Раз у нас выпускной. Хочу вам сказать, ёпта…              —А я тебе хуй в жопу хочу засунуть, и чё? — прилетел ответ из противоположного угла актового зала.              Большая часть собравшихся даже не услышала этот «плевок», Слава же сделал вид, что его это не задело. Но за толстыми очками он разглядел в темноте зала очка по имени Мирон Фёдоров, который крикнул это смелое заявление. Карелин продолжил басить так, чтобы услышал даже Замай, мать его, из пивного магаза:              — Мы были хуёвым классом, но классными ребятами, — тут, растрогавшись, Славян похлопал правой рукой по груди, где должно быть сердце. Его еще билось, но точно не выполняло функцию «пиздеть во имя любви». — От души поздравляю каждого. Все будет заебись!              На такой пафосной ноте он чокнулся с воздухом и отпил немного из бутылки. Его поздравление было принято с воодушевлением, закинуто с очередной стопкой в глотки и забыто. Диджей, подыхающий от того, что несколько минут не слушал своих школьниц, врубил десятичасовую версию припева «Мне нужна она». Вот они двухтысячные.              Слава, довольный собой, растёкся в улыбке нашкодившего кота и вернул бутылку ботану. Тот молча прижал ее к груди и преданными глазами посмотрел в розовые славины стёкла. Теперь он будет хранить эту пивную тару до конца своей памяти.              А вот вякнувшего что-то Мирона Фёдорова будет хоронить сейчас Слава. Он очень негодовал, что какой-то гандон смел прервать его красноречивую попытку в ораторство.              Карелин вдруг осознал потребность отпиздить кого-нибудь. Жидомасон, оказывается, был первым в его рейтинге «потерян и не найден».              Ноги в носках и кожаных сандалиях уже сами пересекали актовый зал по направлению к Мирону, который стоял одиноко у стенки, как последняя оставшаяся девка на панели. Всех разобрали, а эта страшненькая промоутерша REEBOK осталась. Она, вернее он, глотал виски, который скорее всего стырил у отца, и подпирал худым плечом самый тёмный угол актового зала.               Слава усмехнулся RED LABEL у: ему-то не нужно было выкручиваться и воровать дорогое бухло (его Слава видел только по телеку в руках у каких-то клоунов-пидорасов). Клинское или Балтика всегда ждали его у Замая. А Фёдоров как всегда решил выебнуться. Ну и лох.              У них вообще были странные отношения. Слава всегда знал, что обезоруживает своими интересами, простотой и похуизмом. Все три пункта не раздражали никого в классе, кроме Мирона. Славян всегда был почётным гостем в любом шалаше или сыр-боре, а вот Фёдоров… Карелин не хотел думать, что их вражда началась только из-за классовой пирамидки«свои-чужие », потому что никогда не мог (да и не сможет) понять Мирона в его злом одиночестве. Он точно не был уверен, но что-то ему подсказывало, что его оппоненту долго пришлось уговаривать себя ненавидеть парня с шикарной улыбкой и беломорочкой в кармане. Впрочем, хуй его знает.              —Чё пиздел? — вместо приветствия сразу сказал Слава и снял очки, чтобы настроить зрительный контакт.              Он сразу отметил, что Мирон сегодня какой-то жалкий.              На юной потрепанной барышне была помятая синяя футболка с надписью REEBOK на груди. Джинсы LEVI’S, которые Слава мечтал сдернуть в ближайшей подворотне, подвязаны кожаным ремнем, потому что были на два размера больше и болтались на тощих бедрах. Белые кроссы тоже от блядского REEBOK были в пыли и (как странно) не вылизаны языком до блеска. Волосы, которые давно не пускали в свои заросли расчёску, длинными темными и пушистыми кольцами спускались на шею, как у девчонки. Мирон сам был какой-то девчонкой. Даже ресницы, сука, были длинные.              Славян понял, что уже неловко так долго пялиться и отвел глаза.              Мирон, потеряв взгляд блядских голубых глаз с какими-то зеленоватыми оттисками на радужке, вытаращил свои иллюминаторы в ответ.              