как мотылёк

Ночь Анисий истово молится, под утро — тихонько плачет. Страх берет и отвращение, когда понимает, что наделал. Под крышей дома Эраста Петровича развести непотребство, игры азартные! На подарки Шефа, на его поцелуи! Да как можно так с доверием человека обойтись, и как можно было самому допустить такое? Ладно Зуров, подлец и мерзавец, которого Шеф не иначе как от большого своего милосердия терпит, но Анисий! Нельзя продолжать это безобразие, вот уж точно. Анисий завтра так и скажет графу Зурову, мол, поведение ваше мне омерзительно, вы или стреляйтесь, граф, или оставьте это все, мы с вами взрослые люди, серьезные… Целует Эраста Зуров старательно — у Анисия на глазах, врасплох поймав за обедом. И не в щечку целует, да бесстыдно так, все тело под халатом обшарив и губы искусав так, что они у Эраста Петровича до конца дня еще красными будут. Анисий так и замирает, ложку не донеся до рта, ни вдохнуть, ни выдохнуть, только пылают оттопыренные уши. Эраст Петрович вспыхивает тоже, конечно, но не серчает, только щелкает Зурова по лбу совсем беззлобно и от себя отталкивает. — Ипполит, — говорит, — возмутительно. Ты же знаешь. Я же п-просил. И смотрит на Анисия виновато, и мягко: мол, прости медведя. А от Анисия не укрылось, нет, не укрылось, что Эраст Петрович не вырывался совсем, и задыхался как после поцелуя, и как губы пальцами трогает рассеянно. Плакать хочется — никогда Шеф после его поцелуев таким не был, не смел Анисий ни боли причинить, ни даже прически его идеальной растрепать, бережно все, как со святыней, до которой милостью непонятной был допущен. И такое бешенство берет за медведя Зурова! Ипполит улыбается сыто. Придет Анисий вечером к Зурову, ох как придет.

***

Понимает Анисий отчетливо: не тягаться ему с графом, ни с какой из сторон. Ни гусарского нахальства в нем нет, ни пышных усов и улыбки белозубой, ни достатка, ни дворянства. Анисий по всем статьям как та кривая собака. Долго ли его такого любить будут, за кривизну-то, коли рядом есть такой граф Зуров, которого чтобы любить — никаких усилий прилагать не требуется? Вечером Эраст Петрович хочет поцеловать его перед сном, а у Анисия перед глазами так и стоит гадкая эта обеденная сцена, и отшатывается от в смятении и неловкости. Смотрит Шеф на него, в глазах мягкость ласковая и немного боли. — П-простите, Анисий. Я виноват перед вами. — Я к вам никакой обиды не имею, Эраст Петрович, — отвечает Анисий и заливается страшной, стыдной краской. Проиграл, сам ведь проиграл этот несчастный поцелуй! Его только и винить… — Ипполит подлец, — Шеф за руки его берет. — Его п-простите тоже. Он сам не извинится, б-бесстыдник, но я п-прослежу. Больше такого не повторится… Ой ли, думает Анисий. И по поцелуям его, душу волнующим, вы не заскучаете? — Зачем он только приехал, — вырывается у Анисия детское почти, горестное, и Эраст Петрович, не сдержавшись, обнимает его крепко, в ухо целует так нежно, как он один умеет. — Ипполит ненадолго с нами, он же что ветер, сегодня здесь, завтра — где-нибудь еще. П-пустое, Анисий… — А потом вернется снова. Холодом и необратимостью пробирают Анисия эти слова, и то, что Эраст Петрович с ним не спорит — особенно. — Не д-думайте о нем, много чести делаете медведю… Анисий, п-позвольте… оставайтесь на ночь в моей спальне, я п-постараюсь… загладить вину… — Мне что-то не хочется, — врет Анисий, особо не стараясь, и даже не краснеет. Усталость и печаль мешаются в нем с решимостью, с какой идут на бой или казнь. Одна у Анисия надежда — снова сыграть с графом, да ставку такую сделать, чтобы решилось все раз и навсегда. Карточный долг Зуров уважает, этим его только в оборот и возьмешь.

