Этот прекрасный новый мир

В следующий момент в телегу полетела груда больших деревяшек. - Фух, еле успел, - утирая вспотевший лоб тыльной стороной грязной ладони, вздыхал запыхавшийся бородатый мужик, облаченный в простое льняное одеяние даже без верхней накидки. – Я ж тебе железки погрузил, а топорища – смотрю сегодня, голова дырявая – забыл! Ух, как я бежал! Вот, полторы дюжины, как и было оплачено, - он вновь провел по лбу теперь уже шапкой, - не серчай, случись чего. Все отдал. Догнал ведь… - покряхтел он, опуская на место засаленную мешковину. – Пусть солнце светит на вашей дороге! Лошади вновь тронулись, а Агнесса, придавленная теперь еще и увесистой связкой, пытаясь унять предательскую дрожь, отметила про себя, что сними она сейчас косынку, по плечам лягут совершенно белые ее кудри. *** Алла в который раз перечитывала письмо с электронной почты, будто боялась, что это сообщение – чей-то глупый розыгрыш. Но нет, первое апреля уже давно позади, да и написано все четко: имя, сроки, музыка, тексты. Иконка желтого конвертика особняком висела на странице браузера уже три дня, а Алла так и не решилась ответить на сообщение. Конечно, можно было и не отвечать вовсе, тогда все покатится вниз дальше, как и катилось до него… Она уже знала содержание наизусть, только почему-то страшилась сейчас принять решение. А все дело было в том, что она, верно, всю свою сознательную жизнь мечтала о таком предложении. Еще бы, не каждый день приходят приглашения от престижной лондонской студии звукозаписи! Впервые за много лет кто-то снизошел до финансирования ее проектов. Конечно, ее песни предлагали купить и раньше. Со всеми авторскими правами, черновиками и всем прочим. Но она отказывала, несмотря на хорошую цену. «Вот был бы у тебя ребенок, - всегда возражала она на любую колкость в этот счет, - ты продала бы его? Вот и я не могу продать, пусть их у меня и три сотни!» Честным путем в шоу-бизнес пробиться она не сумела, все иные способы оказались не лучше предложенного Агнессе ремесла. И она уже было оставила эту затею, отправив лишь последнюю заявку на один из зарубежных адресов. Сколько времени прошло, верно, больше полугода. И только сейчас пришел ответ. И, с одной стороны, Алле теперь стоило бы радоваться. С другой – ей уже давно за тридцать, куда ей пускаться в авантюры? К тому же, крайняя «супер выгодная» работа за границей стоила ей угла в Москве. Теперь так и приходилось мотаться на заработки поездами туда-сюда. Единственной отдушиной стал для Аллы огород, засаженный одними лишь цветами на европейский манер. Как она может сейчас взять и бросить его и все свое хозяйство – их опустевшую квартиру, сад, кота и дурную бабку, мать, которая и вовсе расклеилась после того, как не стало Агнессы… Младшая была не из тех, кто раздает направо и налево мудрые советы, но она умела поддержать без слов. Теперь же нормальной она приходила только во снах. В диких снах. И именно их Алла боялась больше всего. Она просыпалась, будто облитая студеной водой. Сердечный ритм срывался с размеренного такта, и она потом долго отходила после таких видений. Забыться не помогало ни снотворное, ни пиво. Врачи советовали йогу, не носить красное и есть морковку. Но, как видится, не было проку и в этом – видения повторялись раз от раза, жесткие, страшные. И в одну подобную ночь, когда до истечения срока ответа оставалось несколько дней, такой сон пришел к Алле снова. Опять в ее сознании рисовался полутемный зрительный зал, вновь едва различимо колыхалось зыбкое полотно экрана. Но проектор непривычно молчал, не было ни картинки, ни ярких пляшущих лучей. Алла жала. Она боялась заранее. Ничем хорошим это закончиться не могло. Тишина привычно съедала звуки. И в какой-то момент Алла поняла, что в зале она уже не одна. Это было удивительно и странно. Такого раньше не было. Она