Они играли в гляделки, то и дело отводя взгляды или скрещивая их под эгидой врагов (вспоминая о ней!), пока Слава не очнулся:              —И чё это за хуйня?              Мирон молча пожал плечами.              — Ты говорить со мной сегодня будешь? Или только из дупла своего готов пиздеть?              — Буду, — буркнул Фёдоров, а потом поймал глаза Славы и рассмеялся.              От его внезапного хохота бутылка с виски в геометрической прогрессии увеличивала свои шансы быть разбитой к хуям на этой школьной скотобойне. Если бы это случилось, Славян был бы в печальке, потому что сам надеялся, что остатки виски достанутся ему, как главному тамаде их пизделовки. Но Мирон как-то умудрялся держать горлышко между указательным и большим пальцем, так что от нескольких герцев смеха по стенкам растекалась только янтарная жидкость.              На них смотрели с любопытством. Все знали, что над ними летает ангел искренней неприязни. Славяну, конечно, было бы плевать на всякие жалкие выпадки Мирона, но тот так упорно пытался каждый раз лезть на рожон со своим острым языком, что Карелин наконец пустил его к себе на нож. И надеялся, что и на хуй тоже.              Лицо Славы треснуло по швам, и он тоже захлебнулся смехом.              Ему было неловко, что они просто стоят и ржут, поглядывая друг на друга, как два даунёнка. Но ничего с собой поделать не мог. Свою внезапную вспышку охуительного настроения Карелин свалил на палёный JAGUAR и надрывающегося Лепса из колонок. Его бывшие одноклассники пытались в медляк и прилипли к друг другу, находя в своих сердцах отстук «Только рюмка водки на столе». Недостойные даже не знали, что нужно хуяритьнастоящийпацанскийфлекс, а не это сопливое дерьмо.              — Я всегда знал, что ты еще тот хуесос, Мирон Янович, — сквозь смех и слезы в своей обычной манере протянул Слава.              В ответ на это он получил лишь очередную вымученную улыбку вечного жида, которого уже скорчило от спазмов в животе. Карелину хотелось сказать, что ночная бабочка и звезда гаремов с пьяными волосатыми мужиками по имени Мироша выглядит сегодня на редкость хуёво. Но он мужественно сдержался, больно прикусив себе язык. Не дай бог эта нюня ещё расплачется от этой информации, тушь потечёт (или чем там намазюканы эти охуенные ресницы), а Славе успокаивать её придется. Не, не, идея такое себе.              — Ты хуесос не меньше моего, — отсмеявшись, парировал Фёдоров. — Может, даже больше.              Разговор выезжал на любимую для Славы тему: хуи. Если бы Мирон не стоял напротив, а был за экраном телефона, текстя новые оскорбёшки, Славян из линейки символов составил бы ему большой хуй и сердечко. Вот это Слава любил. Вот это он умел делать. А при разговоре тет-а-тет приходилось думать, что бы такое ответить. Зря, конечно, на такие случаи Карелин не таскал с собой табличку, как все эти ёбнутыефемки, с огромным членом. Вот и весь разговор.              — Я не сосу хуи, — оторопело прожевал Слава.              Ругая себя за такое смущение уездной барышни, он с неудовольствием отметил, что Мирон его запалил и теперь растянулся в ухмылочке. Интересно, он бы так же улыбался, если бы Карелин, его натянул?              — Я вообще-то тоже, — зачем-то сообщил Мирон и почесал затылок. Потом он отвел взгляд и выдохнул, растягивая ноздри своего огромного шнобеля.              Слава подумал, что проебался со своей любимой историей, что Сонечка Мармеладова отсосёт за мармеладку. И теперь подыхал от красного цвета на щеках.              У них лайтовая вражда. Без раскрашенных ебальников, пакостей и даже хуёв. Последнее очень расстраивало Славяна.              — Ну и иди нахуй, — бросил раздосадованный Карелин. Ни наебать, ни попиздеть. Фёдоров весь в этом.              — После вас, — фыркнул Мирон.              