Тысячу раз «Рад тебя видеть»

В театре был медиацентр, где обычно сидели кураторы, режиссеры и сценаристы, прописывая на компьютерах роли для актёров, формируя приглашения, программы, афиши и решая прочие организационные вопросы. Эндрю был рад застать тут своего драматурга одного. В кабинете было темно, и только несколько ламп над Стивеном всё ещё горели. Эндрю подсунул стул к столу Стивена и присел рядом. Тот бегло улыбнулся ему и взял за руку, другой заканчивая печатать письмо человеку, с которым собирался встретиться, – герою фильма. Наконец, его пальцы прекратили порхать по клавиатуре, и он откинулся на спинку стула, массируя веки под линзами очков. Эндрю дождался, пока эти очки не были отложены на стол (что означало, Стивен больше ничего не вычитает на экране), и тогда обратился к нему: – Всё? – Почти, – вздохнул Стивен, гладя его кисть. – Репетиция уже закончилась? – Да. Все разошлись. Даже постановщик, кажется, ушёл. – Нет, он на перекуре. Я его видел. Были какие-то проблемы? – Один из актёров повредил ногу, не в рабочее время. Но замена справляется. Ждём костюмы и гримёров завтра. – Хорошо. А ты что, дорогой? Какие планы на вечер? – Ну, идти с тобой домой. Стивен, было, мягко улыбнулся в ответ на эту реплику, но затем что-то заставило его спохватиться. Он взял со стола свой смартфон, и в следующее мгновение его лицо осветилось слабым синеватым светом. – У меня в Фейсбуке в ленте мелькнула новость о сегодняшнем показе эротических фильмов. Много наших общих френдов туда идёт. Я думал, ты с ними. Ещё есть время, вперёд. Я побуду тут, потом пойду туда забрать тебя. – Показ эротических фильмов? – Эндрю не скрыл захватившего его интереса. – Да. Обещают несколько часов короткометражек о сексе. Подано под слоганом «Секс правит миром». Эндрю охнул. Стивен окинул его усталым, внимательным взглядом. – Идёшь? – он передал Эндрю смартфон, где была открыта страница кинопоказа с афишей и всеми деталями. – Это порно, как я понимаю? – произнёс Эндрю, задержавшись на описании, затем плавно пролистывая вниз. – Тогда не знаю. Вроде интересно, но как-то… Мне не нравится слоган. Мне бы не хотелось, чтобы миром правил секс. Я бы хотел, чтобы правила любовь. А если всё-таки секс главный, это как-то печально. Это расстраивает меня. Я рад, что люди говорят о сексе открыто, но иногда они, кажется, слишком много внимания ему уделяют. Они говорят, это очень важно и вообще нечего стесняться – надо этим заниматься. Ну, супер… но… Иногда даже мне становится как-то отвратительно, хоть я люблю секс. Ну, не благоговейный подход, не интимный подход… – «Не благоговейный»? – Стивен приподнял бровь. – Ну, я не знаю. Это трудно объяснить. Люди часто накидываются друг на друга. А мне нравится, как это в романтических фильмах, – Эндрю задумался, перебирая в голове любимые произведения. –Герои как бы раскрываются друг перед другом, глубоко чувствуют друг друга. Они прикасаются к обнажённым телам друг друга, но я это вижу как метафору, наверное. Они словно к душам друг друга прикасаются. То есть, я люблю, когда не показывают банальный трах, а когда наступает какая-то такая очень интимная атмосфера, и ты потом понимаешь, что герои перешли на новый уровень отношений. Да я и в реальной жизни секс как-то так вижу. То есть, чтобы он не по порно-сценарию проходил, а был воодушевляющим, вроде как если бы ты картину рисовал. Да трудно это всё сформулировать, короче говоря. – У тебя хорошо получилось. Но я могу даже сопроводить тебя на тот показ, если ты и правда хочешь пойти. Мне будет приятно, если будет приятно тебе. – Ах, да нет. Давай лучше домой? Что такое? Тебя что-то волнует? – М-м? – Ты как-то так выглядишь… – Ничего. Голова немного болит, вот и всё. Эндрю медленно потянулся руками к вискам Стивена, но стоило ему слегка надавить, тот резко отстранился, охнув от боли. Эндрю вздрогнул. Он вдруг подумал, а что если Стивен