огляделась. Рядом, совсем рядом, через кресло сидела Агнесса. Какая-то другая Агнесса, повзрослевшая что ли? Младшая смотрела вперед без улыбки, ее глаза полны были светлой печали, но невероятно спокойной показалась она Алле. На ее лице не читалось и намека ни на страх, ни на трепет. Она завела пустую беседу, как никогда еще не делала, говорила негромко, но отчетливо. Алла вспомнит на утро лишь мутные обрывки: зрительный зал неуловимо меняется – мягкие кресла, обитые местами вытертым велюром, враз становятся жесткими шаткими стульями, слишком громоздкими и неудобными, из виду и вовсе пропадает старый проектор; тает жутковатое туманное полотно – сквозь него проступает отороченный когда-то золочеными кистями тесьмы древний вылинявший гобелен. Агнесса о чем-то долго рассказывает, потом берет сестру за руку и поднимается: - Чего ты боишься? – мягко спрашивает она. Алла молчит. Младшая по-доброму улыбается: - Потерять покой? Поверь, это не самая страшная потеря. Идем. Она подошла к ветхому полотнищу, потянув за собой сестру. - Что это за место? – опомнилась Алла, оглядывая темные стены. - Оно не твое, - неопределенно отвечает Агнесса. – Это точка отсчета. Это мой тебе подарок, единственное, что я могу сделать для тебя… - ее теплый голос будто согревает Аллу, и та уже почти верит в то, что на этот раз все будет иначе. - Закрой глаза, - продолжает Агнесса, - ступай за мной. - Но впереди стена? – удивленно восклицает невольная пленница странного зрительного зала. - Стена? – легко смеется младшая, - здесь нет никаких стен! Стены есть лишь в твоей голове. Поверь, все будет хорошо. Идем, - она настойчиво тянет Аллу за собой, и та шагает следом. Ветер вырвал ее из душного плена серой темницы, девушка распахнула глаза и тут же сощурилась от яркого света. Теперь перед ними не было ни пыльного каменного мешка с жесткими стульями и волшебным полотном, ни давящих стен, ни тягостных мыслей, лишь залитая солнцем изумрудная долина под глубоким васильковым небом. И воздух здесь такой густой, свежий, и одновременно пряный, такой, что хочется есть его ложкой. Где-то недалеко поет вода, срываясь вниз, вспенивает маленькое озеро, так похожее на бутылочное стеклышко, невероятно глубокое, сверкающее темной зеленью… Алла в изумлении округлила глаза: - Как? - Это сон. Это добрый сон, - прошептала младшая. – Иди. Иди вперед и никогда не оглядывайся… Алла проснулась тогда сама. Без болезненных вдохов и тяжелой головы, без извечного ледяного ушата нервного пота... Просто открыла глаза. За окном шел дождь, крупные капли барабанили по жестяному подоконнику, размывали по стеклу осеннюю пыль, оставляя на нем грязные разводы. Бисные тучи угрюмо глядели на Аллу сквозь влажную линзу. Но на душе ее было спокойно и тепло. Стены растаяли. И этот дождь лишь проводник… рушит иллюзии неприступности. Теперь перед ней открыты все двери. Теперь она знает, что делать. *** По ухабистому тракту повозки тряслись не меньше четверти часа, прежде чем Агнесса решилась высунуть нос из-под дырявой мешковины. Купец сидел напротив и довольно улыбался в пушистые пшеничные усы. Девушка воровато осмотрелась и подстелила на холодный жесткий металл украденное из дому бывшей хозяйки плотное одеяло. Торговец – крепкий мужичок лет пятидесяти, широкий в плечах, с хитрым взглядом, рассматривал попутчицу оценивающе. Агнесса долго глядела на его нахальную физиономию с плохо скрываемым раздражением. И все-таки она не выдержала: - Мы не об этом договаривались! – обиженно бросила она в его лицо, перечерченное мягкими морщинами. - А о чем мы договаривались? – он еще больше сузил непонятного цвета глаза, но улыбаться не перестал. - О том, что Вы возьмете меня с собой! – выпалила девушка в ответ. - А ты сейчас разве не со мной едешь? – он тихонько рассмеялся, но сразу же добавил более серьезно: – А ты, лютая, думала, что я