Lunar Prince

      Не смея вырвать свою ладонь из чужой, Минсок продолжал переводить взгляд от Сехуна к Луне и обратно. Ком, застрявший в горле, стал спасением от оглушительных воплей возмущения, смешанного с радостью и страхом. Сехун ничего не говорил, наблюдая за специфичной реакцией хена; он не улыбался и не хмурился, оставляя старшему право решать эмоции за него.       — Так-так, повтори, — Ким все же сглотнул и отступил на шаг, качая головой в такт своим словам.       — Ты же услышал, — Сехун оставался непреклонным. — И да, все это время был прав.       Стоило только этой фразе прозвучать, и Минсок издал смачный хлопок в ладоши, следом ткнув в грудь парню. Теперь бесформенный страх был подавлен, а глаза засверкали, являя нешуточный настрой. Кажется, он совершенно позабыл о том, что минутой ранее был представлен госпоже Луне, как бы странно это ни звучало. Ким чувствовал себя абсолютным победителем, не собиравшимся признавать хоть какую-то конкуренцию. Ему следовало чуть умерить пыл, но, увы.       — Конечно! Конечно, я был прав! Никому из вас не стоило и пытаться сомневаться в моих словах.       Сехун молчал, ощущая невидимую волну жара, исходившую от человека напротив: такого жара, которым впору плавить металл, необузданного пекла. Минсок готов был буквально загореться.       — То есть, погоди-ка, давай еще раз уточним, — он все не унимался. — Тот самый Лунный Принц, тот засранец, сбежавший из дома и заставивший меня и окружающих ломать голову, — это ты, О Сехун? Не шутка ведь? Скажи, что не шутка.       — Это не шутка, хен. Я правда тот самый засранец.       — Хух! — Склонившись, Ким уперся ладонями в чуть согнутые колени, невероятно радостный и намеревавшийся вернуть свой относительно спокойный настрой. — Ты уж извини, я, наверное, немного переборщил с реакцией, но, подумать только, копал все это время не просто так. — Он наконец поднял голову вверх, а затем поклонился, выказывая уважение. — Рад знакомству, госпожа… Луна.       Сехун прыснул в кулак, наслаждаясь чужой неловкостью, но все же сказал:       — Она не ответит напрямую, но, более чем уверен, что ей тоже очень приятно с тобой познакомиться. Хотя ты сейчас вел себя до ужаса странно, хен.       — Извини-извини, накатило. Сам не в восторге, чересчур все это неожиданно.       Минсок готовился повалиться на колени прямо посреди площадки и вымыть плитку своими слезами счастья, лишь бы все это не оказалось сном. Он никогда раньше не срывал куш, не выбивал страйк и вообще, не считался везунчиком, но в один момент ему удалось поймать Синюю птицу и вытянуть счастливый билет разом. Находка Лунного Принца не принесла бы ему миллион долларов, но в его ситуации материальная награда не требовалась.       Сехун все смотрел на Минсока, а тот смотрел на Луну и думал о том, сможет ли вообще заснуть после таких новостей. Ему ужасно хотелось перехватить Ису прямо с порога и расцеловать того, а затем выпалить все как на духу.       — Уснуть сегодня я тебе не дам, — Сехун снова перехватил его руку, будто прочитавший мысли, настроенный решительно.       — Оу… — План с быстрым прощанием и побегом домой принял неожиданный оборот.       — Да брось, не делай вид, что не понял, о чем речь. Ты ведь сразу же поскачешь рассказывать обо мне Исе. Этого я позволить не могу. Не сейчас, по меньшей мере.       Минсок понял, что все сводилось к тому, что все-таки потребуется посетить его квартиру, поэтому кивнул:       — Так и быть, ладно, пошли. Мне до жути интересно услышать твою историю. — Через секунду он добавил: — Ты всех Хранителей по именам знаешь?       — Может быть.       Они направились к дому Кима и довольно скоро поднялись на верхний этаж, почти сразу попадая в нужную квартиру. Здесь их не встретил пушистый кот или верный пес: только тишина и едва слышно жужжащий холодильник. Сехун заметил присутствие знакомого приятного запаха: так пахла одежда Минсока, смешавшая в себе ароматы ненавязчивого парфюма и зубной пасты. Ему определенно нравился этот запах, потому что в его собственном жилье такого никогда не отмечалось. Там даже пылью не пахло.       — Проходи, я принесу что-нибудь выпить, — Ким указал рукой в сторону кухни, не зная, стоит ли сразу тащить гостя в совмещенную со спальней гостиную.       