чувствует себя вот так всякий раз, когда Эндрю трогает его без спроса, но просто не говорит? – Так больно? – произнёс он с испугом. – Нет, не настолько. Просто я не ожидал. У меня спазмы там. Ещё не пил таблетку. Всё в порядке, просто погода меняется, да и я немного переутомился в последнее время, – тут Стивен вспомнил, каково ему было видеть рыдания Эндрю, слышать, как он надрывно всхлипывал. Эндрю какое-то время молчал, сидя прямо и глядя перед собой. Затем он вспомнил, что у него сегодня было в рубрике «Сказать Стивену». – Я читал в интернете про асексуальность. Конечно, я слышал об этом раньше, но ещё никогда не встречал асексуала, поэтому у меня как бы не было импульса, чтобы изучать эту тему. Я бы всё равно прочитал какую-нибудь статью об этом, потому что асексуальность необычная и интересная для меня, но… Ты побудил меня сделать это быстрее. – О-о, интересно. Ты хочешь что-то спросить у меня? Но сексуальность – это индивидуально, поэтому вам всё-таки не стоит экстраполировать меня на всех… – Я понимаю! Конечно, я понимаю. Меня как раз интересует конкретно твой случай. Я прочитал, что часть асексуалов не любит прикосновения. Что таким людям очень нужно личное пространство. Объятия и поцелуи вызывают у них стресс, потому что это вторжение. – Да. Такое есть. И оно свойственно мне в некоторой мере. Зависит от настроения. Но тебе не стоит просить у меня разрешения всякий раз, когда ты хочешь ко мне прикоснуться. С тобой у меня работают другие механизмы. Моя сексуальная энергия не возросла от сближения с тобой. Не настолько сильно, чтобы вызвать похоть. Но я не чувствую вторжения, когда ты прикасаешься ко мне. Наоборот, я же первый иногда прикасаюсь к тебе… Это сложно. Давай, я тебе позже подробнее объясню? Если тебе и правда интересно? – Да-да, конечно! Это же о нас! Кстати, ты часом не хочешь познакомиться с моей мамой? Она уже любит тебя, хоть вы ещё не виделись. – Причём тут?.. Ты… рассказал обо мне своей маме? – Конечно. Я ей всё рассказываю. У нас с ней всегда были хорошие отношения. Я помню, она постоянно обнимала и целовала меня, когда я был маленьким. Отец говорил, что может быть, не стоит, потому что я мальчик. Но мама очень расстраивалась, когда он так говорил, и со временем он перестал. И как она меня только не называла: «зайчик», «бублик», «Дрюша». А я называю её «мамочка». – Ого, – сказал Стивен после паузы. – Ты так быстро переключаешься, Эндрю. – Вот. И она с пониманием отнеслась к тому, что я гей. Она сказала: «Ну если ты при этом останешься с чистой душой, сыночек, Господь тебя не накажет. Мы все за тебя молимся». – Так, подожди. Слишком много информации. Ты из верующей семьи? Ты верующий гей? – Ну, Господь мне не очень нравится. Он какой-то жестокий. Но Иисус классный! Это мой кумир! Стивен промолчал. Внезапно он осознал значение фразы «забыл моргать». – В общем, мама советовала не крутить романы с одноклассниками, потому что они были несерьезными. И конечно, она сильно расстраивалась, когда я говорил, что в моих отношениях с парнями нет постоянства: то один, то другой. – Так она называет тебя «сыночек»? – зачем-то спросил Стивен. – Конечно. Она говорит, что я её «маменькин сыночек», «милый мальчик», «любимый малыш». – Боже. – Я ей сказал, что мы с тобой вместе уже почти год. Целый год! И что ты тоже творческий, работаешь в театре, что ты писатель, много читаешь и очень умный. И она так обрадовалась! Она сказала: «Дрюшенька, ну ты пойди тоже чего-нибудь почитай, чтобы не быть скучным для своего кавалера». А я отвечаю: «Мама, да я суперначитанный! Просто что усидеть не могу!» Она переживала, когда я менял партнёров, что я заболею из-за секса с ними. Ну, она не очень продвинута в этой теме, на самом деле, и думает, что для гейских пар ВИЧ – это как для гетеросексуальных беременность, мол, разок промахнулся – и капец! И поэтому она всегда говорила, что мне надо искать