Эмоции

      После того, как парень оставил на столе отца контейнер с вкусной, – Святые угодники, опять брокколи! – но очень полезной едой, а ещё взял с него обещание не задерживаться, – Поклянись на семейном кодексе! Серьезно, Стайлз? – они с Угольком вернулись домой.       Оставшаяся часть дня за играми в приставку пролетела незаметно. Эмоция остервенело крутила маленькие рычажки на джойстике, превращая электронных персонажей своего хозяина в кровавое месиво.       - Я тебя уже боюсь, приятель, – заливался смехом парень.       Когда они смогли оторваться от игры, до прихода отца оставалось полчаса. Стайлз и Уголёк, переглянувшись, подорвались в сторону кухни наперегонки. Парень принялся нарезать овощи, а эмоция – с энтузиазмом стучать отбойным молотком по большому куску мяса. После того, как продукты отправились в мультиварку, Стилински-младший занялся грязной посудой.       И вот сейчас звонкая трель дверного звонка на несколько секунд нарушает спокойную атмосферу в доме, и Стайлз, вытирая руки о вафельное полотенце, встречает Ноа.       - Поразительная тишина, – хмыкает мужчина, сопровождая сына на кухню, где разворачивается следующая картина:       Уголёк кружится вокруг обеденного стола, ловко орудуя ножницами и издавая ликующие звуки, которые можно сравнить разве что с зловещим хохотом отрицательного персонажа в фильме.       - Ан нет, все в порядке, – улыбается шериф, качая головой.       Стайлз тяжело вздыхает, накрывая лицо рукой.       - Я куплю новую, ну, с карманных денег.       - Ага, я тоже так думаю.       Парень срывает некогда белоснежную скатерть, а ныне – своеобразно изрезанную тряпку, и поворачивается к Стилински-старшему, демонстрируя этот «шедевр» ему и Угольку, кой притаился у него в ногах.       - Ну и как это называется, а?       - Не раскрытый творческий потенциал? – прыскает Ноа, рассматривая скатерть по форме напоминающую снежинку.       - Очень смешно, – улыбается Стайлз.       Шериф подхватывает на руки чёрную тучку, забирая ножницы у изворотливого существа, и ласково треплет его по круглой, плавно переходящей в тельце, голове. Иногда парню кажется, что Ноа скучает по своей эмоции, хоть она и не исчезла, а просто вернулась на своё законное место. К слову, это был страх.       Крошечное существо, которое всего боялось. Желе, так его звали. Наверное, это потому, что маленький Стайлз любил это лакомство, а эмоция была похожего цвета и от прикосновения забавно колебалась в воздухе.       Из-за того, что эта кроха существовала отдельно от Ноа, мужчина был напрочь лишен инстинкта самосохранения. Он мог, буквально, броситься под пули или же войти в объятый пламенем дом, ежели того требовала ситуация. Жалко было смотреть на его эмоцию после подобных вылазок, ибо она напоминала полностью выжатый лимон. В общем-то, теперь вы, наверное, понимаете, почему его выбор пал на работу в правоохранительных органах.       Все изменилось, когда умерла мама. Отец взялся за стакан и на протяжении нескольких месяцев придавался самобичеванию в то время, как маленький Стайлз непрерывно оплакивал любимого человека. Можно сказать, что каждый из них по-своему пытался справиться с болью, которая, казалось бы, бежала по венам раскалённой лавой, но получалось из рук вон плохо.       После очередной проделки сына и без того натянутые нервы шерифа «лопнули», словно тонкие струны гитары в неумелых руках. О чем он кричал тогда, парень не помнил, но чувство горечи, застрявшее в горле, ощущал до сих пор. Поток неприятных и острых, попадающих точно в цель, слов неожиданно иссяк, обрываясь на полуслове. Со стороны казалось, что Ноа находился где-то за пределами реальности, будто бы впал в некий транс. Именно в этот момент его эмоция начала «сдуваться», как какой-нибудь лопнувший шарик, и блестящим потоком заскользила по золотой ленточке, растворяясь у него в венах.       Как выяснилось позже, он стал целым. Такое случается, если человек успевает вспомнить до того, как ему исполнится тридцать лет, тот ключевой момент, где и почему образовалась его эмоция.       Стайлз тогда закрылся в комнате, жалобно вздыхая и глотая солёные слезы. Ноа, съедаемый чувством вины, обосновался у него под дверью до самого вечера.       - Стайлз, пожалуйста, впусти меня.       - Только не молчи, – Стилински-старший привалился к стене, ладонью касаясь закрытой двери. – С тех пор, как ты научился говорить, я забыл, что тишина бывает такой… громкой.       - Я не хочу, чтобы ты меня боялся, пожалуйста, нет. Я больше никогда не обижу тебя, обещаю. Ты мне веришь? Разве я когда-нибудь обманывал тебя?       - Знаешь, мы с тобой не говорили об этом, но твой дедушка… был ужасным человеком. Те слова, о, Боже, что я тебе сказал… – Ноа провёл рукой по волосам, чувствуя, как дрожат пальцы. – Это были его слова, адресованные мне. Стайлз, мне очень жаль. Мне так жаль. Я всегда хотел… нет, надеялся, что стану тебе достойным отцом, но, видимо, я не справляюсь, – развел руками шериф. – Прости меня, ребёнок. Я так скучаю по твоей маме.       Из-за двери показалась всклокоченная макушка, а потом и зареванное личико с карими глазами и милыми родинками.       - Ты, правда, по ней скучаешь?       - Господи, конечно же, скучаю, – грустно улыбнулся Ноа.       Мальчонка прильнул к отцу, цепляясь за его свитер.       - Я хочу, чтобы мама вернулась, – дрожа, как осиновый лист на ветру, признался мальчик.       Шериф обнял сына одной рукой, а другой – провел пальцами по глазам, сжимая переносицу и сдерживая слезы.       - Я знаю, ребёнок, знаю. Я тоже этого хочу.       - Это что, капуста? – спрашивает шериф, открывая крышку кухонного электроприбора. – Опять трава, ну, что за наказание.       Стайлз выныривает из воспоминаний, обращаясь к отцу:       - Не наказание, а правильное питание. Или, может быть, ты за ночь стал бессмертным, а я не заметил? – спрашивает парень, на что Ноа закатывает глаза, уступая ему место.       - Отбивную будешь? – гремит тарелками Стайлз.       - Спрашиваешь!