Слава безжизненно выдохнул и помотал головой. Все как обычно. Он пытается приклеиться к Мирону из-за очередной хуеты, а тот умело его посылает. Ебучий Фёдоров опять примерил на себя шкурку склизкой ящерки. Нет, чтобы хоть раз принять вызов, как нормальный пацан.              Карелин снова взглянул в эти голубые глаза цвета застывшего во льдах синего кита, проехался по носу с горбинкой и решил, что Мирон не уличный денсер. А самая настоящая крашеная сука. Да к тому же полная уродина. Да, точно, уродливее его лица Слава в жизни не встречал. Фёдоров был некрасив на лицо, даже по-тупому угловат (Карелин пытался убедить себя в этом всё сильнее, чем глубже проваливался в полный сталкер любого движения мышц лица напротив). А Мирон стоял и улыбался во все тридцать два зуба — видимо, берёг ебальник для очередной тёлки.              Славян понял, что желание помахать кулаками утихает. Сатисфакция уже нахуй не сдалась. Отделаться бы от этого Фёдорова и закинуть своё тело в первую маршрутку. Приехать домой, а там Коха и холодное Клинское. И, кажется, оставшаяся пачка сигарет. Врубить телик и позалипать на концерт «Руки вверх». Посмеяться с того, что жир Жукова прыгает выше него, подпевать старым песням осипшим голосом и, наконец, заснуть.              И целуй меня везде, восемнадцать мне уже.              Просто закрыть глаза и вынюхать этот порошок белой питерской ночи…              — Эй! Слава!              Мирон, как по закону подлости, был слишком близко к нему, даже глаза начинали болеть от такого долгого созерцания его ебала. Фёдоров, чтобы вывести Карелина из состояния транса щёлкал пальцами у него перед лицом. В конец расхрабрившись, даже схватил его за нос. Видимо, от нехватки «о два» Слава и очнулся.              — Поздравляю, дотянулся, — съязвил Карелин, заметя, что его оппонент стоит на цыпочках. Видимо, REEBOK еще не прогнулись под жидомасоном и пока не выпускают кроссы на жесткой и высокой платформе, как у анимэшек. — Ты в конец охуел?! — славин голос был, как у дятла Вуди, который накурился французским дешевым коксом, — отпусти мой нос!              — Ладно.              Мирон оставил в покое славин нос, опустился на ступни и теперь снова стал коротышкой, который только и мог, что втыкать глазами в грудь напротив. Больший обзор на великолепного Славяна был випом для его высоких друзяшек.              — Лох, — откомментил Карелин.              Слава знал, что Мирона позлило очередное замечание насчётегоневысокости. Фёдоров очень любил пиздеть о Славином росте, попутно обзывая «высоткой»и вещая свои предположения. По его мнению, Карелину на такой большой высоте под два метра выдуло все мозги лёгким летним бризом, а ещё снесло кепочку коры головного мозга, поэтому он такой отбитый. А ему, Мирону, очень хорошо жилось на своей высоте в сто шестьдесят пять сантиметров: ему было трудно признать, что это большой косяк злоебучей природы. Слава очень любил подобные бесполезные споры, да и вообще уделать Фёдорова, как два пальца обсосать.              — Чем занимаетесь?              Карелина твердой рукой хлопнули по плечу, и от такой неожиданности Слава готов был уссыться. Он, сглотнув, обернулся через плечо и услышал тихое похрюкивание Мирона от смеха.       Славе на сегодня хватило приключений — сначала двухчасовая выдача аттестатов с лживыми словами и улыбками, потом одиночество в сети и среди бутылок, потом нарисовался Фёдоров, а теперь ему в спину дышит Замай. Двадцатое июня точно не хотело отпускать Славу с крепкими нервами. Видимо, сегодня все только и хотели, что потрахать Карелину мозги.              — Опять собираешься его отпиздить?              Замай кивнул на Фёдорова, который прикрыл рот рукой и зевнул. Ему, кажется, стало скучно в такой компании. Или он только сделал вид, что ему скучно, потому что весь вечер его компанией был одинокий вискарь.              — Только словесно, — ответил Мирон и примирительно вскинул руки.              — Понятно, развлекаетесь как можете, — Замай толкнул отутовевшегоСлавяна в бок. — Смотри, что у меня есть! — его друг потряс черным большим пакетом в воздухе и загадочно улыбнулся.              — Надеюсь, там пивас.              — Не угадал.              — Тогда хуй в горшке, — без особого энтузиазма проворчал Карелин и заметил, что Мирон тоже заинтересованно поглядывает на пакет.              — Сам ты хуй в горшке, — передразнил его Андрюха.              — Видишь, тебе даже друзья говорят, что ты хуй, — встрял Фёдоров. — Вот такой, — он показал большим и указательным пальцем расстояние в десять сантиметров.              — Тебе лишь бы о хуях попиздеть, — глаза Славы пошли по орбите под веки.              — И это ты мне говоришь?              Мирон отмахнулся в жесте «пиздит» с улыбкой на лице, а хан Замай закатил глаза от их интеллектуальной перепалки. Лучше бы они наебали друг другу, ей богу. Славе бы не пришлось сдерживать свои ноги и кулаки, а Мирон бы наконец подпортил свою идеальную от шрамов и синяков харю.              — Рил ток, пацаны. То, что я вам сейчас покажу, — не унимался Замай и зашуршал своим пакетом.              — Think about this! — Фёдоров поднял палец вверх и скорчил серьёзное ебло. — Вы же так говорите?              — Молодец, выебнулся акцентом, — осадил его Карелин и поискал глазами по актовому залу в поисках лучшей компании на сегодняшний вечер.              Он мог бы присесть за стол к учителками и поговорить за жизнь. Но те уже уползли домой, оставив одного физрука в одиночестве куковать с водкой на донышке последней бутылки. Каждый раз, закидываясь, он пил за здоровье выпускников. Если он продолжит в этом же духе, то все алко-нарко шутки станут правдой. Слава мог бы пойти на танцпол и зажечь под barbieandken, но в розовом свете танцуют только пидоры. А Слава не такой. Мог бы просто уйти отсюда, но его останавливало хуй знает что. То ли любопытство Мирона к тому, что притащил Замай, передалось и ему, то ли сам Фёдоров специально светил своим счастливым ебальником… Слава не знал, поэтому продолжал стоять и тупо смотреть на всё действие.              Замай держал в руках узкую длинную черную блестящую коробку. Когда крышка была скинута на пол, то оказалось, что на бархатной подушке лежит красный лук и две красные стрелы с наконечниками в виде сердец и пушистой мишурой на других концах. Всё это выглядело очень всрато. У Карелина было ощущение, что он попал в детский сад для тормозёнков.              — Я тебя вроде за пивом отправлял, — протянул Слава, всё ещё с подозрением взирая на детский комплектик Амура.              — А, да, я забыл. Просто по дороге в секс-шоп зашёл. И вот.              — Ещё лучше. Замай, ты ебанат.              — Знаю, может, немножко. Но разве это не прелесть?              — Это тентакли?              Мирон подошёл поближе и теперь в его голубых глазах отражался черный бархат с красными волнами. На лице красовалось изумлённое любопытство.              — О тентаклях и японках будешь мечтать в другом месте, — отрезал Слава.               Он прикрыл глаза рукой и зашептал «блять» на всех языках мира, которые только знал. А ими были английский с грузинским акцентом (уж какого учителя прислал депобраз) и русский. Жонглируя эпичными высказывания, Слава Карелин начинал внутренне закипать.              Хотел пивас, а в итоге пидорас. Что у его друга за привычка всё время вляпываться в какие-то крайности, нелепости, случайности. Только Андрей Замай, блять, может притащить на школьную дискотеку игрушку из секс-шопа. Причём, сам не зная, зачем она ему и как ей пользоваться.              — Нравится? — спросил сияющий Замай.              — Неплохо, — Фёдоров поджал губы в знак одобрения, а Слава только вздохнул и развёл руками: ебать как всё завертелось. — И кто тебе это продал?               