из-за тебя со стражей бодаться стану? Кому охота по загривку получать? – купец лениво отмахнулся. Агнесса вскинулась, гневно поводя плечом: - А за что я тебе деньги отдала, а? – горячилась она. – Не монету и не две. Ты даже не представляешь, какой ценой они мне достались! - Сперла, - совершенно спокойно отозвался торговец и отвернулся, всем своим видом давая ей понять, что разговор окончен. Агнесса аж поперхнулась от злости. Сначала она хотела рвать и метать, спорить и ругаться, мол, не его это собачье дело. Потом благоразумие все же взяло верх – не дело пилить ныне сук, на котором сидишь, вернее, едешь. Пока торгаш добр и милостив (взял-таки, не обманул, и пусть, что не помог – кто знает, и ему, небось, хвост бы за девку накрутили), стоит быть поласковее. Не то и вышвырнуть сподобится. Может, как раз таки с него и станется кинуть девку прямо на тракте. И неизвестно, что еще в дороге ждет. Девушка уже совсем осмелела и вылезла из-под вонючего полотнища. Она обернулась к городу. Величественный Минас Тирит все так же горделиво смотрел сверху вниз на едва ползущий муравьиной цепочкой караван. Но теперь он не давил своей массой, не пугал, а лишь казался отчего-то даже чуть удрученным и, постепенно, шаг за шагом, все больше удалялся. И Агнесса искренне радовалась этому. Прекрасен был Белый Город и настолько же жесток. Но и он остался позади. Впереди – недели зимней трудной дороги. Сначала Агнесса то и дело всматривалась в пейзаж по сторонам, но вскоре ей это наскучило: и слева, и справа тянулась унылая, бурая, местами выгоревшая равнина, по левую руку окаймленная далекими темными пиками гор. Высохшее стелющееся разнотравье кое-где было прихвачено тонким серебром, кое-где вялые стебли цвета пыльной латуни облепляли шершавые серые валуны. День выдался ветреным и пасмурным. Тяжелое небо давило тревогой; сиротливо садились на давно сжатые поля черные птицы – не то воронье, не то еще какая крылатая нечисть. И в их неприятных криках Агнессе слышались чужие голоса, зовущие в погоню, дробный топот копыт, свист кнутов, визг жестоко понукаемых лошадей, стирающих щеки металлом удил, рвущие жилы в ненужной гонке; скорых лошадей, таких же черных, как птицы на безмолвных полях… Агнесса тряхнула головой: наваждение; видимо, ветер уж больно нехорошо задувает. Скрипучие колеса то и дело с хрустом разбивали скованные ледком неглубокие лужи. Телега подскакивала на шатких камнях, но бодрая лошадка весело трусила вслед за остальными повозками. Долина не была безжизненной – селения попадались довольно часто. Тут и там стояли большие и малые деревеньки, иногда они прямо обступали старый тракт, но чаще за пару километров в стороне читались остроугольные очертания далеких домов. Темным дымом курились трубы над неровными изломами крыш; и только горы – недвижимые бесстрастные снежные вершины без интереса взирали на неспешно ползущую вереницу груженых фур. Первую ночевку решено было сделать, даже не достигнув леса. Едва ли время отмерило вешку в пять часов к вечеру, как впереди по дороге показалась небольшая деревушка. Еще через четверть часа подводы уже притирались у палисада большого постоялого двора, единственного каменного двухэтажного здесь здания. «Такими темпами и за месяц не доберемся», - с грустью подумала Агнесса. Но купец уверял, что до торговых предместий Эдораса пути всего-то двенадцать дней, и гонцы убеждали, что дорога чистая, приспешников Темного нигде не видать. На постоялом дворе отдельной комнаты ей не досталось, хотя она и предлагала хорошую цену. Ночевать пришлось с двумя мужичками, но те по случаю отчего-то хорошо надрались местной бормотухи и самозабвенно храпели на постеленных им койках. К счастью, этом трактире оказалось, на радость, тепло. Даже в их небольшой комнатушке ясно плескал рыжим пламенем маленький камин. И здешняя хозяйка готовила не в