Незамеченное

      Какие классные были семейные шашлыки… Никаких Пинцетов, никаких «подающих надежды Юриков» из художки и «типа подружек». Накануне они всей семьей тащились в соседний город на рынок — «за настоящим мясом, а не то что там, в этих ваших с-с-супермаркетах». Выбирал его только отец, как шутила мама: «кому как не хирургу в этом разбираться». Сама она, как цветы, выбирала пучки зелени, свежие овощи. Глеб тогда впервые подумал, что у матери поразительное чувство цвета, и непонятно, как они с Чеховой не спелись на тему стиля.       Лера спорила с Динькой о соусах, майонезах и кетчупе, придирчиво вчитываясь в состав, а ему, как тасканини, доставался тюк лука и тюк картофеля.       Вечером отец с Денисом, как раньше с ним, проверяли мангал, шампура, причендалы для розжига и заливания огня, и младшему Лобову было даже как-то не обидно, как так и надо. Мама с Лерой, словно оставив за скобками все недоразумения, мариновали мясо, а он, рядом с ними, в коем-то веке совершенно открыто и откровенно плакал, нарезая луковицы на выверенные — полусантиметровой ширины — кольца.       Если кто-то из «дам» был на диете, к белой, еще от советских пращуров, кастрюлище со свининой добавлялась скромная коричневая с современными маками кастрюлька с курицей или индейкой и пакет с нарезанными кольцами баклажанами, перцем, кабачком. Все овощи, хлеб, — и вообще всё не портящееся — мама ювелирно укладывала в большой пластиковый контейнер с голубой крышкой. На крышке была уродливо обуглившаяся ручка — след первых шашлыков с Чеховыми, когда Денис был еще малявкой. Маму это эстетическое несовершенство к удивлению не раздражало, а Лера всегда кривилась, вспоминая, что крышка спасла ее брата от углей. Глеб тогда задел кем-то брошенную у ножек мангала «ковырятельную» палку, та вдарила по железному днищу, выбрасывая вверх горящую бомбу. К счастью у мелкого мальчишки хватило реакции как щитом закрыться крышкой. Пожалуй, кроме этого первого фиаско, все остальные выезды приносили только радость. Хотя, вспомнив сейчас тот случай, Лобов подумал, не отсюда ли брала начало непримиримая настороженность Чеховой к нему.              Грузили всё это в машину тоже с вечера. Утром мама только варила кофе и заваривала свежий чай в два термоса, а Глеб тащил из холодильника в багажник те самые кастрюли…              Выезжали, не завтракая. Чтобы Дениса меньше тошнило в дороге. Мальчик досыпал на заднем сидении между ними с Леркой, пристёгнутый и обнятый ею. И потом тоже, бывало, кемарил там, укрытый пледом, пока старшие возились кто с чем. Последнее время мама с отцом уходили любоваться природой или ставить удочки, если ехали к реке. Но чаще просто в обнимку. Глеб радовался миру между ними и тому, что может недолго без войны побыть наедине с Лерой. А та явно ощущала неловкость от первого из двух обстоятельств. Зато он ощущал себя первобытным добытчиком, обустраивал Чеховой место для «работы» — подкатывал бревна, пни, стелил клеёнку от смолы, вытаскивал из машины продукты и шампуры. А сам расчищал место для мангала, собирал четвероногую железяку, сыпал угли… Если Дениска не спал, они вместе таскали кору для растопки, вешали к багажнику мусорный пакет…       Классно было, когда как-то отец вывез их загород в день Победы. Глеб врубил в транзисторе тематические песни, и они втроём негромко напевали, вместо неловких попыток найти общую тему или выслушивания от Леры очередных лекций по учебе Денису.       Правда, еще была удобная тема, кому какой шашлык.              Родители обыкновенно возвращались уже на запах. А Лера, взяв шампур, — почти всегда только с овощами, — уходила бродить… Спустя пару съеденных шашлыков Глеб — после высказанного папой беспокойства — отправлялся на её поиски.              Они с отцом всегда выбирали пожирнее, с пузырящимся шкворчащим сальным боком. Лук отец иногда съедал, иногда выбрасывал в мангал «для запаха». Денис, пока нет Леры, намазывал на свое мясо все «одобренные» сестрой соусы разом, как будто боялся, что она вернётся и отнимет «последнюю радость в жизни». Лук выплевывал, от овощей кривился. Именно для него Глебу разрешено было испечь пару картофелин, а потом уже картошку стали запекать для всех. Только Динькина была завернута в фольгу, а для взрослых закидывалась в остывающие пахнущие мясным жиром угли прямо так.       Мама аккуратно снимала с шампура кускочки на тарелочку, выкладывала нарезанными огурцом-помидором-редисом и прочим достойный лериного пера натюрморт, культурно расстила на коленях салфетку и бралась за вилку. А Глеб зубами рвал с шампуров обжигающее мясо, чтобы получить уже папино привычное: «а куда наша Лера делась, Глеб, хоть раз побудь мужчиной, посмотри, что там с ней». Каждый раз в голове возникала ехидная мысль, что уединяться человек может по физиологии, но Глеб, разумеется, молчал и, сделав для матери не слишком довольное лицо, а иногда и опустив этот пункт, мчался искать Чехову.              Она обнаруживалась обычно с недоеденным шампуром где-нибудь на берегу или коряге, рассматривающая окрестности взглядом мечтающего художника. И Лобов стоял поодаль несколько минут, любуясь. Сперва он подходил сразу. Но потом как-то застал «сестру» за разговором с «подающим надежды». Она улыбалась и рассказывала, какими красками (масло) писала бы картину, тот, видимо, не соглашался, потому что Чехова спорила, что здесь такой свет, что акварель будет слишком блёкло выглядеть… А потом, как будто это было в порядке вещей, произнесла «да, и я тебя, да, люблю. Целу-ю»…       Тогда он вообще минут наверное сорок ходил по лесу с ощущением, что шампур воткнули куда-то ему в живот. Забрёл в болото, провалился по колено, еле выполз, но было не страшно, а как-то отчаянно всё равно. А ещё он, выбираясь, кустарником рассадил себе ладонь до крови. Поэтому, когда всё-таки выбрался к своим, — в общем-то тоже, как собака, по запаху, — и хотел как-то выместить на Чеховой свою тоску, сделать этого не смог. Мать тут же принялась распекать и давно вернувшуюся Леру, и его, а Лера посреди этого волнительного материнского монолога ляпнула: «Глеб, что у тебя с рукой?». И дальше можно было бежать обратно в лес и топиться в болоте.              Почему-то все, связанные с Лерой воспоминания, которые, пока Глеб в них не копался, казались на редкость приятными, всё равно оказывались подпорчены… такой изрядной долей горечи, что ничего не оставалось, кроме неё и ещё одной развеянной иллюзии, что что-то хорошее вообще всё же было…