кого-то постарше и поопытнее, чтобы знал что и как и контролировал себя. – Интересная ситуация, – признал Стивен. – Она сказала, что мне надо искать кого-нибудь, похожего на моего отца. А он как раз заходил на кухню! Бо-о-оже! Стивен опустил лоб на руку, чувствуя, как в груди у него дрожит от смеха. – Я решил рассказать о своей семье, чтобы чуть развеселить тебя, – Эндрю опустил руку на его плечо. – Да. Переход был резким. Но удачным. Перерыв объявили на целых два часа, потому что надо было дождаться костюмеров. Эндрю отправился на прогулку с лёгкой душой человека, который был уверен, что у него всё в порядке. Он досконально знал свою роль; она ему нравилась, и поэтому он не испытывал никакого неудобства, повторяя одно и то же десятки раз: всё-таки он всегда попадал в нужную точку. Стоило ему пройти возле витрины книжного магазина, он вспомнил о своём Стивене. Сегодня у Эндрю было какое-то праздничное настроение, и ему очень захотелось подарить что-нибудь любимому. Эндрю иногда называл его «любимым», но не часто, потому что это слово было сакральным, слишком божественным; у Эндрю был трепет перед ним, поэтому он редко произносил его, даже в мыслях. Он, бывало, мысленно называл Стивена «романтичное солнышко»; его драматург порой был слишком серьёзен на работе, поэтому Эндрю причитал ему: «Я жду, когда ты придёшь домой и из зануды превратишься в романтичное солнышко!» Это быстро стало шуткой между ними. Окрыленный забавными воспоминаниями, Эндрю вошёл в книжный. Стивен любил историю. Эндрю хотел подобрать ему что-нибудь из исторической литературы, но ощущал сомнения. Разумеется, полную чушь он не выберет. Эндрю не располагал обширным литературным пластом, но это не значило, что он был тёмным. Одним вечером, во время чаепития со Стивеном, он, было, выразился об ибсеновской Норе. Как этот образ задел его! Он бы даже сыграл эту героиню (нацепить бы только юбку), потому что он знает, каково это, когда все вокруг делают из тебя дуру – то есть, дурака! «Образ эмансипированной женщины очень вдохновляющий в классике. Вам так не кажется, Эндрю? Что вы думаете по этому поводу?» «Вот блин, – подумал Эндрю. – Раз уже так спрашивают, надо что-то нормальное ответить». И он рассказал об остиновской «Эмме», которую хоть и не читал полностью, но был наслышан о сюжете. Эмма была ему очень приятна и интересна. Она была необыкновенна, приятна в своей рациональности и в то же время – в своей отрешённости. И ту концовку с её замужеством Эндрю воспринял как метафору: Эмма, оставшись при своих принципах, всё равно обрела счастье. Казалось, Стивен слушал его с интересом. Эндрю поискал в отделе исторической литературы, но там, казалось, были лишь книги вроде «во что одевались и с кем воевали». Для Эндрю это было пошло. Но наконец, его рука нащупала книгу с красивой глянцевой обложкой, большую, но не грубую. Она называлась «Обычаи шотландской аристократии ХIII века». Эндрю прочёл немного и убедился, что там было много материала о тогдашнем этикете и социальных ритуалах. Вот об этом было приятно думать. Это Эндрю и сам бы с радостью прочитал, будь у него только время. Утешенный этой мыслью, он отправился к выходу из магазина. Но возле кассы был отдел канцелярии, и Эндрю опять же вспомнил о своём праздничном настроении. Книги было мало. Он хотел подарить ещё что-нибудь. Эндрю возвращался обратно в театр, ощущая приятный вес в руке. Он даже не воображал, как отдаст это Стивену, он не так радовался тому, что купил эти вещи. Ему просто нравилось нести их в пакете, думая о том, что это для дорогого ему человека. На этот раз медиацентр был заполнен, поэтому Эндрю тихонько подкрался к Стивену и шепнул: – Вот, это тебе. Стивен взглянул на него с лёгким удивлением. – Ты в порядке? – Да. Они там тренируются менять декорации во время антракта. А я жду своего костюмера. – Я видел репетицию. Здорово у тебя получается та реплика