இ
— Я котлетки приготовил! — Человек развернулся лицом к сонному Климу, демонстрируя свой кулинарный шедевр. Писатель принюхался и удовлетворенно кивнул. Он давно ничего не употреблял, так что есть хотелось дико. — Спасибо, — промурлыкал Климент, усаживаясь на стул. Юноша изображал из себя кота, послушно ожидая, когда ему принесут котлетку на блюдечке. Молодые люди редко готовили сами, чаще всего просто покупали в магазине полуфабрикаты. Иногда Серафим делал пельмени, называя их самым настоящим совершенством. Проглотив котлету за пять минут, Клим довольно улыбнулся, облизывая губы. В чашке плескался теплый чай, которым писатель и запил своеобразный обед. Повернувшись к курящему Серафиму, Климент закатал рукава рубашки, обнажая тощие руки. Писатель потянулся к человеку, легко касаясь его пальцами и заглядывая в глаза. — Слушай, у меня этот вечер совершенно свободен. И следующий день тоже. Может, кино посмотрим? Хочу немного отвлечься от написания книги. Лицо Серафима заметно посветлело. — Конечно, солнце.இ
Климент редко курил в гостиной, но сейчас ему было плевать на надуманные правила. Все тело сильно болело. Хотелось чего-то, сносящего сознание в один миг; простые вещества в таких ситуациях не помогали. Выдохнув, писатель встал с кровати, изогнул шею и прохрипел: — Се-ра-фим! Юноша явился сразу же. Растерянно остановился посреди комнаты, через мгновение стискивая зубы от злости. — Я ведь говорил тебе не давать тем, кто делает с тобой такое! Я же знаю, что ты опять меня не послушал! Серафим злился. Однако его запал быстро прошел. Климу и правда сильно досталось. Писатель, ныне скорее просто хастлер-неудачник, выглядел так, словно его сильно избила группа молодых людей. Впрочем, судя по всему, так оно и было. — Он много платит. — Климент обнял собственное тело, закидывая голову назад. — Да к черту эти деньги! — прорычал юноша, вновь не сдерживаясь. — Ты мне живой и здоровый куда нужнее! Клим приложил палец к своим губам, призывая к молчанию. Серафим резко выдохнул, стараясь успокоиться. — Лучше сделай мне приятно. — С этими словами писатель упал на кровать, раскинув руки в стороны. — Все равно я в таком состоянии выйду на работу минимум дня через три. Юноша замялся, не сводя глаз с лежащего на постели Климента. — Мои сомнения вызывают в тебе недоумение, — тихо начал Серафим, медленно подходя к постели. — Как так — спрашиваешь ты. Ведь ты, мой единственный друг, желаешь только добра. Отчего же тогда сомневаешься? Человек стоял прямо над писателем, который смотрел куда-то в сторону. — Ты желаешь меня? Нет, не меня. Это так жутко. — Серафим криво улыбнулся, садясь на край кровати. — Ты просишь боли, а я ведь знаю, как сильно она тебе не нравится. Пауза. — Климент, это похоже на высокую степень отчаяния и совершенное неумение жить. Ты пытаешься утопить боль в боли, каждый раз наивно полагая, что я тебе в этом помогу. И каждый раз ты оказываешься прав. Чего же желаешь сейчас? Серафим сидел на бедрах Клима, поглаживая его по груди. Тиканье кухонных часов разбивало тишину даже в гостиной. Писатель наконец поднял взгляд на юношу, судорожно вдыхая. — Сломай мне пальцы. Хотя бы один. На левой. Правой я печатаю, — отрывисто произнес Климент. — Ты обеими печатаешь. Но хорошо. Сам пойдешь в травмпункт. Серафим стянул с себя футболку, после чего наклонился к Климу, накрывая его губы своими. Писатель ответил на поцелуй, устало прикрывая глаза, словно стремясь забыться. Тело все еще болело. Сильная рука молодого человека надавила на грудь. Серафим спустился поцелуями ниже, к шее, прикусывая кожу как раз в том месте, где была свежая гематома. Клим простонал, дернувшись. — Хочу лишить тебя боли. — Недобро улыбнулся молодой человек, одной рукой накрывая шею Климента, с силой сжимая ее пальцами. Писатель привычно раскрыл рот в попытках вдохнуть драгоценный воздух, ощущая столь знакомое ощущение асфиксии. Сколько раз его так душили? Серафим, клиенты, родственники, пускай даже и более метафорично. В глазах начало темнеть, в голове возник навязчивый вопрос: «А вдруг он не остановится?» Только эта мысль пронеслась в мозгу, как послышался хруст костей. Затем по телу прошла слабая дрожь, так странно сочетающаяся с удушьем. Боль почти не ощущалась, скорее даже возбуждала ныне разгоряченное сознание. — Как?.. — лишь прохрипел писатель, распахнув глаза. Серафим усмехнулся, расстегивая пуговицы измятой рубашки на Климе. — А что, солнце, нравится? — юноша скользнул пальцами к паху Климента, ощущая его стояк. Видимо, удушье сделало свое дело. Вместо боли, как на то рассчитывал писатель, было относительно приятно. Скорее даже просто странно. — Нечестно. Ты можешь иначе, я знаю, — прошептал Клим, здоровой рукой хватая Серафима за горло. — Сделай, как я прошу. Молодой человек прижал руку, секунду назад держащую его за горло, к кровати, хищно усмехаясь. — Это будет моим тебе подарком на твой будущий день рождения, если ты так хочешь. Не обращая внимания на сломанный мизинец, Клим одной рукой стащил с себя штаны вместе с нижним бельем, оставаясь совершенно обнаженным. Серафим перевернул Климента на живот, ставя на колени. Плюнув себе на пальцы, юноша растер по ним слюну. — Мне вот интересно, у тебя вообще есть предел? — С этими словами Серафим вошел в анус Клима двумя пальцами, причиняя слабый дискомфорт. Юноша охнул, недовольно поерзав. — Ты бы хотя бы смазку… Для такого… — прошептал писатель, однако молодой человек и не думал ее использовать. — Может, я порвать тебя хочу. Голос Серафима заставил Климента замереть, уткнувшись лицом в подушку. Подобное может лишить работы на целую неделю, а то и заставить обратиться к врачу, но сейчас писателю было все равно. Третий палец вторгся вслед за предыдущими, растягивая колечко мышц еще сильнее. Писатель выгнулся в спине, на мгновение теряя связь с реальностью, когда подушечки пальцев прошлись по простате. С Серафимом все было иначе, не так, как с клиентами. Необычное чувство разливалось по телу, пусть в сексе с владельцем квартиры не было ничего странного. Клименту казалось, что его любили, что он был кому-то нужен — подобного не возникало раньше. Но разве здесь имелись к тому предпосылки? После четвертого пальца писатель несдержанно застонал, поворачивая голову вбок и еле слышно шепча имя партнера. Боль ушла куда-то на задний план. Клим изначально рассчитывал на иное, но Серафим поступил по-своему. — Поцелуй меня, — тихо произнес Климент. Серафим наклонился, накрывая своими губами губы писателя, в это время проталкивая пятый палец внутрь. Тут же юноша перехватил свободной ладонью запястье Клима. Послышался хруст костей и приглушенный крик. Климент лежал на кровати, устроив голову на коленях Серафима. Последний молча растирал мазь по гематомам и ранам, оставленными не им. Нежные прикосновения не причиняли боли, скорее успокаивали. Клим тихонько дышал, опасаясь нарушать звенящую тишину в комнате. Секундная стрелка кухонных часов застыла.