О послушно прошел на кухню и уселся за стол, стараясь как можно меньше глазеть по сторонам, изучая новое пространство. Он сам не запрещал так таращиться Минсоку в собственном доме, но тому запреты помешать не смогли бы.       — У меня есть немного соджу и пива, — хозяин квартиры вошел в комнату с четырьмя бутылками в руках, сразу же ставя те на небольшой стол. — Если вдруг ты решишься на серьезный разговор. А еще отвратительный белый чай и кофе.       — Выбираю отвратительный белый чай, — ответил Сехун.       — Я оставил его специально для гостей.       Вода в чайнике закипела довольно быстро, но даже за это время никто не обмолвился словом. Минсок морально настраивался на напряженную беседу, словно это ему вновь предстояло зарываться в прошлое, а Сехун просто поглядывал в окно, в уме подбирая слова.       — Так что ты хочешь услышать? — Спросил он, глядя на приземляющуюся перед собой чашку с чаем.       — Все, что посчитаешь нужным рассказать.       Минсок сел напротив, и теперь их разделяли только четыре бутылки алкоголя и две чашки: одна — с белым чаем, вторая — с кофе. Сехун говорил ранее, что никаких грустных историй у него нет, но у Кима закрались сомнения по этому поводу, потому что донсен не выглядел шибко радостным.       — Все те легенды, которые ты, вероятно, успел прочесть в библиотеке Исы, — не легенды вовсе, а та еще правда, — О сделал глоток чая, отмечая его прекрасный вкус. — Если начинать прямо с самого начала, то «Свету я явился» довольно давно, еще в четырнадцатом веке, прямо в том месте, куда тебя затянула так называемая петля. — Звучало как начало красивой сказки. — Тогда все было намного проще, и простые люди расценивали многие необычные явления как нечто магическое, сверхъестественное. Им не требовалась наука, чтобы найти объяснение. Лунные Принцы всегда являлись ночью, в те редкие моменты, когда Луна принимала наиболее прекрасный вид: обычно в период частичного затмения или суперлуния. И принято было считать, что у каждого Принца три матери — Суперлуна, Луна Голубая и Кровавая.       — Я, конечно, извиняюсь, но откуда у Земли вдруг столько Лун взялось? — Минсок и сам знал, что речь идет, скорее всего, об одной Луне.       — Все это единственная Луна, только названная по-разному. Люди ошибочно называли ее Светилом и ошибочно полагали, что три ее формы являются дающей жизнь. Но всегда нашими матерями были Земля, Луна и Солнце, — Сехун сделал еще глоток. — В ночь моего появления все должно было пройти как обычно: Суперлуна вошла бы частично в фазу затмения, окрасилась в голубой, а затем в красный цвета. Но все пошло иначе и следом за первыми двумя полузатмениями последовало полное, когда Луна вспыхнула и исчезла из вида. Звучит красиво, но вот мне в тот момент было совсем не до красоты, потому что моя мать буквально оставила меня, — О вдруг бросил взгляд к небу, к яркому лунному диску. — Когда люди увидели «прекрасное» явление, то ошибочно посчитали это благословением, не признав проклятия.       Почему-то Минсок подумал об изображении мальчика на картине в галерее: Сехун по-прежнему не был похож на того. Хотелось спросить, почему так, но он передумал перебивать вопросами, способными увести рассказ в сторону.       — Слышал ли ты когда-нибудь об экспериментах Фридриха II? — Казалось, такой вопрос мог застать врасплох, но Минсок откуда-то знал, хотя припоминал смутно. — Он намеренно отбирал у матерей новорожденных младенцев, чтобы понять природу человеческого языка. И никто не имел права контактировать с малышами, только служанки кормили их и пеленали, ни слова при этом не произнося. А невинные дети умирали от нехватки любви, оттого, что никто не прижимал их к груди, не целовал, не говорил с ними, — замерев на мгновение, Сехун перевел взгляд от чашки на слушателя. — Меня никто не забирал и не отнимал, но я стал одним из таких младенцев. Я лежал в кромешной тьме, на краю Света, покинутый собственной матерью, совершенно один несколько дней, пока Хранители не нашли меня. Но и после этого, увидев уродливую сущность, они не прикасались ко мне еще некоторое время. Я истошно кричал и плакал без остановки, до тех самых пор, пока силы не кончились. И только когда затих, одна из Хранительниц позаботилась обо мне. Но народу, требовавшему показать нового Принца, меня так и не явили. Наверное, не было бы так грустно, если бы я ничего из всего этого не помнил. Но я помню все с самого начала своего существования.       