о бедных женщинах. – Ну да-а-а. Она мне нравится. Я же переживаю за женщин. Они меня вдохновляют. – Мило, – Стивен заглянул в пакет и вытянул оттуда книгу. – О-о. Это интересно. – Правда? – Разумеется. Я очень рад. Это точно мне? – Да-а! Она же напомнила мне о тебе! – Тс-с. Люди. – Ах да, прости, – Эндрю увлечённо наблюдал за тем, как Стивен взвешивал в руке ручку-перо, которая была вторым подарком. – Какой стильный дизайн. Приятное покрытие, – Стивен провёл кончиком пера по клочку бумаги, но он так и остался белым. – Ой! – Эндрю ощутил, как заливается краской. – Там нет чернила?! Я и не знал! – Чернило у меня есть. Люблю чернильные ручки, поэтому ношу с собой тюбик иногда. Как раз к твоему подарку. Когда перо было заправлено, Стивен поставил на стол свёрнутый вдвое лист бумаги, который Эндрю доселе не видел, и подписал его «Для Эндрю». – Большое спасибо за подарок, Эндрю. Я тронут. Правда. Эти болваны смотрят, но всё равно. Наклонись немного. Эндрю радо опустил голову, принимая поцелуй в щеку. – Ах вот, возьми это, – затем драматург кивнул на небольшую квадратную коробочку возле монитора компьютера. – Я это для тебя купил. Как ты и сказал, «напомнило о тебе». – Конфетки? О-ох. Но ты же утром оставил мне пирожные на столе и написал «Угощайся». Я видел. Я попробовал. Классные пирожные. – Пирожные дома. На работе тоже нужно немного подзаряжаться. – Ну да. Бери и ты. – Нет, спасибо. Я не люблю сладкое. Эндрю присел на корточки возле его стола и положил локти на край, уперев подбородок в сложенные ладони, любопытно поглядывая на Стивена снизу-вверх. – Почему? – шепнул он. – Мне оно не нравится. Не нравится, как оно действует на меня. Я ем натуральный горький шоколад. Но этот, с сахаром, влияет на меня дурно. Он словно связывается с какими-то веществами внутри меня. В общем, Эндрю, сахар повышает мою потенцию. – А-а-а, – Эндрю замер. – Ого-о-о. Ничего себе. А у меня словно нет связи. Может, потому что моя потенция всегда через край… Подожди. А почему ты тогда не ешь сахар? Ты воздерживаешься? Зачем? – Он меня удручает. И нет, я не отказываю себе в жизни, отказываясь от сахара. Я иногда ем его. Но в большом количестве он повышает мое физиологическое влечение, ничего при этом не делая с эмоциональным. Я просто могу ощущать, что что-то не так. И тогда я мыслю не настолько ясно, как хочу. Это мне мешает. – Ого. Но может, это расслабило бы тебя, если б ты поел сладкого? Ну, мне, например, веселее, когда я его поем. А ты словно на диете. Ты постишь. – Я бы назвал это рацион. Умеренный и разумный. Я не страдаю без сладкого. Я страдаю, когда из-за реакций в теле мне в голову лезет дурь. Я же говорю, дело лишь в физиологическом возбуждении. Я могу стать мягче и податливее, если постараюсь. Но это будет удрученность, а не душевное состояние. Как и удрученность от алкоголя. – И ты не хочешь этого? Интересно. – Но снова же я уточню через метафору с человеком в коляске. Я не сижу в коляске из-за принципа или каких-то убеждений. Я сижу, потому что родился таким. И это не грустно. Потому что я не знаю, как по-другому. Это так же, как я не понимаю и никогда не смогу понять, каково быть женщиной. Это то, что есть. Это не должно расстраивать. – Ага. Так. Но ты не думай, что я считаю тебя инвалидом. Ты не понимаешь меня, если так думаешь. Но вообще я не считаю, что быть инвалидом плохо. Это слово меня не стесняет. У меня есть две подруги… Ну, не суть. Я нормально общаюсь с инвалидами, но то, что ты асексуал – не значит, что ты лишён какой-то функции, вот что я думаю. Я не отношусь к тебе так, словно тебе чего-то недостаёт. Просто ты ощущаешь вещи не так, как я. Это здорово. – Я рад это слышать. Правда. – И когда ты рассказывал о влиянии на тебя сахара, я подумал, что я вот всегда удручен. Это мне мешает, но я как-то привык. Нет, я не думаю, что это хорошо, конечно. Я просто не понимаю, как может быть