Давняя история

      Желание Камелии видеть на балу маршала Святого ордена имело под собой чисто практический интерес: прекрасный рыцарь несомненно привлёк бы к себе женские взгляды и помог бы ей в намерении всецело владеть вниманием хозяина, что при иных обстоятельствах было невыполнимо, так как на приёмах и балах князь всегда был окружён дамами, слетавшимися к нему, как мотыльки на огонь. А улыбающийся Владислав был по-южному горяч и, имея около себя официальную фаворитку, не обделял вниманием и других прелестниц, никогда не отказывая им в любезности пустого приятного разговора с обильными комплиментами их красоте и танца с улыбками и пылкими взорами. Баронесса, обожая балы, где она заслужено блистала, затмевая остальных красавиц, всеми силами старалась не показать вида, как ей это неприятно. Она очаровательно улыбалась и весело болтала с гостями, но её хорошенький белый лобик то и дело досадливо хмурился, а пухлые алые губки в раздражении покусывались жемчужными зубками.       Однако девушка не смела как-то выразить князю своё неудовольствие, опасаясь его буйного нрава. Она знала, что венценосец не терпит никаких уз, тем более любовных. Господарь был страшен в гневе, и любезный и внимательный кавалер в его лице мог в мгновение ока превратиться в жестокого и безжалостного тирана, чьи глаза метали огонь, стоило чем-либо вывести его из терпения, которым он никогда не отличался. Недаром в немецких хрониках Владислав носил прозвище Неистовый.       Памятуя об этом, златовласка подавляла свою ревность и после празднеств и увеселений никогда не показывала вида, что недовольна поведением галантного валашского правителя. Любимицы господаря обычно недолго наслаждались своим особым статусом. Удостоившись внимания Владислава, став предметом его мимолётного увлечения, они сменяли друг друга со скоростью распускающихся по сезону цветов.       И только прекрасной баронессе Камелии дольше остальных удалось задержаться в фаворитках щедрого на внимание и ласки, но ветреного венценосного красавца. Будучи нежным и предупредительным со своими любовницами, князь никогда не говорил им, что любит их. Но валашская сирена, справедливо считая себя первой красавицей при валашском дворе, не теряла надежда покорить дьявольски гордое и независимое сердце её правителя румынского княжества.       — Теперь дело за вами, ваше высочество, — с радостным блеском в глазах сказала златовласка, повернувшись к господарю.       — Хорошо, баронесса, обещаю, что бал будет назначен на самое ближайшее время, — с улыбкой ответил Владислав.       Задержавшийся столько времени, сколько полагалось этикетом, Ван Хельсинг поднялся, попросив разрешения удалиться, сославшись на дела: он не хотел мешать государю и баронессе, которая, как он понял, была его любовницей. К тому же они у него действительно были: надо было проверить, как разместили других рыцарей и солдат в казармах, а также написать Великому магистру.       Габриэль спустился в нижние этажи замка, где поселили остальных рыцарей и их слуг. Всех их хорошо устроили, предоставив им одни из лучших комнат. Солдаты в замковых и городских казармах, которые маршал также посетил, взяв в княжеских конюшнях свежего коня, тоже не жаловались. Владислав позаботился, чтобы принять их всех наилучшим образом.       — Что говорит князь, — поинтересовался у Габриэля комтур* Патрик, рыжеволосый ирландец с весёлым нравом, когда он вернулся из города, — скоро мы встретимся на поле боя с дикими ордами Мехмеда?       — Не знаю, Патрик, — ответил полководец ордена. — Ты же знаешь, что всё зависит от политической обстановки. Тебе не терпится в бой?       — Ну, сперва я не прочь как следует отдохнуть после длительного и изнурительного перехода, — признался комтур. — Думаю, нам всем это не помешает.       — Согласен.       — Владетельный князь преотлично нас всех здесь устроил, — заметил ирландец, — пожаловаться не на что.       — Да, несмотря на не слишком лестную репутацию, он оказался превосходным хозяином, — подтвердил маршал. — Отдыхайте. А потом мы, по всей видимости, будем приглашены на бал, — с улыбкой сообщил рыцарю Ван Хельсинг.       — Что ж, я знаю, что ты не слишком приветствуешь такие заявления, но, по правде, я не против познакомиться с местными дамами, — засмеялся Патрик. — Думаю, среди них есть настоящие красавицы, по пути мы встречали немало хорошеньких девушек.       — Знаю, Патрик, — улыбнулся Габриэль, — и думаю, возможность оценить красоту валашских дам тебе и другим нашим рыцарям представится в самом скором времени.       — Я рад, Габриэль, — расплылся в довольной улыбке комтур, — жизнь всё-таки не должна состоять из одних молитв и ратных подвигов. Как говорится в Святом Писании, в книге Екклезиаста, есть «время плясать», и сын Божий, Иисус совершил первое чудо, претворив воду в вино на брачном пиру в Кане Галилейской, дабы веселилось сердце человеческое.       — Согласен, Патрик, — понимающе улыбнулся в ответ Ван Хельсинг. — Однако всё-таки об этот не стоит лишний раз распространяться в обществе нашего брата-капеллана Альфреда и сообщать нашему отцу, гроссмейстеру.       Ирландец, с хитрой улыбкой, кивнул головой, соглашаясь.