пример лучше Торы – Агнесса объелась уже одним куском сдобного ароматного каравая. Только и себя девушка старалась не рассекретить – платье заблаговременно было заправлено в мужские шаровары, а волосы убраны под шапку, позаимствованную у торговца, которую она наотрез отказалась снимать. Девушка интуитивно все еще опасалась погони. Она то забывалась, спокойно болтая с прочими постояльцами, то встревожено вздрагивала, постоянно оборачиваясь. Но, видно, уж больно мелкой сошкой она была, чтобы кто-то решился отправить за ней стражников, раз караван уже ушел. Не появлялся никто и ночью, и Агнесса постепенно успокоилась совсем. Тронулись с рассветом. Злые возницы, ругаясь, на чем свет, грузили не протрезвевших еще торгашей по их повозкам, будто дорогие, но непотребного вида кули. «Кули» шевелились, сыпали матюгами, брыкались, но вскоре, угомонившись, досматривали свои сны уже на поклаже. Попутчик Агнессы тоже клевал носом, да и девушка свернулась под ватолой, задремав под убаюкивающее мерное поскрипывание колес. По полудню у каменоломни грузилась единственная пустая подвода. Она одна была запряжена крепкой четверкой пегих тяжеловозов. Как объяснил купец, обычно камень для строительства доставлялся летом. У коневодов и свои каменоломни имеются, только сейчас они все больше воюют, чем возводят новые дома. Но эта штольня ценится на весь регион особо прочным бутовым гранитом. Вот из самого Золотого Дворца и заказали фуру под ремонт. Сменный подводчик Тилька – имя это, или прозвище, кто знает? Хитрец молчит – парень молодой и веселый, правда, без половины левого уха, зато умеющий лихо свистеть, принялся учить девушку фокусу с монеткой: открываешь ладонь – лежит потертый кругляк, закрываешь, трясешь – нет его, только в кармане новый медяк звякает. Купец ворчал, что тот, мол, всю мелочь перетаскал уже, гаденыш. «Гаденыш» беззаботно улыбался и тащил из кармана торговца новую монету. Видимо, у Агнессы были кривые пальцы – фокус раз за разом не удавался. Получился лишь однажды, а потом – снова медяк теряется в куче железа. И она оставила эту безнадежную игру. Она много думала – собственно, чем еще заниматься в дороге? – о том, что случилось тогда на базарной площади. Крылатая тварь избавила ее от неминуемого, казалось бы, наказания. Только правда ли кто-то видел, как девушка стащила брошь? Или, быть может, не за ней гнались, а под кнут Агнесса попала случайно – кто-то конягу наказывал… И не солгала ли Лириэль, что приходили за ней? Смогла бы она стражу отвернуть, если бы вояки знали наверняка, что именно Агнесса и есть воровка? Нет, не смогла бы. Подслушала? Скорее всего… И все-таки, что произошло там, на ярмарке? Она силилась вспомнить, но сознание выдавало лишь рваную тень, да жуткий вой. Мысли ее шли и шли по кругу, но ответы не находились, да и вряд ли кто-нибудь теперь поведает ей, как все было на самом деле. Западный тракт плавной дугой огибал низкую поросль жидкого ольшаника, за которой неизменной, припыленной перловым зеленью высился Серый Лес. Агнесса не знала, почему именно он так именовался, ведь монохромной виделась ей теперь вся округа: и луга, едва шелестящие прошлогодней не скошенной травой, поля, ощетинившиеся блеклой стерней, каменная дорога, вгрызающаяся в серую землю, тощие облетевшие деревца и чахлые кусты, темные кроны высоких сосен, Белые горы, утопающие верхушками в беспросветном ватном полотне соловых туч… Повозки все катили дальше; лес поднимался почти сплошной беспросветной стеной по левую руку. Возницы поторапливали лошадей, что ползли еще медленнее, чем прежде, из-за груженой под завязку камнем подводы. Никто не горел желанием оставаться ночевать у жутковатого леса. Пусть эти земли и были заселены подданными Гондора, суеверный страх временами накатывал на всех. До большого села, где обычно купцы устраивали стоянку, было еще