Мирон осторожно взял из коробки одну стрелу и лук, продолжая лупить удивлённым взглядом по Славе исподтишка. Он натянул стрелу на тонкой тетиве и направил на Карелина. У того брови поползли по лбу, а на языке уже вертелся очередной плевок. Мирон откровенно смеялся и развлекался, что бесило. Этот жид не должен стоять рядом с ними, даже близко! И пытаться играть в Амура тоже! Видимо, Славе сегодня не хило так подфартило на рулетке удачливости в гостях у Якубовича.              — Да там, у остановки есть этот магазин. Вроде Олимп называется, — Замай пожал плечами. Он сам уссыкался с того, что Фёдорову зашёл этот «набор».              — Там нет такого магазина, — проворчал Слава. — Скажи лучше, что с помойки принес.              — Клянусь. Это был Олимп!              — Да там всю жизнь был пустой павильон, на этой остановке! — взорвался Слава. Его порядком трясло от того, что он не получил своё пиво, а приобрел лишнюю головную боль.              — Андрей, там правда нет никакого магазина.              Мирон покачал головой и вернул стрелы в коробку. Этому «ангелу» не хватало только крылышек за спиной. Полный набор: голубые глаза, кудряшки и стрелы. От таких мыслей Карелина замутило, и он мысленно въебал себе с колена.              — Да есть он там!              Мирон и Замай продолжали бесполезную перепалку, есть ли там этот чёртов магазин с продавщицей, завёрнутую в какую-то белую штору, а не платье, когда Слава плюнул на всё и ушёл.              Хлопнула дверь актового зала, а показалось, что на дне славиных воспоминаний хлопнулся очередной фолиант жизни. В кармане нет сигарет. В руках есть аптечный пакет с аттестатом. Из души вынули юность, которую ему уже никто не вернёт. Славе вдруг показалось, что именно так и начинается взрослость. Без стука в хлипкие двери мозга, а с маленького осознания того, что сейчас свалятся совершенно другие проблемы, которые не начинаются под простую заевшую детскую пластинку «я хочу». Сейчас начнётся что-то другое. Скорее всего, родители заставят поступать в институт, сдавать экзамены, потом будут пилить с девушкой и детьми. А Славе нужно было совсем не это.              Он вышел на крыльцо «бесконечно любимой» школы и закрыл лицо руками. Неужели его жизнь нельзя превратить во вкусный зеленый чай, который он так любил. Почему его жизнь должна быть бочкой дегтя. Ему же самому от себя противно. Какие-то детские обиды на Мирона, какое-то похуистическое отношение к другу, какие-то глупые строчки в сожжённых блокнотиках. И что его может вытащить отсюда?              Слава сел на лестницы и стал полоскать свой мозг в надежде найти ответ, что же ему дальше делать со своей жизнью. Можно, конечно, пойти нажраться или воткнуть шприц. Набить татуировку с большим (не очень) смыслом. Высказать предкам, что никуда поступать он не хочет, да и не будет. Влюбиться в кого-нибудь. Карелин сиротливо оглядел улицу в поисках потенциальной девушки, но её не было.              Мимо пробегали люди, они торопились домой. В теплые уютные конурки к детям или собакам. Они тащили огромные сумки с красной надписью «Пятерочка» и что-то высказывали по ту сторону трубки. Из их глаз вываливалась жизнь всем напоказ. Даже Славе было видно, что эти ходоножки счастливы в своей узколобости и плескаются в лягушатнике проблем. Он же не такой. У него никогда не будет того, к кому бы он спешил домой, стирая пятки…              — И чего ты ушёл?              Слава даже не стал оборачиваться, чтобы понять, что его нашёл Фёдоров. Охуенно, конечно, он убежал с выпускной дискотеки. Хлопнул дверью, а теперь сидит в гордом одиночестве на лестнице и прожёвывает невеселые мысли. Кажется, Мирон понял, о чём там задумался Слава, и присел рядом.              — Ты на Андрея что ли обиделся? — фыркнул он.              — Да похуй на него. У него и не такие закидоны бывали, — отмахнулся Карелин.              Он отвернул лицо, чтобы Мирон не увидел выстраданное выражение лица. Мысли о будущем никому блеска в глаза не прибавляют, тем более Славе. А Мирон точно не был в числе первых, которым Слава разрешал видеть себя любым. Для всех у него был образ аморального похуиста.              — Странные эти стрелы какие-то. Я раньше никогда таких не видел, — зачем-то сказал Мирон, всё ещё пытаясь поймать взгляд Славы.              — А ты часто эти стрелы покупаешь?              — Каждый день. С утра до ночи втрахиваю всех в свою кровать.              — Красава, — Карелин показал большой палец вверх и хмыкнул. Мирон сдвинул брови.              — Да не в этом дело. Они с какой-то охрененной резьбой. Там фигурки такие интересные. Понимаешь, они как будто двигаются и кивают тебе в ответ. Там, насколько я понял, греческая мифология.              Слава покачал головой и усмехнулся. Фёдоров, казалось, нашёл о чем с ним можно попиздеть без ущерба для своего здоровья. Он продолжал заливать про необыкновенность того, что Замай отжал у какой-то бабы за косарь. И чем он только думал?              — Мне больше интересно, что он будет с ними делать, — сказал Слава. — В жопу что ли себе засунет.              — Их можно употребить по назначению.              — По чему? — переспросил Слава и всё-таки посмотрел на Фёдорова, который изнывал от зудящей нервозности, если собеседник не пялится в ответку.              — По назначению. Это же стрелы Эрота, — Мирон пожал плечами и закусил губу, потом виновато отвёл взгляд. Такой поворот не понравился Славе, и он нахмурился.              — Ты что задумал, хуесос?              — Я просто хочу проверить кое-что, — Фёдоров растянулся в улыбке.              Потом он блаженно потянулся, будто бы они обсуждают какая завтра будет офигенная погода, а не то, что этот еврей опять что-то замыслил в своей башке.              Карелину подсказывало хуй знает какое чувство по счёту, что человеку напротив верить нельзя. Если он задумал что-то, то плохо будет всем, кроме него самого. За столько лет невысказанной злобы и агрессии, Мирон вполне мог устроить какую-то хуйню, а теперь сидит тут и лыбится. Карелин вспомнил о Замае и вскочил на ноги. Как бы не проебался его друг, но улыбка Фёдорова Славе очень не нравилась…              — А Замай ещё там? — Слава кивнул в сторону окон актового зала.              Если его друг никуда оттуда не уходил, то вполне мог следить за тем, как Карелин о чем-то базарит с Мироном. Со школьной дискотеки открывался хороший вид на крыльцо.              Фёдоров будто отгадал по выражению лица Славы, что тот подозревает его в чем-то. Он уже стоял на ногах и подошёл к Славе близко-близко. Подняв голову, увидел в глазах напротив только хорошо скрываемую ненависть. Карелин будто весь стал холодный из-за такой близости и подозрений. Этот холод передался и обыкновенно теплым глазам. Морозный ветер облизал лицо Мирона и скрылся под его футболкой.              — Че смотришь? — как всегда любезно поинтересовался Слава.              Снова гляделки, снова они что-то пытаются сказать друг другу словами, вместо того, чтобы въебать по первое число. Изменилась только локация, да и эти ссаные комары совсем обнаглели. Слава поморщился, когда очередной кровосос засел где-то между лопатками.              — Что с тобой? — заботливо поинтересовался Фёдоров.              — Сволочь эта крылатая, куда-то на спину села. Наверное, не одна, — стиснув зубы, растянул Слава.              Между лопаток действительно полыхало целая хуева туча (как показали ощущения) этих кровососов, жутко хотелось расчесать спину, но Мирон удерживал его глаза, так что Карелин просто стоял, сжимая кулаки и терпя боль. А эта скотина напротив всё ещё с какой-то озабоченностью пялилась на Славу, видимо пытаясь прочитать по лицу, насколько ему хочется уебать всем летающим созданиям.              Слава вдруг покраснел и понял, что тому вина не только кровососущие твари, но и близость человека напротив. Вот только он не только краснел, но и готов был упасть от чего-то бурлящего в висках прямо на школьном крыльце. Глаза приятно закатывались, как после колёс, а в голове затанцевали цветные круги.              