***

      Когда любовники остались наедине, Камелия прислонилась к спине князя, обнимая его:       — Влад, любимый, я так соскучилась по тебе! — Маленькие нежные ручки обвились вокруг сильных плеч. — Мы уже два дня не были вместе… — Надув губки, как обиженный ребёнок, она прижалась нежной щёчкой к волосам Владислава, ласкаясь об них и мурлыкая, словно кошечка. — Ах! Какие у тебя мягкие волосы! Какой аромат!       — Ну, с твоими им не сравниться, моя золотоволосая сирена, — рассмеялся Владислав, ласково накрыв ладонями ласкающие его ручки баронессы, а затем повернулся к ней лицом, обвивая её ивовый стан. — Я боялся, что твой древний муж будет ревновать, моя фея, — лукаво улыбнулся господарь, гладя девушку по щеке.       — Влад, перестань! — пухлые губки вновь обиженно надулись. — Не смей дразнить меня! — Маленькие кулачки заколотили смеющегося господаря по груди, причинив ей не больше вреда, чем причинили бы падающие на кирасу лепестки цветов. Князь схватил кулачки и поцеловал их.       — Камелия, милая, может, тебе сложно понять, но я не могу всё своё время посвящать лишь развлечениям. — Правитель ласковым жестом, едва касаясь, скользнул кончиком пальца по подбородку своей любовницы. — Я знаю, ты не любишь слышать о серьёзных вещах — бабочки созданы, чтобы беззаботно порхать по цветах, — с ласковой улыбкой сказал правитель, нежно проводя рукой по её личику — но пойми, я должен заниматься государственными делами и управлением, оборонять Валахию и неустанно бороться со своими врагами, внешними и внутренними, в которых у меня, слава Богу, — князь усмехнулся, — нет недостатка.       — Так для тебя наши отношения всего лишь развлечение? — глаза поражённой баронессы округлились. Это было единственным, на что она обратила внимание. Её глаза стали грустными. А они так не любили грустить! Они любили сиять весельем и озорством! — Правда, ты ведь никогда не говорил, что любишь меня… — печально вздохнула златовласка. Её губки дрогнули, глаза, взмахнув изогнутыми ресницами, заблистали влагой, грозящей покатиться хрустальными каплями по нежным щекам.       Князь знал, как он может развеселить свою сирену.       — Совсем забыл, — улыбнулся Владислав, выпуская из объятий расстроенную любовницу. — Подожди минуту. — Господарь вышел и через несколько минут вернулся с дорогим ларцом, искусно отделанным золотом. — Вот, красавица моя, дозволь преподнести тебе небольшой подарок. — Грустная девушка без особого воодушевления взяла шкатулку, не торопясь ознакомиться с содержимым. — Открой же, — приказал Дракула.       Следуя повелению князя, Камелия открыла крышку — и её глаза радостно вспыхнули.       В шкатулке был потрясающей красоты рубиновый убор: роскошная диадема, великолепное ожерелье в несколько рядов, изящные серьги и перстень с крупным камнем, горящим кровавой звездой.       — Ах! Влад! Какая прелесть!!! — воскликнула обрадованная любовница, доставая украшения. — Как они подойдут к алому платью, которое ты мне подарил! Я надену их на бал!!! — Девушка весело запрыгала, восторженно хлопая в ладоши, словно милая резвая козочка на цветущем лугу.       Это было совершенно очаровательное зрелище, и улыбающийся Владислав привлёк к себе красавицу, нежно её целуя. Когда его губы коснулись алых губок баронессы, она издала томный стон и откинулась в объятиях князя, словно падая в обморок от наслаждения, приглашая мужчину подхватить её на руки и отнести в расположенную рядом спальню.       Однако вместо этого смеющийся господарь в танце закружил баронессу по комнате, и только после этого выполнил её желание, уединившись с ней в опочивальне. Камелия была горячей любовницей, умеющей доставить удовольствие своему венценосному любовнику, млея от его ласк. Она была счастлива, надеясь, что королевское подношение князя без слов говорило о его любви к ней. «Он так горд, что просто не может признаться в своей любви, но столь роскошный подарок, когда у него на счету каждый золотой, конечно, свидетельствует о его настоящем чувстве ко мне», — думала девушка.