часа два пути, но лошади вымотались, да и путники не желали более продолжать свой рейс в ночи. Уже стемнело, когда первая повозка каравана вступила в маленькую деревеньку, где и при свете дня не насчиталось бы и двадцати покосившихся дворов. Здесь не сыскалось гостиного дома, торговцы просились на постой к крестьянам. Те пускали без охоты, часто брали добрую плату, но гостей устраивали все больше на колючих сеновалах, в дом приглашали лишь немногих. Агнессе не повезло с ночлегом – их своеобразный экипаж, да еще с пять возниц отправили в пустующий овин. И не посмотрели, что среди мужиков одна девица – Агнесса теперь не пряталась: уж не так длинны руки Хосты, чтобы достать ее в двух переходах от города, да и оставила она бывшую хозяйку без гроша, не ей теперь погоню снаряжать. Ни одеял, ни воды для умывания хозяева гостям не предложили, зато девушка втихаря получила половину серой краюхи и большую кружку травяного чая, при том, за угощение не пришлось платить, а вот мужички так и легли у стенки не солоно хлебавши. После ужина Агнесса зарылась с головой в солому в самом дальнем из углов и чуть было не проспала отъезд. Однообразные дни тянулись медленно, и так же, в час по чайной ложке, шел караван. Доверху забитые телеги время от времени ломались, приходилось сперва их разгружать, потом чинить треснувший лонжерон или заменять лопнувший швеллер, подбивать ступицы, снова затаскивать увесистый груз и ехать дальше. А тут еще у одного торговца некстати лошадь охромела. С горем пополам они уже миновали Друаданский лес, всю широкую область Анориэн, но порядочно выбились из графика. Прямо перед лесом Филиэн ночевать пришлось и вовсе в чистом поле. Повозки были выстроены защитным кругом, лошади распряжены, но стреножены, дабы никому из них не вздумалось ненароком удрать. Посреди поляны развели огонь и вскипятили воду, правда желанного кипятку досталось всем по чуть-чуть, но путники не стали греть большие котлы. Они так устали за переход, что вскоре повалились спать вокруг угасшего кострища все разом. Агнесса опасливо пристроилась чуть поодаль от прочих, но вечный холод, мучивший в пути, все же заставил ее придвинуться ближе. Ночь уже встала, рассыпав по морозному небу свои жемчуга. Возница, которого выбрали часовым на первые три часа, мирно дремал, скрючившись под единственным здесь тусклым факелом. Агнесса надела на себя все, что у нее было, но и так нежаркий костер, у которого она никак не могла отогреться, и вовсе догорел, а единственное стеганое одеяло, да рогожа купца вместо подстилки не спасали от стылого ветра, пробирающего сквозь все тонкое тряпье. Девушка совсем замерзла и, чтобы не заболеть в дороге, хорошо приложилась к кожаной фляге, дальновидно захваченной из тайника в столе. В секунду живое пламя опалило горло, помогая хоть немного разогнать кровь. Самогон (или что это было?) оказался крепок. После третьего захода ей и вовсе захорошело. А с половины пузыря от одного движения головы земля начала поворачиваться, будто карусель. Мир вокруг стремительно заплыл туманом, оттого Агнесса даже не удивилась и не стала сопротивляться, когда ее приобнял купец. Намеренно ли, случайно он оказался теперь так близко? Хмель на совсем скудный ужин мутил и разум и нутро, только и она сама потянулась к теплу, обжигая о чужое тело закоченевшие пальцы. Купец укрыл ее своим дорожным пледом и привлек к себе совсем уж любовно, но тут она взбрыкнула и выгнулась подобно разъяренной кошке, когда сквозь алкогольное марево в голове все же почуяла алчущие женского тела шершавые руки на своей груди. В следующий миг она отстранилась. Купец дышал отчего-то прерывисто и смотрел теперь на нее жадно, ожидая, видимо, что подвыпившая девица сменит гнев на милость и все-таки уступит своему покровителю одну нехитрую ночь. Но строптивица, как назло, тот час же протрезвела, а если