как мотылёк

В следующий раз граф Зуров сваливается первым снегом Эрасту Петровичу на голову через года почти полтора, врывается средь завтрака, падает за стол, за столом Анисий, только не в рабочем, а значит-с в домашнем. — Во те раз, — говорит граф Зуров и скалится радостно: — Мышонок! — Анисий т-теперь живет здесь, да, — говорит Эраст Петрович и краской так легонечко заливается, от чего у Анисия трепещет серденько, как пичужка, в кулак зажатая, а граф Зуров скалится еще шире: — Во те два! Ай да мышонок! Улыбается будто бы, а улыбка нехорошая и в глазах пламя мечется, в прошлый свой приезд таким не сжигал, Анисию и прикрыться от такого хочется, и в то же время плечи расправить. Простите, мол, граф, сам счастью своему не верю, а только же сделал Эраст Петрович свой выбор, сам руки целовал, сам просил остаться, а коли вы упустили это всё, то сами виноваты, поскольку как можно по свету мотаться, когда любимый ваш человек без внимания остается, уму же непостижимо. Нечего теперь серчать, что другой ваше место занял, да и ваше ли то место было? Думает это все Анисий складно, да вслух не говорит. Говорит себе, что это дабы не тревожить Эраста Петровича сварами под крышей его дома, а вовсе не от того, что страшно тигра за усы тягать. Зурова ничего такого не останавливает. Присаживается за стол, щеку кулаком подпирает. Глядит пристально. — Ну что, мышонок, стреляться будем? Эраст Петрович и отвечает вместо Анисия, поверх газеты глянув остро: — Ипполит. И тон у него вроде как в салоне на чаепитии, а вроде как-то и мурашки по коже, хороши они с графом Зуровым в таком, чтобы все выглядело невинно и вежливо, а на деле зубасто и со скрытым пламенем. Граф Зуров обмирает, будто волной его горячей омыло, смотрит на Эраста, в глазах вязкое марево появляется, улыбка из зубастой делается сытой, кошачьей. — Вот она сталь, вот оно пламя. Каков! А, мышонок? И продолжает уже рассказывать что-то, а Анисию пасмурно делается и тоскливо. Вроде бы приятно, что Эраст Петрович защитил, вступился, не позволил медведю нахальничать в его сторону, а вроде бы и… Что же это, за ребенка вовсе Анисия он считает, за несмышленыша какого? Будто сам он не может совладать с графом. Да он бы его! Думает и жует печально печенье, и так уходит в мысли горестные, что упускает момент, когда Эраст Петрович вышел принести сигары (себе и графу Зурову, Анисий в них удовольствия найти так и не научился). Вздрагивает: Зуров его за плечи цап объятьем дружеским и — на ухо, скалясь: — Мы не закончили, мышонок. — Все в п-порядке, господа? — спрашивает Эраст Петрович, возвращаясь в тот же момент. Скалится граф Зуров, стискивает плечи Анисия болезненно. — Делюсь опытом, Эразм, одно ведь дело с мышонком делаем. — Ипполит, ты п-пошляк. — За это ты меня и любишь, Эразм. Эраст Петрович походя приглаживает Анисию волосы, заправляет пряди за уши оттопыренные, а Анисию тошно делается и обидно: почему Эраст Петрович не оспорил, почему не сказал, мол, люблю, да не тебя и не за то, Ипполит, а теперь поди вон. Или хотя без последнего… Нет, не закончили они с графом.

***

Вечером приходит Анисий к графу Зурову, ну чисто будто на казнь свою собрался. Думает, что граф Зуров служилый человек, что он белке в глаз попадает со ста шагов, а Анисий — в кружок по центру мишени с десяти шагов и то не всегда. Думает, что нужно было записку хотя бы оставить. Жалко себя так, что слезы наворачиваются, а отступаться нельзя. Эраст Петрович бы не отступился, стрелялся бы за свою любовь. — Стреляться? — удивляется граф Зуров, когда Анисий, заикание тревожное проглотив, интересуется, где они будут это делать. — Да что ты, мышонок. Из рук Анисия пистолет забирает — у Анисия так ослабело тело, что он и не сопротивляется. Поигрывает в ладони, разглядывает, хмыкает. — Нет, мышонок, зачем стреляться? Стреляться вред сплошной, грязно, и мне опять уезжать из Москвы, и Эразм расстроится. Мы иначе разберемся. Улыбается: глаза темные, страшные. Папиросу в зубах зажимает, к столу идет и достает из верзнего ящика — Анисий хлопает непонимающе ресницами. — В карты играл когда-нибудь, мышонок? Играть садятся здесь же, Зуров только стол на середину комнаты выставляет и два стула к нему. — Налить тебе? — себе Зуров плеснул в бокал из дорогой темной бутылки. Анисий слабо качает головой, ноги все еще не держат, от стыда и облегчения: не стреляться, все-таки не стреляться. — Ну и зря. Дрожишь же, хвост заячий. Ты не боись, Ипполит зверье мелкое не обижает, ну… Тасует колоду, карты принимается сдавать, Анисий следит упрямо, будто бы чтоб не сжульничал граф, хотя откуда ему знать, как выглядит шулерство? — Давно ты у Эразма-то служишь? — спрашивает Зуров светски. — Два года? Три? Ууу, прилично. Я за последние пятнадцать и не упомню, чтоб у Эразма дама на столько задержалась. Вспыхивает Анисий. — Я попросил бы без… — Что? Я разве хоть слово сказал обидное? — улыбается Зуров так, что Анисию кажется: не за карточным столом он, а воскресной школе, и ему десять, и старшие мальчишки будут макать его головой в сугроб. — Давайте, — говорит Зуров, — первой ставочкой-то — пистолет ваш, шефом подаренный? С гравирочкой который: «Анисию от Э.П.»? Чтобы значит-с коли по-крупному проиграетесь — вы бы глупостей не наделали? Да как же это, самый дорогой подарок шефа и в игре ставкой сделать! А только что у него есть-то, кроме? Вот и приходится согласиться. Карты свои берет Анисий, смотрит в них безнадежно, понять пытаясь, хорошо ему выпало или дурно. Ни во что сложнее дурака не играл никогда, Господи, прости… Сходятся в ничью, Анисий не верит своим глазам, краснеет. — Ооо, — говорит Зуров, — никак везение Эразма передается поцелуем! Вот тебе и ответ, что сделать новой ставкой, а, мышонок? Твой пистолет — и поцелуй Эразма. Звучит неплохо? Румянится восторженный Анисий, кажется ему, что играть с графом Зуровым не так уж страшно, коли за правое дело, так сам Господь на его стороне и ангелы сдают ему карты. — Налейте мне, — говорит самоуверенно. — Ах ты! Тебе и сигару, может? Анисий соглашается вальяжно, поскольку кажется: требует игра соответствующей атрибутики; за тем, как Зуров карты мешает, следит с живым интересом, но не за жульничество опасаясь, а потому что самому жадно хочется первым понять, что там, что там, что там?

***

— Ничего страшного, — говорит Зуров. — Везет или в карты, или в любви, мышонок, так оно всегда бывает. Ты запей, запей обиду-то, коньяк слаще горечи поражения. Забирает Зуров пистолет, а у Анисия внутри все дрожит: как же так, не всерьез же, не всерьез? Подмигивает. — Вторую часть выигрыша, — говорит, — завтра заберу-с. А коли хотите отыграться, вы пожалуйте ко мне завтра вечерком. Только ставки будут повыше. Но вдруг вам снова повезет?