Если бы Минсок курил, то сейчас бы непременно потянулся за сигаретой. Стены собственной квартиры перестали казаться безопасными и начали сжимать плечи. Быть может, это тяжесть чужих слов сдавливала все вокруг. Ким продолжал молчать, думая, что залез в слишком тонкие материи, и замечая, как пальцы Сехуна теребят ручку чашки с чаем.       — Восемь лет я рос при дворе, воспитываемый самыми добрыми и замечательными людьми, которые оберегали меня от злобы и жестокости мира. Они оберегали меня, хотя это я должен был оберегать их. Оберегать и не бояться выйти на свет, встретиться с народом, ожидавшим моей поддержки и защиты от войны и болезней. Но я был так бессилен, что даже не мог постоять за себя, принять все свои шрамы. Поэтому сбежал, стоило Хранителям раз оставить меня без присмотра.       После этого Сехун замолчал, чтобы допить свой чай. Его голос на протяжении всей истории оставался твердым, спокойным, словно не было никакой драмы. И Минсок вспоминал себя, готового захлебнуться воспоминаниями и пуститься в слезы, стоило только упомянуть собственную печальную историю. Минсок был обучен контролю за собственными словами и чувствами, но Сехун явно обходил его в этом плане.       — Может, ты голоден? — Вдруг ляпнул Ким. — А то ведь только по булочке съели. У меня есть рамен и сосиски, если…       — Все в порядке, я совсем не хочу есть, — О улыбнулся. — Но, если ты сам голоден, то не буду против понаблюдать за твоим ужином.       Фраза осталась без ответа, потому как Минсок только подлил кипятка в свою чашку, превращая оставшийся на дне кофе в безвкусную размазню, снова приземлился на стул и спросил, наконец:       — Так ты поэтому оказался здесь? Потому что на тебе лежит проклятье?       — Вроде того. Я хотел уберечь людей от собственного существования, потому что оставаться на одном месте оказалось не лучшей идеей: даже когда я сбежал, началась война, а после — черная смерть вспыхивала то тут, то там, забирая жизни без разбору. Помочь не мог, делал только хуже, вот и спрятался за Временем, как последний трус. Я ни капли не оправдываю себя и свои поступки, мне действительно хотелось бы все исправить.       Ким заметил, что волосы О как-то потускнели: по сравнению с тем, какими ярко-рыжими они были при их встрече, сейчас чужая голова выглядела слегка поблеклой, хотя винить в такое время можно было ужасное освещение.       — И как же ты очутился именно тут?       Секундно потупив взгляд, Сехун откинулся на спинку стула, подсознательно пытаясь отдалиться от ответа. Быть может, и от человека, желавшего этот ответ получить.       — Я не раскручивал глобус, чтобы наобум ткнуть в первое попавшееся место. И ленту Времени не пролистывал. Мне хотелось убежать как можно дальше, закопаться настолько глубоко, чтобы выбраться было нельзя. Никто, даже я, не мог знать, что творится в будущем, но меня эта мысль будоражила, поэтому оказался… тут.       — Мне кажется довольно неловким спрашивать о таком, но тебе, получается, сколько? Несколько сотен лет?       — Вовсе нет, — как ни странно, такой вопрос вызвал у юноши искренний смешок, что разрядило обстановку. — Если считать на ваш, людской манер, мне примерно семьдесят с копейками, — хотя ответ был несколько замятым, словно Сехуну стало стыдно говорить о годах.       — И ты еще смел называть меня хеном? — Минсок почти подскочил с места. — О Сехун! Бесстыжая ты задница! Тебе семьдесят лет, как прикажешь теперь тебя величать? Аджосси?       Такой выпад сопроводился гоготом О: уже молодой человек сгибался пополам, одолеваемый приступом смеха. Пожалуй, он впервые смеялся так громко. И Минсок впервые увидел, как мило растягиваются его губы и лучики морщинок расходятся от глаз. В сказанных словах толком и не было ничего смешного, но Сехун заливался и заражал своим смехом хозяина квартиры.       — Думаю, такое обращение не подойдет, — продолжая улыбаться, О покачал головой. — Потому что по нашим «лунным» меркам мне едва ли стукнуло двадцать.       — Вот черт, меня посадят, — неосознанно пролепетал Ким, после поймав на себе взгляд, полный недоумения. — Нет-нет, я не в том смысле, погоди. Я ведь затаскивал тебя в бар, пытался споить, ночевал в твоей квартире и все такое…       — Хен, мне по-прежнему двадцать три, не усложняй.       — А ты не называй меня хеном, становится до жути странно.       — Эй, — вмиг чужое лицо приобрело серьезное выражение. — Помнишь, как ты просил меня оставаться собой и не придавать значения сказанным тобою словам? Так вот, я все еще странный парень с рыжими волосами, а ты продолжай быть самым необычным преподавателем, договорились?       — Справедливо, — Минсок поспорить не мог, потому что с тех самых пор, как рассказал свою историю Сехуну, тот не вел себя с ним как-то особенно. — Но, знаешь, насчет твоих рыжих волос я бы поспорил. Ты и правда каждый божий день начинаешь с перекраски?       — Считай, что так.       Выпитый кофе не принес никакого толку: Кима клонило в сон. Ночь наступила еще тогда, когда они вдвоем ошивались возле подъезда, а сейчас время было опасное, то самое, в которое хотелось улечься на первую горизонтальную поверхность и заснуть. Минсок опустил голову на стол, понимая, что вот-вот отключится, хотя отключаться было нельзя. И Сехун это заметил.       — Не засыпай, — попросил он, легонько тряхнув чужое плечо. — Ну же, спроси меня еще о чем-нибудь, только не отключайся. Ким Минсок.       — Да я не сплю, чего пристал, — тот пробурчал прямо в столешницу, понимая, что от него не отлипнут. — Ты столько всего вывалил на меня, что уснуть вот так вот разом вряд ли получится.       — Оно и видно. Сам говорил, что хочешь историю послушать.       — А ты говорил, что у тебя нет для меня грустных историй. Врун.       Пораскинув мозгами, Ким пришел к выводу, что до сих пор не совсем понял суть всего происходящего, да и вопросы, чего таить, еще остались. Вот только нужно было правильно их сформулировать. Безумно хотелось узнать про картину из галереи, но это снова отодвинулось назад.       — Значит, судя по твоим рассказам, ты просто убежал от ответственности, оставив невинных жителей умирать, воюя и заражаясь чумой? — В голове этот вопрос звучал как-то менее жестко.       — Зришь в корень.       — Но ты ведь в собственном проклятии не виноват. Так почему бы не объяснить это людям?       — Никто и слушать не станет, — Сехун вновь помрачнел. — Как бы ты отнесся к тому, если бы сам бог пришел к тебе и сказал, что нет его вины во всех войнах и болезнях, во всех катастрофах. Просто что-то в сотворении мира пошло не по плану, и озоновый слой начал истощаться, а люди предались грехам.       — Я в бога не верю, — отрезал Минсок. — Так что никак.       — Но если бы верил? Для людей вера во что или в кого-либо — своего рода спасение и оправдание. А когда объект веры вдруг подрывает свой авторитет, человек теряет всякую надежду на хорошее. Я не могу заявиться к народу со словами: «Пардон, мои родители немного напортачили, поэтому в ближайшие лет триста придется пострадать. Но вы держитесь». Я не могу сказать, что… — Сехун вдруг снова осекся. — Что мои матери пожадничали, попытавшись наделить меня небывалой силой, и в итоге создали монстра. Я не могу обвинять во всем тех, кто дал мне жизнь. Никто этого не поймет.       Казалось, самой тяжелой частью должна была стать та, что про брошенного младенца, но горький привкус ощутили оба в комнате именно после последних сказанных слов. Не по своей вине Сехун стал таким. И помочь ему с самого начала никто не мог.       Минсок боялся вставить хоть слово и сидел, замерев.       — Только не пугайся, — успокоил О. — Для меня это тоже пережиток прошлого. Не смотри так, я в норме.       Луна продолжала преспокойно висеть в небе и заглядывать в незашторенное окно, касаясь своим светом двух лиц. Ким понятия не имел, как долго Сехун хранил обиду на мать, на одну из них или на всех сразу, но сейчас он не выглядел озлобленным и мог без чувства тяжести смотреть на белую тарелочку на темном небесном полотне. То, как он представил Кима, уже говорило о том, что обиды, даже частично, но забыты. И все же, Минсоку хотелось верить в то, что однажды Сехун перестанет красить волосы и начнет смеяться своим звонким смехом гораздо чаще.       — Я могу спросить еще кое о чем?       — Сегодня ночь вопросов, поэтому да, конечно, — О развел руки в пригласительном жесте.       — Тогда поднимайся и пошли за мной, — схватив чашки со стола, Минсок быстро отправил те в раковину и проследил за тем, чтобы его гость поднялся с места и направился за ним в комнату.       