и не протрезвела, то уж точно пришла в себя. Только и торговец не думал отступаться, уж больно завелся от близости молодого стройного стана. Он страстно шептал, вперившись в растрепанную девчонку голодными глазами: - Полно тебе кобениться! Сама ж хотела! - Ты сдурел?! – она изо всех сил старалась не закричать и притом не перебудить всю округу, а потому тоже шептала, но злобно и громко. - Знаю я все ваши капризы, - он больно схватил ее за запястье и подтянул к себе прямо по земле: - А тут и тебе забава, и мне нужда… - купец запыхтел и завозился, пытаясь развязать кожаный пояс одной рукой, - мне-то ничего, что на лицо ты страшновата, зато фигурка у тебя нормальная, хоть и зело тощая ты. Ну да здесь уже не до выбора, сойдет. Девица, не пожалуешься… Но прыткая девчонка вырвалась и вскочила на ноги. От его слов у нее чуть глаза на лоб не полезли. Наверно, в другой момент она дала бы ему пощечину, стала бы браниться, срываясь на крик, но перед ее взором все еще летали предательские вертолеты. - На себя посмотри, пень осклизлый! – плюнула она в его сторону и, шатаясь, отошла к самым повозкам. – Ты меня накрашенную, на шпильках и в мини-юбке не видел! – гневно бросила девушка, перед тем как успела сообразить, о чем именно она болтает. – Да и не про твою честь все это, слизень похотливый! Ишь, чего удумал! Купец вытаращил глаза на чумную попутчицу: он и слов таких раньше не слыхал, да и чего тут такого? Стоило бы ей согласиться, когда возможность есть, да и уж больно захотелось... Он, кряхтя, поднялся. - Дура ты, я ж по-хорошему. Негоже тебе теперь со мной ссориться, путь-то, он длинный, все может случиться: и зверь дикий, и враг. Кто человека искать станет? Тем более, тебя. А пропадают ведь, знаешь, и толпами, - он подошел вплотную, так, что она прижалась спиной к грубому борту подводы. Сперва Агнесса испугалась от такого плотного нажима, но кто ей тогда помог из тумана хмельных мыслей выдернуть-таки нужную – загадка, но в следующее мгновение она неуклюже вывернулась и скакнула на колесо, перегнувшись через край повозки. Торговец подумал, что та просто хочет улизнуть, и потянул девицу за ноги обратно. Они вместе кубарем покатились по земле, наделав при этом немало шума, и он было уже вновь насел сверху, но линия не вышла: в следующий миг в его толстый живот уперлось что-то острое и холодное. Купец не сразу понял, что случилось, а как додумался, тут же отпрянул, но всего-то на чуть-чуть: - Совсем рехнулась? – он в удивлении смотрел то на девчонку, то на кинжал у собственного пуза, который нетрудно оказалось увидеть, ведь ночь не была глухой и темной, как зачастую и получается в разгар зимы. Ночь глядела вниз, на стылую землю, на сонный лес и окружность из повозок, на крепко спящих путников и остывшие уголья костра, будто кошка, наполовину закрыв желтый глаз луны. И лишь пара копошащихся фигур нарушала картину ее спокойного мира. - Я тебе за что деньги отдала? – шипела девушка, сильнее надавливая на клинок, стараясь приподняться на локте. Он глядел все еще ошалело, но суть торгаша разве выведешь? Она и из сна раньше него самого пробудится, если встанет спор о наживе. И тут не в его бы интересах было препираться, но он выдал раньше, чем успел сообразить: - Да такие уж деньги? Медяки и только. На них только в кабаке посидеть, и то не сильно и разговеешься… На девушку нахлынула ярость, глаза ее, полные тумана, горели ненавистью даже сквозь прозрачные стекла. Агнесса пропорола острым концом теплый кафтан попутчика, тот крякнул и замолчал. - Слушай меня, ублюдок, - теперь она подняла свое оружие к его горлу, но подносить совсем уж близко не решилась. Злоба злобой, а в глубине хмельной головы вертелась мысль о том, как бы ненароком не поранить идиота-купца – им еще ехать вместе. И она вещала, дыша самогоном: – Как ты думаешь, выпустила бы меня стража из