***

      Вечером, лёжа на кровати, после того как одевшаяся с помощью любовника — господарь давно поднаторел в деле не только раздевания, но и одевания дам — баронесса была вынуждена вернуться домой, Владислав перечитывал зашифрованные донесения созданной им тайной службы, собиравшей необходимые князю сведения и руководимой преданным ему боярином Серждиу, сыном друга его отца, с которым они вместе были заложниками у султана.       Она действовала не только в Валахии, но и при европейских дворах, а также в Порте. Дракула везде имел своих осведомителей и конфидентов.       Пробегая глазами сообщения, господарь внезапно отвлёкся от их содержания: на листках бумаги перед ним вдруг возникло сияющее лицо, но не красавицы баронессы, а Левой руки Господа. «Он поистине прекрасен, будто действительно архангел», — снова подумал князь, прикрыв веки. — «Надо же, чтоб прозвище настолько соответствовало оригиналу…» Спохватившись, что думает не о том, о чём надо, Владислав внутренне рассмеялся и вновь сосредоточился на прерванном мимолётным видением деле.

***

      В это же время в султанских покоях дворца в Эдирне на покрытой тонким персидским ковром оттоманке, откинувшись на многочисленные подушки, возлежал очень красивый молодой человек, одетый в богатую турецкую одежду. Он был очень похож на правителя Валахии Владислава III, но в то же время его спокойна красота, как ни парадоксально, не имела ничего общего с чеканно-блистательной, мятежной красотой господаря. Черты его привлекательного лица скорее подошли бы его сестре, чем брату: они были чересчур тонкими и мягкими, женственными. В отличие от орлиного профиля венценосного Дракона, наложник султана Мехмеда обладал идеально ровным носом, но линии его лица были лишены мужественной выразительности и чёткости, делающих красоту огненно яркой и харизматически магнетической, — каковой с избытком обладал его старший брата, — а в красивых глазах фаворита не горела сатанинская гордость, дьявольская воля и решимость валашского господаря.       Раду лениво перебирал струны лютни, устремив томный взгляд на прихотливое вьющееся кружево вязи арабесок.       Этот калейдоскоп красочных узоров в бесконечных сочетаниях из геометрических и стилизованных растительных мотивов с изречениями из Корана оплетал всё: потолок, стены, двери, мебель, убранство, не оставляя ни одного не затронутого вездесущим орнаментом места. Витиеватые, многоцветные, броские до аляповатости, арабские узоры не давали взору покоя нигде, непрестанно танцуя и мерцая перед глазами, и могли вызвать мигрень у любителя сдержанной и благородной эстетики.       Одна из решётчатых дверей отворилась, и в комнату широким шагом вошёл султан Мехмед, одетый в роскошный парчовый халат. За дорогим восточным поясом у него был заткнут ятаган с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями.       Это был смуглый, коренастый и грузный мужчина среднего роста с бычьей шеей, чёрными глазами-угольями, в которых горела животная жестокость и чьи белоснежные белки странно сверкали на фоне тёмного тона кожи, ярким плотоядным ртом и длинным крючковатым носом одутловатого лица с чёрной курчавой бородой.       Однажды из султанского сада пропала великолепная дыня, и Мехмед II, желая разыскать похитителя, велел распороть животы у четырнадцати рабов. В другой раз он лично отрубил голову рабу в своём дворце, чтобы знаменитый итальянский художник Джентили Беллини, писавший его портрет, смог воочию увидеть конвульсии шейных мускулов.       Всем давно было известно о пристрастии повелителя правоверных к красивым мужчинам.       Хоть ислам официально и осуждал гомосексуализм как греховный, но при этом в восточной культуре, в отличие от христианской, мужская любовь, хоть и не поощрялась, но не считалась противоестественной, даже напротив: в мусульманской суфийской* литературе, чьими представителями были величайшие восточные поэты, она прославлялась как проявление высшего чувства, так что именно любовь между мужчинами являлась метафорическим выражением мистической любви между богом и человеком.       Гомосексуальные отношения служили примером высокого и морального чувства. Поэтому, вопреки тому, что Коран демонстрирует отрицательное отношение к такой любви, мусульманская культура в целом относилась к ней чуть ли не с обожанием и восхищением. Классические произведения арабской поэзии и прозы — от великого арабского поэта IX века Абу Нуваса, в своих стихах прямо призывавшего всех мусульман стать содомитами, до памятника восточной литературы «1001 ночи» — изобилуют гомоэротизмом, подающимся с уважением и пониманием.       Любовь между мужчинами прославлял персидский суфийский поэт Саади, один из величайших лириков мировой литературы, суфийский шейх Хафиз, чьи стихи являются вершиной персидской поэзии, выдающийся персидский поэт-суфий Джалаладдин Руми, в творениях которого любовь к Аллаху неотделима от любви к его другу и учителю Шамсу Тебризи. Эти двое суфиев, после обмена божественными откровениями, сливались в небесном экстазе.