Спальня, совмещенная с гостиной, куда изначально не решался звать Сехуна Ким, не освещалась лунным светом от слова совсем: шторы были плотно закрыты. Включив свет, Минсок прошлепал к рабочему столу, загоревшийся желанием показать кое-что, имевшее прямое отношение к грядущему вопросу. Телефон, покоившийся на столе, ожидал своего хозяина и без особого энтузиазма открыл электронное табло часов, показывая почти три часа ночи. В это время Ким обычно беседовал за обедом с Исой или занимался делами насущными в герцогстве. Он надеялся, что ничего страшного не произойдет в его отсутствие уже вторые сутки кряду.       Сехун тихонько сидел на кресле возле кровати, по-прежнему стараясь не глазеть по сторонам и ожидая продолжения и без того затянувшейся беседы. Минсок выглядел до ужаса сосредоточенным, что-то выискивая в телефоне, и О никак не мог сдержать ухмылки.       — Вот оно, — наконец прозвенел чужой голос, и экран с открытой фотографией обратился к зрителю. — Узнаешь?       Сехун смотрел на портрет мальчика, тот самый портрет из исторической секции картинной галереи.       — Узнаю. Это же я в детстве.       — Да быть не может! — Ким снова взглянул на фото, возмущенный. — Это точно не ты. Два разных лица же.       — Тогда почему ты показал мне именно этот портрет, а не чей-то еще? В галерее их полным-полно.       Устроившись на диване, Минсок отрицательно помотал головой:       — Ну уж нет, так не пойдет. Между прочим, именно ты заявил, что в том зале «скукота смертная». Поправь меня, если я ошибаюсь.       — Ты помнишь мои слова такой давности?       — Я не закончил. Значит, ты специально уводил меня от того места, верно? И на память мою повлиял, потому что наверняка как-то узнал, что я картину увидел. Знаю-знаю, зачем мне этот портрет, если на нем не ты? Не поверишь, но никак сопоставить не могу увиденное на картине с тобой. Словно это ты, но… не ты.       — Иногда, даже если очень хотим, мы не можем чего-то увидеть, — взгляд Сехуна стал загадочным. — Потому что видеть нам не положено. Есть вещи, которые я не могу открыть ни для кого, даже для тебя, хен. Среди них и эта разница, которую ты не до конца улавливаешь.       — Почему нет?       — Я не красив, как мои предшественники, во мне нет того, чем можно было бы любоваться.       — Что мне сделать, чтобы ты не побоялся открыть себя настоящего? М? — Минсок сдвинулся к краю кровати, заглядывая в чужие глаза. — У меня вот есть растяжки.       Сехун искренне не мог понять, к чему это сказал Ким, поэтому только раскрыл рот в немом «о» и снова закрыл, не найдя подходящего ответа.       — Нет, я серьезно, — а тот спустил одну ногу на пол, чтобы задрать край рубашки и оголить часть поясницы. — В детстве мой вес рос слишком стремительно, я был похож на шарик и постоянно комплексовал. Глянь-ка.       Это походило на безумие, но Сехун все же взглянул на чужую кожу, обнаруживая белесые росчерки по всему открытому для глаз участку. Словно кто-то нанес много-много маленьких штришков и забыл стереть. Было похоже на потрескавшуюся высохшую краску, которую убрать никак нельзя.       — У меня все бедра и спина в таких штуках, — словно с гордостью продолжал Минсок. — Даже на пятой точке имеются. Ты уж извини за подробности, но ведь так оно и есть. А еще у меня просто ужасное зрение и без очков я практически ничего не вижу. И глянь на ладони, они все время потные…       — Хен, — выдохнул О. — Зачем ты говоришь об этом? Все эти мелочи, да, безусловно, могли или могут приносить тебе дискомфорт, но это очаровательные дополнения тебя самого. Это не уродства.       — К тому и веду, — вернув рубашку на место и снова скрестив ноги на диване, ответил Минсок. — Не вижу ничего уродливого в естественном цвете волос. И в шрамах, если такие есть. Мальчик на картине не показался мне страшным или жутким, отнюдь. А ты все прячешься без конца.       — От того, что я покажусь тебе, ничего ведь не изменится. На люди мне по-прежнему придется выходить в том обличье, которое я сам для себя создал.       — Начни с малого.       Минсок отступать не собирался. Он копал так долго и все это было не зря, так почему сейчас, когда стало известно так много, нужно было остановиться? Ему не хотелось останавливаться. Он считал, что имеет право знать всю правду, какой бы она ни была.       