ворот, если бы никто не распорядился меня отпустить? – купец молчал. – А где бы мне взять столько монет, чтобы твоя ненасытная морда взяла меня с собой, согласись, отвалила я тебе немало. Куда мне одной справиться? Неужто никто не подсуетился? – девушка все наседала, - и неужто никому неизвестно, что я еду теперь с тобой? – она поднялась с земли, все еще сжимая в руках отливающий белым клинок, но из-за мари в голове водила им из стороны в сторону уж очень опасно, да и язык у нее хорошо заплетался. Честно признаться, она уже с десяток раз прокляла себя за то, что сегодня так безобразно надралась, но азарт теперь взял верх, и она пылко продолжала: - Ведь может статься, что ждут не дождутся меня в светлом Рохане? - Может… - испуганно протянул он. - А может, и шкуру с тебя спустят, если что случится в пути со знатной роханской девой? - Может, - сразу согласился купец. Агнесса усмехнулась, опуская свое оружие: - Значит, может и так быть, что стоит поберечь меня, чтобы ни враг, ни зверь бешеный, ни сам дьявол мне теперь не угрожал, и чтобы я, как ты говоришь, всей толпой теперь не пропала? – она тихо засмеялась. - Если сдашь меня в руки тому, кого укажу, отблагодарю солидным довеском к уже полученному… - она что-то еще говорила и говорила, а купец только кивал, отступая к беззаботно дремлющим приятелям. «Ну ее к орку, - думал он, - сумасшедшую эту девку! И верно говорил гонец, мол, дикарка, - дикарка она и есть. Прямо-таки дама знатная! В обносках да с клеймом, ага. Да сама ж лезла, сама! И угораздило…» И он улегся подле других, искоса поглядывая на подвыпившую попутчицу. Как ему хотелось ее ударить, сил нет - сама ж первая начала, но оружие в дурных руках остановило его получше всякого благоразумия. А девушка упала на колени, с силой вонзив клинок в стылую почву. Она победила. Она отстояла себя в который раз. Но пьяный вихрь постепенно отступал, а с ним уходили запал и драгоценное кажущееся тепло. Что за чушь она только что несла? Собственно, какая разница? Нельзя теперь уходить от повозок. Кто знает, поверил ли этот пень ее бредовым аргументам и не захочет ли вышвырнуть с утра? А впереди как минимум неделя. Эта бесконечная дорога в благословенный край итак измотала ее почище жизни в Белом Городе. Кого она пытается обмануть? Не было сейчас победы. И теперь, и в Минас Тирите она проиграла. Проиграла всю жизнь наперед, или сколько ей здесь осталось? Она сдала единственно важную схватку, тогда, на опустевшей улице четвертого яруса. Теперь она знала, что должна была сказать, как должна была сказать. Она жалела, что не отправилась тогда с Боромиром. Нет, ей не нужен был великий поход братства, не нужно и это мифическое кольцо, и без которого у нее забот сверх меры. Но доберись она до Имладриса к октябрю, теперь бы все было иначе. Хотя... он бы все равно не взял ее с собой, а ей не хватило мудрости, чтобы тогда преподнести все в правильном свете. Не случилось. И, наверно, он уже мертв. Или скоро погибнет. Не все ли равно? Сам виноват. Непримиримая гордыня и жажда власти непременно вгонят его в гроб. Ну или в лодку – во что там его упакуют на Амон Хене? Прислушался ли он тогда к словам лже-гадалки? Полно! Агнесса давно заметила странную особенность некоторых жителей Средиземья: они чуют ложь, как волки ощущают запахи дыма и крови. А потому обман должен быть тонким и чистым, таким, что лжец должен верить в свой вымысел. А он тогда наверняка распознал фальшь. Она проиграла. И что же ей остается теперь? Слепо идти вперед. Продолжать свой путь дальше и дальше, насколько хватит сил. А сил уже не было. Она ткнулась лбом в землю и уснула. Они двинулись на следующий день поздно. Купец теперь был черен даже внешне, как грач, ни слова не говорил попутчице, лишь смотрел с отвращением и сторонился. А тем временем караван миновал переправу и вступил на земли