Той ночью мой кумир положил свою длань мне на грудь. Крепко обхватил меня и вставил мне в ухо кольцо раба. Я молвил: «Возлюбленный, я стенаю от твоей любви!» Он прижал свои губы к моим и успокоил меня. (Айн аль-Кудат)

      Эротическое обращение одного мужчины к другому было стандартным приёмом арабской любовной лирики, и в восточных поэмах, даже тех, что посвящались женщинам, по-восточному богато благоухали целые цветники метафор мужской красоты.

Как прекрасен виночерпий, тонкостанный, волоокий! Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя. Юноше любовный пламень смуглые румянит щёки. Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьётся у огня. В чашу смотрит полумесяц. Не копья ли наконечник От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня? Туча с молнией на гребне — чёрный конь в попоне белой. Ветер северный поводья натянул, его гоня. Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами, Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня. Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня. (Ибн Хафаджа) На щеках его румянец, зубы у него — как жемчуг, Зорок он, как будто сокол, талия его стройна; То не финики и листья, это на губах-рубинах Золотой пушок; а щеки — словно полная луна. (Мухаммад Аз-Захири)

      У арабских халифов издревле были любовники, поэтому бисексуальный султан Блистательной Порты, отдающий предпочтение мужчинам, не считал нужным скрывать свои вкусы и предавался любви с ними вполне открыто. Те же, кто дерзал отвергнуть его притязания и домогательства, рисковали жестоко поплатиться за это: одному из противящихся его желанию Мехмед приказал отрубить голову вместе с его отцом и зятем.       Султан тяжело шлёпнулся на оттоманку и притянул к себе податливого молодого красавца, охотно обнявшего его.       — Мехмед, любимый, когда же я, наконец, стану господарем Валахии вместо моего брата? Мне уже надоело ждать, — спросил у него Раду, в красивых глазах молодого мужчины горело нетерпение.       — Разве ты скучаешь в моём дворце, татлым*? — рука османа пробежала по мягким волосам любовника.       Раду поджал губы, ничего не ответив.       Повелитель правоверных рассмеялся:       — Я понимаю твоё нетерпение, джаным*. Я и сам хочу этого, управляющий Валахией Казыклы* — кол в боку моей империи! — В чёрных глазах Мехмеда блеснула лютая ненависть. — И ты бы уже давно занял его место, если бы сам Дьявол не помогал ему в борьбе со мной! Помнишь, чем окончился наш недавний удачный поход на Валахию? Махмуд-паша захватил пять тысяч пленников, но при переправе через Дунай, твой братец-шайтан выскочил как из-под земли и со своими пятью тысячами воинами атаковал наше восемнадцатитысячное войско, из которых восемь тысяч были порублены и утоплены, все христиане — освобождены, а Махмуд с оставшимися воинами позорно обратился в бегство! А зимой он переправился через замёрзший Дунай и осадил семнадцать наших пограничных крепостей, большинство из которых сжёг, убив всё окрестное население, чтобы некому было их восстановить, пронесясь кровавым огненным смерчем по моей земле! Пока что мне не удаётся победить Дракона! Но будем уповать на Аллаха, рано или поздно, я посажу тебя на валашский престол, обещаю, свет очей моих!       — Лучше бы рано.       — На всё воля Аллаха, джаным. У меня много дел и помимо непокорной Валахии. Но, клянусь Аллахом, я сумею принудить её к повиновению моей воле так же, как наказал Венецианскую республику, бросившую мне вызов в Эгейском море и жестоко поплатившуюся за это, лишившись всех своих островов.       — А что ты сделал с венецианским дожем*, посмевшим оказать сопротивление моему Фатиху*? — поинтересовался Раду,       Султан разразился недобрых смехом.       — Я пообещал сохранить его голову.       — И нарушил свою клятву?       — Разве я не следую понятиям чести, татлым? Голова его осталась в целости и сохранности, чего нельзя сказать о туловище, — зверски захохотал Мехмед, — ведь его я не обещал сберечь и перепилил надвое!       Представив себе эту картину, Раду скривился и закашлялся. Его едва не вырвало.       — О! Якышиклы*, не превращайся в девушку! — засмеялся султан. Он взял со столика огромный сочный персик и, откинувшись на подушки, со смачным чавканьем вгрызся в него зубами, брызнув во все стороны соком. — Кстати, о девушках… — Мехмед, жуя, громко хлопнул в ладоши.       Сейчас же одна из щедро украшенных восточными узорами, резных дверей отворилась и в комнату в сопровождении музыкантов, шурша шёлком шальвар и звеня многочисленными браслетами, украшавшими их запястья и щиколотки, впорхнула стайка танцовщиц в разноцветных нарядах с бубнами в точёных руках. Нижняя часть их нарумяненных лиц были закрыта легчайшими прозрачными вуалями, оставляя открытыми сильно насурьмленные глаза и брови.       Склонившись в глубоком поклоне перед тенью Аллаха не Земле, музыканты и девушки замерли. Султан милостиво дал команду начать представление. Опустившись на пол, музыканты начали играть, а танцовщицы мастерски исполнять танец живота, изгибаясь и качая крутыми бёдрами в такт ударам в бубны перед жующим фрукты Мехмедом, отправляющим их в рот один за другим. По его подбородку бежала плотоядная слюна, смешанная с соком плодов. Султан с удовольствием смотрел на танцующих девушек. Одной из них была особенно привлекательная брюнетка со жгучими восточными очами и родинкой на смуглой щеке, настоящая луноликая красавица поэтических газалей, бросающая на султана игривые взоры.       Развалившийся на оттоманке наместник Аллаха, оголив свою жирную волосатую грудь, чавкая, посылал ей благосклонные улыбки, обнажая желтоватые зубы, похожие на клыки зверя. Наблюдающий это хмурящийся Раду был явно не в восторге от флирта своего любовника со страстной танцовщицей. Наконец ему надоело и он, не смущаясь свидетелей, опустился на колено около бедра Мехмеда и, перекинув ногу через ноги султана, дерзко зажал коленями его бёдра, своим телом загородив ему обзор.       Такая смелость в поведении не отличающегося бесстрашием фаворита доказывала его уверенность в чувствах к нему грозного повелителя. И действительно выходка наложника не разгневала, а позабавила османа. Он оглушительно расхохотался, перекрывая громовыми раскатами смеха звучание громкой музыки, и, обхватив большими узловатыми руками стройный бёдра молодого красавца, дал знак музыкантам и танцовщицам прекратить представление. Музыка мгновенно оборвалась, и исполнители, кланяясь до земли, попятились к выходу и скрылись за дверью, оставив султана и его любовника наедине.       — Мой ревнивый Якышиклы! — удовлетворённо воскликнул Мехмед, опрокидывая Раду на спину, и в следующее мгновение с сопением зверя накинулся на любовника, срывая с него одежду.