Сжимая пальцы рук в замок, Сехун изучал взглядом пол, понимая, что его только что загнали в угол: Ким, даже если и отстанет сейчас, вернется к этой теме позже. Он умел ждать, что неимоверно выводило из себя большинство окружающих.       — Ты же не разорвешь рубаху на груди и не начнешь светиться в свете Луны как Эдвард Каллен под лучами Солнца, да?       — Чего?       — Да так, ничего, мысли вслух, — Минсок прыснул, надеясь, что его все же не поняли.       Сехун тихо попросил снова показать ему снимок картины, а затем вернул телефон владельцу и поднялся с места. Он выглядел озадаченным, немного напряженным, его голова склонилась вперед, а глаза на секунду закрылись. О ничего не шептал, не читал никаких молитв и не хлопал в ладоши, даже не попрыгал на одной ноге ради приличия, а просто глубоко вздохнул и уселся на диван рядом с Минсоком.       — И это все? — Тот явно недоумевал, оглядывая ни капли не изменившегося гостя. — Ты выглядел так, словно чихнуть хотел.       — Да, все, — расстегнув пуговицы на манжетах рубашки, Сехун закатал рукава до локтей.       — А что поменялось-то?       — Увидишь.       И загадочная полуухмылка сопроводила последнее слово. Минсоку не стало яснее, потому что в его глазах все осталось так, как и было, хотя он чувствовал, словно проделал какую-то невидимую работу. Жадный взгляд упал на оголенные руки парня, словно те были обмазаны черной икрой или искрились в полумраке.       — А ты знаешь про Кенсу? — Зачем-то спросил Ким.       — Знаю.       И их разговор, преодолев метку откровенностей, зашел в новое русло. Минсок рассказал Сехуну об их с Кенсу знакомстве и о том, как странно по первости тот себя вел. Он до сих пор знал о хранительских штучках не так много, но был уверен, что из До получится замечательный Хранитель. На вопрос о том, почему участник Кенсу все еще не на месте, О ответить не смог, хотя наверняка знал причину, ведь именно с его исчезновением связаны все пропажи участников. Но давить Минсок не стал, понимая, как много пришлось вывернуть собеседнику за эти несколько часов.       Они как-то перешли к теме друзей, хотя говорил, по большей части, именно Ким. Ему пришлось сдерживать себя и умалчивать об интересе Чондэ к Кенсу, хотя так и норовило выпотрошить всю правду и посмотреть на чужую реакцию. Но, раз обещал хранить секрет, слово нужно было держать.       Присутствие самого Лунного Принца на собственном диване в собственной квартире нисколько не напрягало Кима, а даже наоборот, расслабляло и несколько успокаивало. Стрелки часов неумолимо неслись вперед, сокращая расстояние до рассвета, но замечать этого не хотелось. Минсок замечал вещи поважнее: его собеседник медленно трансформировался, словно хамелеон, меняя окраску, но оставаясь при этом собой. Чужие прежде рыжие волосы потеряли всю рыжину, приобретя грязно-серый оттенок, а лицо стало еще более бледным и обсыпалось кучкой темных пятнышек, похожих на родинки. Все это не состыковалось в одном образе, будто кто-то понабрал разных кусков и попытался слепить из них единое целое.       Еще несколько месяцев назад они оба не знали друг друга, а сейчас, укрытые ночной тишиной, сидели на одной постели и раскрывали друг другу тайны, как самые близкие люди на Земле. Никто и знать не мог, как долго все это продлится, как часто они смогут болтать вот так и к чему это приведет их, но именно сейчас все стояло на своих местах.       На некоторое время отлучившись с телефоном на кухню, Минсок вернулся и повалился на покрывало, тут же сворачиваясь клубочком и продолжая глядеть на Сехуна. Тот не спросил, куда выходил старший, просто улыбнулся и улегся на спину, теперь глядя в потолок. Возможно, Киму не нравилось то, как поменялись они вдвоем, как перестали носить маски и ершиться, а возможно и нет. Но ему точно нравилось то, как соприкасались их плечи, пока они лежали рядом, потому что Сехун, несмотря на свои ледяные руки, оставался теплым.       Через полчаса в дверь позвонили. Стоило ожидать чего-то, чем оказалась привезенная черная лапша, которую заказал Минсок. Никакой привычной курочки, и Сехун выдохнул, потому что порядком устал от нее за последнее время. Они так и остались в кровати с едой, перебивая разговоры теперь причмокиваниями и булькающими звуками соуса, смешанного с лапшой. Ким распахнул шторы, убедившись в том, что Луна исчезла из поля зрения.       