Через какую-то дымку Карелин увидел, что лицо Мирона вытянулось в каком-то немом ужасе, и он закрывает рот рукой, из которого тянется долгий кричащий звук.              Слава смутно помнит, что Фёдоров обошёл его, положил свои теплые ладони на его широкую спину, а потом будто хотел укусить за ухо, но лишь пробежался сухими пальцами по Славиной шее, и Карелина обожгло. Он подумал, что на его спине пляшет десяток чертей на сковородке. По позвоночнику стекала боль, медленно пульсирующая, отдающая импульсы во все тело. У него подкосились ноги, и Слава понял, что упирается ладонями в бетон школьного крыльца. В голове гудело, дыхание сбилось, как после марафона, а боль постепенно уходила.              Слава поднял голову. В какой-то белой дымке над ним стоял Мирон с ебучей стрелой Амура в руках.              Он протянул Карелину руку и, все еще пошатываясь, Слава оказался на ногах. Его колбасило не по-детски. Первой мыслью было высказать Фёдорову все, что он о нем думал. Потом появилась идея тут же набить ему смущающийся ебальник. Но вместо этого в голове стало пусто. Руки сами собой опустились. Голова сама собой свесилась на грудь. Спокойствие накатывало со страшной скоростью, растирая очерненные колёса по трассе трезвости вдрызг. Скоро Карелин почувствовал, что Мирон взял его за подбородок и теперь пытается разглядеть на дне души Славы, о чем тот думал.              Карелин думал, где он так успел проебаться.              Он покосился на стрелу Амура и отослал этой продавщице в шторе тысячу комплиментов. Производитель стрел, как назло, трепетно относился к своему делопроизводству и со стрелами постарался на славу. Слава стоял, как влюбленный придурок.              Он умудрился влюбиться.              Это чувство посещало его нечасто, но спутать было невозможно. Подскакивающее до глотки сердце. Мыльные мысли в голове. Невозможность сфокусироваться на чем-то одном в течение хотя бы нескольких секунд. Мерзкий узел крутил живот, а язык готов был уже зачитать любой текст из андеграунда. Главное, натворить хуйню. А потом обозвать это любовью.              — И кто стрелял? — выдавил Слава и отстранился.              Мирон спокойно его отпустил, все еще разглядывая стрелу в руках, откуда ему подмигивали фигурки с Олимпа.              — Замай, наверное.              Фёдоров развел руками, мол, он также не понимает, что это за поебота. Карелин ему почему-то не поверил. Если выстрелил Замай из этого паршивого окна актового зала (а больше некому), то Слава не мог понять зачем ему было это делать. Андрей был своеобразным молодым человеком, но никогда не выделывал финт по отношению к Славе. На него всегда можно было положиться, поплакаться в футболку из-за очередной суки, пожаловаться на родаков. Замай всегда был рядом. Как самый настоящий и верный друг.              Дверь на крыльце скрипнула и появился сияющий Андрей. На его запястье был намотан черный пакет, откуда выглядывала паршивая чёрная коробка с луком и еще одной стрелой. Он улыбался, как будто записал совместку с эминемом как минимум. А по чесноку ему перепало кого-то оттрахать.              Слава обернулся и сразу же хотел спросить, что же за хуйня тут творится и вообще, не обнаглел ли его друг под вечер баловаться стрелами, да еще и испытывать их блять, магическое, свойство.              Но он не успел этого сделать.              Замай подбежал к нему, хлопнул пакетом по больной спине, преданно посмотрев в глаза (как умел только он), и поцеловал Славу. Карелин охуел, когда понял, что язык его друга, - а друга ли - движется, аккуратно задевая нёбо у него во рту. Андрей с какой-то дикостью кусал губы того, оставляя маленькие ранки, как будто ждал этого нахуй несколько лет.              Слава приоткрыл веки и краем глаза заметил стеклянный взгляд голубых глаз, пронзающий их внезапно образовавшуюся парочку на школьном крыльце.