по-другому. Вот, только я осознаю, что у меня в голове дурь, как мои мысли переходят на какую-то другую дурь. И это заставляет меня нервничать. Я это не люблю. Вообще сексуальным людям тяжело жить! – О да. – Я постоянно отвлечён на что-то. Повсюду эти… тела! Взгляды! И я теряюсь! Я не могу не обращать внимания на людей, как ты. И поэтому мне трудно сосредоточиться. Я размышляю иногда, каково быть тобой, воображаю это. Стивен, послушай. Если ты не думаешь обо мне в сексуальном плане, как ты вообще находишь меня привлекательным? – А? Не знаю. А как ты находишь меня привлекательным? – Я? Ой… Лучше не говорить. Мои мысли высоко, но ляпну сейчас что-то низкое. – Что? Не надо меня стесняться. Ты думал, каков я в постели, и светит ли тебе секс со мной в ближайшее время? – Это я тоже думал… Но на самом деле у меня в голове были миллиарды мыслей! Там был ураган! Я всего и не помню. Нет, я не думал о тебе только как о сексуальном партнёре. Я не сексоголик всё-таки. – Я знаю. Конечно, я понимаю. Кушай конфетки, Эндрю. И вот, – Стивен передал ему свёрнутый листок бумаги, который всё это время лежал перед ним на столе. – Я написал это для тебя сегодня. – О-о-о! Письмо!! – Тс-с. Мы же не совсем одни. – Да-да. Обожаю письма. Я когда-то переписывался со своей тётушкой. Но после неё никто мне больше не писал… Здорово! Я сгораю от интереса! Можно прочитать сразу? Я аж боюсь! – Нет, прочти дома, пожалуйста. Я задержусь сегодня на работе, мне ещё нужно будет в магазин зайти. Буду к восьми. Я хочу, чтобы ты приехал домой, поужинал, а затем прочитал моё письмо. Но не прямо сейчас. – А-а-а. Тут не интимно, я понимаю. Хорошо, Стив. Спасибо. Эндрю едва дотерпел до вечера. Добравшись домой, он наскоро перекусил и затем, наконец, с трепетом в груди раскрыл лист мягкой желтоватой бумаги. Письмо было написано пером: видимо, Стивен и правда любил их использовать. Буквы были прямыми, тонкими, готическими; Эндрю ощутил, что ему трудно сосредоточиться. Но надо было сделать это. И он начал читать, то забегая вперёд, то останавливаясь посреди предложения. «Любимый Эндрю, Сегодня я ощутил, что наши отношения зашли очень далеко. Мне было достаточно встать утром и взглянуть на тебя спящего, чтобы получить чувство, будто я знаю тебя всю жизнь. Ты, скорее всего, не представляешь, как странно мне прикасаться к тебе, когда ты спишь, и обнимать тебя. Ты потом этого не помнишь… И доселе мне было трудно сказать тебе, что вообще-то раньше я так никогда не делал – с остальными людьми. Мой предыдущий партнёр, с которым я пробыл всего каких-то десять лет… Ах, я хотел как-то ловко закончить это предложение, но не вышло. Мне было трудно говорить об этом вслух, и я подумал, что сумею написать о нём – я ведь могу написать всё. Но нет. Даже писать об этом мне тяжело. Тебе лишь следует знать, что мы с ним были похожи. Он тоже был асексуальным, и мы едва прикасались друг к другу. У нас не было в этом потребности. Мы были очень заняты, увлечены своими разговорами и дискуссиями. Но я давно уже ощущал, что он истощал меня – эмоционально и морально. Мне трудно об этом писать, но из идеального собеседника он превратился в человека, который мешал мне жить. И до сих пор я ощущаю горькое облегчение, когда думаю, что больше не с ним. Мне было странно сблизиться с тобой. Но мне нравилось, что ты был таким лёгким и позитивным – его противоположностью. Я чувствовал, что ты точно не тот человек, который будет отравлять чью-то жизнь. Но мне было неловко из-за своего поведения, из-за того, что я привлёк твоё внимание, а затем пригласил на свидание. Это было словно жестокое проявление платонической любви, словно мы жили на разных континентах, но я всё равно обещал тебе что-то. Я видел, что я тебе не подхожу. Когда я увидел тогда, как ты плачешь, я как раз подумал, что тебе следует искать себе кого-нибудь другого, кто отвечает твоим потребностям. У меня сложилось