За ночь на небе не показалось ни одного облачка, в шестом часу утра линия горизонта, частично скрытая многоэтажками, открыла виду рыжеватую кромку, которая грозилась разорваться и позволить Солнцу выбраться наружу. Минсок давно не видел восхода, а уж в чьей-то компании для него это было впервые.       — Наверное, это самая вкусная лапша за всю мою жизнь, — поставив тарелку на пол, Сехун потянулся.       Бледность кожи его рук страшно контрастировала с буквально черными венами, словно по ним бежала не кровь, а угольная смола. Ким не замечал этого раньше, а сейчас это сильно бросалось в глаза. Теперь чужая голова потеряла шальной оттенок окончательно: никаких прекрасных белых волос на макушке не оказалось, но зато были обычные черные с проседью. Локоны казались жесткими на ощупь, а седые волосинки совершенно не придавали шарма, как иногда случалось у мужчин в возрасте. Это выглядело странно.       Сехун смотрел на восходящее Солнце безотрывно довольно долго, пока Минсок рассматривал его, абсолютно нового, словно другого человека. Все постепенно вставало на свои места — парень в его квартире становился взрослой копией мальчика с картины.       — Думаю, стоит принять душ, иначе я не соберу голову по кускам к началу рабочего дня, — выгнув спину, Минсок заставил себя свалиться с кровати.       — Я тогда пойду, пожалуй, — Сехун тут же встрепенулся, готовый уносить грязную посуду в мусорку и уматывать.       — Моя душевая в твоем распоряжении, так что не торопись.       — Все еще пытаешься раздеть меня? — Такого напора Минсок не ожидал точно.       — Больно надо, — фыркнул он в ответ.       Ким знал, что гость не уйдет, оставив квартиру открытой, поэтому быстренько прошмыгнул в ванную и разделался с утренними водными процедурами. Душ взбодрил, но на какой промежуток времени — известно не было, а кофе вряд ли мог спасти. Обычно после ночных смен на подработке чувствовалась меньшая усталость. Хотя, могло сказаться и то, что Минсок оставался без сна уже вторые сутки.       Сехун, как и предполагалось, сидел на кухне в ожидании выхода Кима. Его вид был максимально задумчивым. Юноша только и успел повернуть голову к возникшему в дверном проеме хозяину квартиры, замерев: Минсок, будто специально, не удосужился облачиться в футболку или кофту, сияя голым торсом на всю округу. Его влажные волосы были забраны мягкой повязкой, а на носу сидели непривычные очки в посеребренной оправе.       — Душ свободен, полотенце я положил на стул, — прошлепав к раковине, констатировал Минсок, принимаясь за мытье грязной посуды.       О не стал отвечать, молча поднимаясь и удаляясь в доселе неизвестном направлении. Он заметил те самые милые растяжечки, о которых говорил Ким, на чужой спине, и это смотрелось до ужаса очаровательно в сочетании с довольно слаженной комплекцией. Минсок не выглядел как перекаченный подросток, не способный налюбоваться собственным телом; он был целостно сформирован и не вызывал желания визуально или подсознательно что-то подправить в себе. По крайней мере, не у Сехуна точно.       Пока О лил воду, Ким размышлял над тем, стоит ли подать гостю чаю или нет. И как реагировать на его выход из ванной? А если тот выйдет в одних трусах, что тогда? Конечно, это будет немного неожиданно, но ведь Минсок позволил себе вольность выйти без верхней части одежды. Но, с другой стороны, это же его квартира и он имеет право ходить здесь хоть на ушах.       Беспокоиться не стоило, потому что Сехун выплыл совершенно свеженький, в своих рубашке и джинсах, с мокрыми темными волосами и лицом, полным благодарности. Минсок сначала ничего особо не заметил, но когда поставил перед гостем чашку с чаем, успел замереть: глаза О были разного цвета. Один, абсолютно черный, словно демонический, склера которого полностью скрывала радужку и зрачок; и второй, пронзительно-голубой, невероятной красоты.       — Обалдеть… — Только и смог промямлить Минсок, продолжая таращиться в чужие глаза.       — Сколько раз за сегодня ты удивился? — Пряча взгляд в чашке, Сехун тонко скрыл неловкость.       — Это другое, Сехун. Твои глаза просто потрясающие, ты в курсе?       — Хен…       — Ты уверен, что это проклятье? — Не унимался Ким.       — Стоять, — резко протянув руку вперед, О дотронулся до чужого лба. — Если сейчас же не угомонишься, я сыграю в плохую игру, которую ты так не любишь.       Минсок замолчал, хотя не до конца был уверен в правдивости игры парня. Тот продолжал держать свою ладонь на голове.       — Я не желаю тебе зла, — его пальцы стали немного холоднее, а после исчезли со лба.       Прежде сонные глаза Минсока распахнулись, а внутри все словно пробудилось. Он почувствовал себя так, будто хорошенько выспался, а потом закинулся парочкой энергетиков, смешанных с крепким кофе.       — Ты как это сделал? — Оживленно поинтересовался Ким.       — Ловкость рук и никакого мошенничества. Двое суток без сна твой организм плохо перенесет, я просто немного облегчил ношу.       Похлопав себя по щекам, Минсок разулыбался и одними губами произнес «спасибо», на что получил ответный кивок.       Чашки с чаем опустели, собеседники замолчали, и Сехун все же решил уйти, чтобы дать спокойно собраться хозяину квартиры. Ким смотрел, как донсен натягивает обувь, и вдруг вспомнил серые теннисные мячи, вывалившиеся ему на голову в чужом доме.       — Слушай, я еще хотел спросить про те мячики, — протянув мотоциклетный шлем, рискнул Минсок. — Ты сказал, что это подарок матери. Значит, это все-таки не спортивный инвентарь?       — Не совсем, — ответил О и запахнул куртку. — Я расскажу тебе о них в следующий раз. Это довольно специфический подарок, двумя предложениями не объяснить.       — Ловлю на слове.       И гость ушел, прикрыв снаружи дверь. Минсок едва ли удержал себя от удара головой об стену, потому что чувство неловкости накрыло сразу же. Он даже не смог выразить свои эмоции по отношению к тяжелому рассказу Сехуна. Да если тот и просил не обращать на его слова внимание, стоило хотя бы успокаивающе похлопать по плечу или погладить по голове. Или сказать, что новый вид ни в коем разе его не разочаровал и не напугал. Скорее, удивил, перевернул взгляд. Но Минсок ничего из этого не сделал, потому что не знал, как правильно.       Он никогда не проявлял жалости к матери, не утешал друзей, не подбирал нужных слов и не умел показать молча то, что чувствует. Внутри его пробирало, но снаружи это не проявлялось. Сехун буквально выпотрошил себя, открыв все внутренности, а в ответ получил только скомканный комплимент в сторону глаз. Минсок был бы благодарен ему, если бы он обиделся или еще чего; хоть какой-то толчок в сторону.       Собираясь на работу, Минсок вдруг подумал о том, что целый день не контактировал с Чондэ, и почти набрал его номер, но вовремя спохватился: что можно было сказать с утра раннего? «Приветики. А я снова ночевал с Сехуном. Представляешь, он признался, что является Лунным Принцем»? Ни один из них после такого не вынесет объяснений. К тому же, Чондэ снова потребует подробностей про белье, а таковых у Минсока по-прежнему не имеется. Сейчас наедине с другом оставаться было опасно. Кенсу говорить о чужом признании тоже не хотелось, потому что не известно, какая реакция последовала бы за этим. Да и своих проблем парню хватало. А Чанель и вовсе не поймет, о чем речь. И, оказалось, поделиться не с кем. Хоть бери и засыпай прямо сейчас, чтобы все же добраться до Исы и все ему выложить. Но сна, благодаря проделкам Сехуна, не было ни в одном глазу, к тому же, работа не ждала, так что этот вариант благополучно отваливался.       Собравшись с мыслями, Минсок сделал последний штрих, нацепив парадные очки, и бодрым шагом вышел из квартиры, надеясь на продуктивную работу. Солнце на улице светило по-летнему ярко, но воздух все еще не прогрелся, люди по привычке таскали с собой зонтики и надевали плащи. Ким про зонт совсем забыл и возвращаться за ним не хотел, подумав о том, что при случае просто возьмет один в учительской.       Привычной толкучки в автобусе не было, даже некоторые сидячие места пустовали, поэтому удалось преспокойно выудить из кармана телефон и полистать ленту утренних новостей. Минсок подумал о том, что неплохо было бы встретиться кое с кем, чтобы разрешить некоторую проблему. И выбрал в Какао не длинный, но весьма бьющий по глазам диалог. Вздохнув и собравшись с мыслями, он еще разок взглянул в окно, а затем после незамысловатого «Привет» со смайликом пригласил Чжехи на прогулку.