Рохиррим. По сторонам все чаще попадались деревушки, но не было тех, кто встречал бы путников. На выцветших пастбищах не паслись кони, а трубы не курились ароматным паром, но жженый смрад витал теперь в воздухе повсюду. Агнессу тошнило. Дым, дым, дым, дым… везде. Им провоняла и одежда, и волосы, и еда. От него слезились глаза, он въелся в кожу и, может быть, даже в металл. И вода, которая, казалось бы, должна дарить свежесть, отдавала все тем же дымом. Но хуже всего было то, что к нему зачастую примешивался запах тлена. А по краям от сбитого тракта все чаще каравану открывались сожженные руины. Закопченные пожарищем печи сиротливо торчали посреди гари и трухи, на месте которых высились когда-то добротные, даже изукрашенные затейливой резьбой избы. По большей части все они рухнули. А где угольные теперь стены, будто обтянутые шкурой ужасной гигантской ящерицы, сплошь зияющие страшными дырами, и устояли, не было ни крыш, ни крылец, ни загородок. Лишь чернели балки, да расколотый опаленный саман валялся вперемешку с листвой и обломками простой утвари. Не было и людей, только воронье налетало стаями на пепелище. Возницы морщились и бранились, все чаще и жестче понукая своих лошадей, которые и сами не желали останавливаться в этих мрачных местах. Агнессе было страшно. Она каждую минуту ожидала, что только дорога перевалит через очередной холм, и они выедут на мало-мальски открытую равнину, как на груженые подводы бросятся какие-нибудь дикари с вилами и факелами, устроившие все это бесчинство. А, может статься, и кто похуже, ведь здесь шляется и орочье племя, и прочие твари, которых лучше и вовсе никогда не видеть, иначе не исключено, что и смотреть-то будет после нечем. Но заросший тракт лежал среди степной пустыни, и никто не встречался им на этом жутковатом пути. У девушки некстати разболелась голова. Не на шутку разболелась. Она грешила то на паленый самогон, то на не вовремя подхваченный вновь насморк. Ко всему прочему, зарядил еще и мелкий дождь, настолько мелкий, что походил больше на туман, нежели чем на настоящий дождь. Его холодный бисер тут же промочил всю потрепанную одежку. А завернуться в рогожу купец не позволил, видимо, из вредности. Да и промозглый ветер крепко задувал под влажное одеяло. Глаза ее горели и мутились. И вскоре ускользнула из вида и дорога, и окрестные земли, и косогоры. Нутро подворачивало, а мышцы сводило и скручивало, как веревки. Агнесса просила воды, но никто с ней не поделился, а свою полупустую бортху среди кучи железа она почему-то не отыскала. Девушка теперь все чаще или засыпала, проваливаясь в огненное пекло, чуть ли не срывая в тяжелом сне с себя все свое тряпье, или вскакивала, глядя безумными глазами, натягивая на себя все, до чего могла дотянуться, и почти в беспамятстве разминала сведенные ледяной судорогой пальцы. Караван вставал на ночевки, кто-то поил ее кипятком и укрывал, кажется, это был Тилька... По большей части ее не трогали. Она не могла судить, сколько прошло дней, но все чаще она бредила и все реже просыпалась, пока наконец-таки тьма и вовсе не сомкнула над ней свои спасительные ладони. *** Зелень, свежая зелень щекочет лицо тонкой щеткой и... тут же сворачивается в тугой бумажный ком, сминается, будто в тяжелой хватке беспощадной руки, запертой в металл. И приходит пламя, лихорадочное и жаркое. Оно съедает шелестящую обертку, и сыплется с неба черный пепел... И зола оборачивается птицами. Черные крылья хищно кружат над бесцветными полями. Девчонка смотрит на них из клетки, странной клетки с белыми прутьями... Но тут Жало впивается в ее вены. Больно. Она кричит... И приходит лицо Аллы, озабоченное, но очень родное, доброе и печальное. Она шевелит губами, но Агнесса не слышит - ее уши будто забиты ватой. И картинка тает, тает... И вот снова горячая темень. Желанная, благодатная. Без видений.