впечатление, что я ужимаю тебя, что из-за меня ты обманываешь себя, будто сможешь привыкнуть к такой жизни. Я хотел предложить тебе закончить отношения, но боялся, потому что был уверен, что это тебя сильно расстроит. Я боялся снова увидеть, как ты страдаешь. Наша с тобой жизнь изменилась с тех пор. Я, кажется, адаптировался к объятиям и поцелуям. Наверное, я не нахожу в этом столько удовольствия, сколько ты, но в то же время это не вызывает неловкости, как раньше. «Ты обнимал меня с самого начала», – вероятно, недоумеваешь сейчас ты. Я тоже думал, почему я так сразу приблизился к тебе. Думаю, потому что ты влёк меня, ты совсем не казался мне опасным или неприятным. Я хотел защитить тебя. Ты пробудил во мне это поведение. Я хотел обнять тебя и закрыть ото всех, потому что чувствовал, как сильно ты жаждал этого, чувствовал, как естественно ты отдавал себя, когда я заключал тебя в объятия. Странно быть асексуалом рядом с тобой. Это ощущается не как всегда. Я так и не объяснил тебе, что не люблю, когда на меня примеряют клейма. Я не нуждаюсь в том, чтобы относиться к какой-то группе, мне не нужен термин, который описывал бы меня. Я – это я. Поэтому я всегда тщательно прислушиваюсь к своим чувствам. Объятия и поцелуи давали необыкновенную реакцию, но вряд ли она была моей. Скорее, я чувствовал твоё возбуждение. Я часто чувствовал, что ты возбуждён рядом со мной – и эмоционально, и физически. Иногда ты вызывал во мне искры физического возбуждения тоже. Твои интимные истории и размышления были особенными для меня. Иногда, словно сам того не понимая, ты наводил деталь, которая на несколько секунд бросала меня в жар. Например, когда ты сказал, что тебя возбуждает, когда ты чуть влажный от смазки. После этих слов я сразу почувствовал, что внутри меня что-то щёлкнуло. Моё мышление затуманилось, и я не сразу понял, как ты можешь говорить такое, если ты не женщина. На какое-то мгновение меня охватило первобытное желание, но я справился с ним. Я не вижу в этом желании ничего хорошего. Это ощущалось, словно бы я увидел какое-то животное и подумал: «Вкусное мясо – хочу попробовать». То есть, то было желание не тебя, а твоего нежного влажного тела. Я бы потом почувствовал, что использовал тебя, или ты меня. Но я запомнил, о чём подумал тогда. Я подумал, что хотел бы прикоснуться к твоим соскам. Я хотел узнать, насколько они у тебя чувствительные и мягкие. Ещё я подумал, что у тебя должна быть гладкая приятная кожа, которую я мог бы гладить, запуская руки тебе под футболку. Это не важные мысли. Я решил поделиться ими, чтобы дать тебе более ясную картину того, что я ощущаю и на что реагирую. Куда приятнее мне вспоминать наши кинопросмотры по вечерам. Когда мы смотрим эти двухчасовые фильмы с затянутыми кадрами, которые мне так нравятся. Тебе, думаю, тоже. Но тебе трудно усидеть так долго, и всякий раз я чувствую, как ты возишься в моих объятиях и вздыхаешь мне на ухо. Ещё мне нравится держать тебя за руку, когда ты спишь. Это очень странно, это чудно. Иногда, бывает, я словно бы сплю, а затем слышу твой глубокий голос у своего уха: «Можешь меня обнять?» – и я обнимаю тебя, даже не просыпаясь. Я чувствую себя нормально после этого, но мои руки помнят ощущение твоего тела и время от времени я ловлю себя на странном желании. Я рассказывал тебе, что иногда у меня случаются приятные рецидивы. Иногда во мне скопляется столько сексуальной и эмоциональной энергии, что я хочу заняться любовью. Мое естественное желание не настолько рвущееся, как у большинства людей. Я и правда ощущаю сексуальное влечение слабее большинства, поэтому, скорее всего, наша любовь будет отличаться от того, что ты переживал обычно. Если это произойдёт между нами. Я не знаю, произойдёт ли, хотя сегодня утром, взглянув на тебя, я ощутил то возбуждение, которое нужно мне для любви. Я думал об этом и решил предупредить тебя. Я не хочу