***

В комнате Зурова его встречает уже выставленный стол, и карты, и разлитый в бокалы коньяк. Тошно Анисию от того, с какой уверенностью ждал его Зуров, и от того, что крался он к нему вором по ночному дому. Одна надежда. — Такая вот ставка, — говорит, стараясь быть решительным, а выходит с дрожью, как от сдерживаемых слез. — Уйти и не появляться никогда? — Зуров поднимает брови. — Эка вы быстро пошли на повышение, юноша, я до этого думал протянуть неделю, а то и больше… И следом — ничуть не смущаясь, — склоняется доверительно к самому его лицу: — Ты только не дури, когда проиграешься, мышонок. Нарушишь условие — я же из шкурки твоей заплатки себе на любимых перчатках сделаю. Из того, что не продырявлено будет… Сглатывает Анисий с трудом. — Первый круг пробный, мышонок, — раздает граф Зуров карты и даже не смотрит на них, самоуверенный такой. Анисий вспоминает: поцелуй Эраста Петровича приносит удачу. Глупо в это верить, но все же… Карта выпадает хорошая. У Анисия немного подрагивают руки, когда он показывает. — Какой молодец, мышонок, — восхищается Зуров. — Пей коньяк, пей… Может, и улыбнется тебе удача. Уйду в очередную кампанию, Эразм и не удивится. Ты, главное, не выдай наше с тобой маленькое соглашение… Подмигивает. Анисий представляет себе, как будет врать Шефу до конца своих дней, и вздрагивает что-то внутри. А если он хмуриться станет, печалиться — от чего, мол, не приезжает ко мне давний друг? А если отправится его искать, да пострадает в дальних краях, куда Анисию хода нет? Ой, попал Анисий в ловушку, и правда мышонок в мышеловке… Раздает граф Зуров по-новой. Берет свои карты со стола, смотрит. Хмыкает в пышные усы. — Ну-с, не блистательно, но шансы у меня есть. Давай, мышонок, удиви меня. Руки у Анисия так дрожат, что он едва не роняет карты на пол. Смотрит в картинки тупо, сквозь пелену слез в глазах. Проиграл. Ему даже не нужно знать, что на руках у Зурова, набора хуже попасться просто не могло… — Тю, — присвистывает Зуров. — Что, вот так все плохо? Анисий кивает жалко, роняет свое на стол, закрывает ладонями лицо. Мир его, вся его жизнь, вся солнечная радость последних лет — этому всему теперь конец, конец, конец. И винить некого, сам проиграл… — Ну, не реви, не реви, мышонок. Дело житейское, — чувствует Анисий прикосновение к дрожащим плечам, крепкую, утешающую хватку. — Вот дьявол, жалко же тебя, хвост заячий… Эй, мышонок. Последний шанс. Замирает Анисий, пытается проглотить мучительные жалкие всхлипы, цепляться готов бесконечно за свою надежду. Что, что ему граф предложит? Он на все согласен, заранее! — Тебе ведь жизнь без Эразма не мила? — кивает Анисий часто, словами не может выразить. — Ну и мне тоже. Выкладывает он на стол анисиев, то есть шефов, Анисию подаренный, пистолет. Поблескивает гравировка. — Последняя партия. Для кого-то из нас — самая последняя. Смекаешь? Нет, не смекает Анисий, мотает головой горестно. Вздыхает Зуров. — Тьфу ты, ну правда же с мышью связался… Смотри, горе ты мое луковое. Мы с тобой тянем карты по одной. Кому первому черная выпала, тот стреляет себе в голову. Быстро и чисто, су-и-цид. Видишь, мышонок, это самая честная игра, тут победителю всё, проигравшему — ничего. И мучиться не будем, ни ты, ни я. А? Соглашайся.