порыва. Не хочу, чтобы между нами потом была неловкость. Я даже не знаю, решусь ли лечь с тобой в постель. Но сегодня, именно сегодня, мне бы хотелось прикоснуться к твоему телу, ощутить его кончиками пальцев. Я хочу познать тебя лучше. Это должно быть больше, чем просто прикосновения к телу. В то же время, я не хочу слишком разволновать тебя. Я должен признаться, что в начале наших отношений я совсем не имел желания заниматься с тобой любовью. Ты манил меня своей непосредственной добротой, но создавал впечатление человека, любящего секс. Я думал, ты тот человек, который имеет естественные представления о сексе и считает его высокой ценностью в жизни. Под сексом тут я подразумеваю шаблонные действия, удовлетворение похоти, исполнение долга. Но затем я узнал тебя лучше. Я услышал твои замечательные размышления о близости. Я понял, что ты не воспринимаешь секс, как остальные люди, ты ищешь в нём не того, что ищут все вокруг, и для тебя это что-то чудное и возвышенное, а не средство повседневного удовлетворения. Секс отвратителен для меня как последнее, но твоя визия его невероятна. Эта визия физической близости как волшебного, сакрального ритуала не могла не вдохновить меня. Она не могла не показать мне, что ты отличаешься от остальных, и мне не следует бояться тебя как насильника. Да, мне неприятно и страшно, когда мне навязывают секс, когда мне навязывают, что я должен что-то выполнить, но я понял, что ты точно не тот человек, который будет меня к чему-то принуждать. Я бы сказал, ты не часть диктатуры. И поэтому мне и правда хочется совершить с тобой что-то необычное и праздничное, Эндрю. Я хочу подарить тебе что-то необъятное. Сегодня я приду домой несколько позже и буду ждать твоего ответа. Я не хочу ни малейшего насилия над тобой. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. Сегодня я хотел бы узнать, что надо сделать, чтобы ты чувствовал себя и физически, и эмоционально хорошо. Я буду искать ответ в твоих глазах. Буду дома совсем скоро.

С любовью Стивен»

Эндрю встретил его с огромными глазами, прямо на пороге. Стивен медленно вошёл, словно бы ничего и не произошло. В руках он держал два чёрных пакета. – Привет. Читал моё письмо? – Да. У тебя ещё не пропало настроение? Эндрю хотел обнять его, как делал обычно, но боялся, что наименьшим движением может разрушить то хрупкое и волшебное, что восстановилось между ними. – Нет, – ответил Стивен, пристально глядя на него. – А у тебя оно появилось? – Да, – выдохнул Эндрю, ощущая, как счастье заполняет его тёплой волной. – Я хочу этого. Но я не хочу стеснять тебя. Всё-таки не стоит, если ты не уверен. Можем перенести. Стивен снисходительно улыбнулся. – Нет. Я кое-что принёс тебе. Это эм-м… Для оказии. Я надеялся, что ты согласишься, и решил приобрести это заблаговременно. Примешь? – Конечно! – Эндрю судорожно выхватил у него пакеты. – С этим иди в ванную. – В ванную? Ого! – Эндрю дрожал от любопытства. Он заглянул внутрь пакетов. В первом были какие-то баночки, а во втором что-то запакованное, похожее на одежду. – Боже! Даже если там розовые кружевные трусы, я надену их! – Э-э-э, нет. Нет там такого. Ничего, что я склоняю тебя к такой… обрядовости? К подготовке? – Ты что. Меня это ужасно интригует! Ну, я тогда пошёл в ванную. – Не закрывай дверь. Я займу душ. Эндрю высунул голову из-за ширмы, слыша, как Стивен вошёл. Он пытливо взглянул на своего партнёра. Стивен ответил: – Спрячься обратно, дорогой. Это не значит, что я не хочу видеть твоего тела. Я просто хочу, чтобы была загадка. – Хорошо, – Эндрю снова лёг в ванную. Его окружал приятный пурпуровый цвет; клубы пара поднимались вверх, пока он наносил на себя масла и олийки, которые были в первом пакете, и уже теперь дурманили его сладко-пряным ароматом. Он дождался, пока Стивен выйдет, чтобы отодвинуть ширму и выйти. Теперь была очередь второго пакета, который он приберёг напоследок и сейчас просто трепетал, воображая, какая же одежда его там ждёт. Или костюм? Или форма? Его рука нащупала мягкий пушистый материал – такой приятный, что хотелось потереться щекой. Это был банный халат чёрного цвета, который казался и обычным, и чудным в то же время. То есть, чёрный… А ещё этот халат был свежим и таким новым. В пакете было ещё что-то. Эндрю не сдержал тихонького смеха, когда вытянул. Мягкие тапочки. Кажется, Эндрю понял, как это должно быть. Он вернулся обратно в ванну. Заново облил себя водой и отдельно обмыл ноги. Затем спустил воду, слегка обтёрся, сразу же ступил в тапочки и затем обвернулся в халат. Чтобы не касаться земли и стен. Так это было задумано. Это был воздушный костюм, дабы Эндрю прошёлся в нём от ванны к постели – а потом от него можно будет избавиться. – Как летучая мышка, – сказал Стивен, когда Эндрю вошёл в спальню. – Ну, вообще-то я люблю яркие цвета. – Но чёрный тебе очень идёт. Оттеняет твои глаза и брови. – Ну да. Кажется, так. Ощущая лёгкое волнение, Эндрю присел на кровать. Вид Стивена, одетого в одни пижамные штаны, внезапно сильно завёл его. Эндрю вообще очень сильно любил штаны, любил, как они сидели на мужчинах. И сильно заводился Эндрю тоже легко. – Давай его сюда, – шепнул он ласково, затем улыбнулся своей неожиданно пошлой реплике. Но снова её повторил: – Дай его мне. Я знаю, что делать. Я это люблю, – он положил руки на пояс штанов и попробовал стащить их вниз, но Стивен мягко отстранил его. Эндрю вздохнул. Но ему так сильно хотелось, что он механически повторил своё движение, при этом ощущая, как рот наполнился слюной. Стивен ухватил его ладони. – Ты и правда хочешь конкретно этого? То есть, чего именно ты хочешь? – Взять его в рот. И подержать в руке. Ты же дашь мне? – Это значит для тебя что-то особенное? – Да-а, – выдохнул Эндрю. – Член меня успокаивает. Я успокаиваюсь, когда держу его во рту. Я люблю это. – Это у тебя вроде как грудь матери? Заменитель? – А-а? Может. Наверное, – Эндрю хихикнул. – Никто ещё не анализировал мою любовь к минетам. – Подожди. Подожди, – Стивен осторожно провёл по его плечу. – По-моему, ты уже перевозбудился. Как себя чувствуешь? – На взводе. Как всегда. – Ты принимаешь успокоительные? – Антидепрессанты иногда. – Хочешь воды? – Нет, я… Я другого хочу. – Сначала приляг. Приляг. Эндрю опустил голову на подушку и прикрыл глаза. Стивен поцеловал его в макушку, затем, приобняв, погладил по плечу. Эндрю придвинулся ближе, утыкаясь носом в его обнажённую грудь, глубоко дыша ртом. Жар в его теле не умерился, но понемногу перестал быть таким мучительным. – Как ты? – спросил его Стивен. – Успокоился. – Хочешь немного поспать? – Нет, – Эндрю посмотрел на него внимательно, не скрывая желания в потемневших глазах, умоляя. – Я возбуждаюсь ещё сильнее, когда спокоен. Можно я поглажу себя? Сейчас кончу. – Конечно. Встретив мягкую, снисходительную улыбку, Эндрю осторожно потянул руку себе под халат. Стивен крепко обнял его, даря чувство тепла и защищённости. Он сонно следил за пальцами Стивена, гладящими его по животу поверх одеяла. – Ну как ты? – Хорошо. – Чуть-чуть понравилось? Эндрю засмеялся, и Стивен почувствовал лёгкую дрожь, прошедшую по его телу. – По правде, это было очень необычно. Ну, мне туда раньше только вибраторы и члены совали, но никогда не целовали, не гладили там. Я и не знал, какое от этого чувство. – Да. Я же не люблю проникновение. – Ох, облизывать друг друга было здорово, – сонно выдохнул Эндрю; Стивен взял его за руку. – «Ласкать ртом» звучит как-то поэтичнее. – Да. Ртом… М-м… Обними меня. Мне так хорошо засыпать теперь. Вскоре Стивен понял, что Эндрю провалился в сон. Его тихое тёплое дыхание касалось его шеи, а рука, сжимающая его ладонь, расслабилась. Он поцеловал его в щеку, а затем неподвижно лежал ещё какое-то время, глядя на своего Эндрю, осторожно целуя его лицо снова и снова, думая.