***
Мы с Мишей дочитали «Дориана Грея» и, честно сказать, «переваривали» эту книгу не один день — философское чтиво озадачило нас надолго. Однако, есть в ней всего одна строчка, которая заставила нас хохотать минут пятнадцать, не меньше. «Она может жить, как Пердита, в своём саду среди мяты и златоцвета», — прочитала я. — А? — переспросил Горшок. «Она может жить, как Пердита, в своём саду среди мяты и златоцвета», — терпеливо перечитала я. — Кто? — не унимался Миша. — Она. — Как кто? — Как Пердита, — спокойно повторила я. — Кто-кто? — Миха тихо засмеялся. — Пердита… — Блять, не может быть. — Я тебе клянусь, тут так написано, — я показала ему нужную строчку. — Ссссууукааа, — он захохотал, прикрыв лицо рукой, а я попыталась продолжить чтение, еле сдерживая улыбку. «Может жить, как Пердита, в своём…» — УАХАХАХААААААА! — взорвался Горшок, откинув голову, — сукаааааа, ещё раз прочитай, я лопну щас! — Как Пе… — я рассмеялась, — блять, мне тоже теперь смешно. — Скажи это ещё раз. — Как Пердита. — Ссссуууукаааааахахахаааа… — Вообще-то такое название дали спутнику Урана. — Ему не повезло, хахаха! И Урану и, тем более, его спутнику!***
Раз уж я начала о книгах, о них и продолжу. Недавно муж ушёл на работу вместе с единственной зарядкой, потому, когда мой телефон и планшет окончательно вырубились, я взяла книгу. Толстая книга состоит из нескольких рассказов, и вот Горшок пришёл послушать один из них. Сюжет крутился вокруг религии — речь шла о староверах — потому Мишка очень заинтересовался, бросил ко мне приставать, чем занимался добрую половину дня, и, устроившись поудобнее — будто ему может быть иначе, да? — приготовился слушать. Я постоянно спотыкалась на отрывках священных писаний — тяжёлый слог — но он терпеливо слушал и вникал. Не выдержал он только один раз. В том отрывке шла речь о некоем иноке, на чью лесную келью дьявол наслал полчища муравьёв, что кусали его за «тайныя уды» да так сильно, что инок плакал от боли. Это словосочетание повторилось «стопицот» раз, и всякий раз, слыша его, Миха тихо хехекал. — Блин, нихрена не поняла, — пробормотала я, и вновь перечитала отрывок: «Много помышлял мешок шить на тайныя уды, да не шил, так мучился», — да что ж это, блин, такое? — «И гнездо себе зделали под печью, и оттуду исхожаху ко мне и ядяху ми тайныя уды…» — Блин… — подытожила я. — Что тебе непонятно? — спросил Горшок, и сразу принялся объяснять: — Муравьи на его келью напали. И пиздец. А нехуй в лесу дома строить. Он ещё и удивлялся муравьям в лесу! — Это я как раз поняла, — ответила я, — хотя должна признаться, что допетровский слог очень тяжёлый… — Ну? Он их кипятком, а им похуй, — продолжил объяснять Миха, — кусают — и пиздец. Помолился — и всё прошло. Заебись, да? — Это ясно. Но куда они его кусали? Что за «тайныя уды»? — Догадайся, — Миша прыснул со смеху и перевалился на живот. — Ну? — Хуй, — коротко ответил он. — Что?! — За хуй они его кусали, — повторил Горшок, продолжая смеяться. — Нет, не может быть. — А что ещё? — он приподнялся на локтях, — написано было, что ни руки, ни ноги они не трогали. Только «тайные уды». Это хуй, значит. Прикинь, — он расхохотался ещё громче, — он же мешок хотел сшить! Хуй в мешке, ё-моё, хахаха! — Ты ужасный. — Нихуя себе, — он уселся по-турецки, — они написали, что мужику муравьи хуй искусали, а ужасный при этом я! — Да не могло быть такого! Какой может быть «хуй» в священном писании?! — Обычный человеческий хуй! Кошка, «тайный уд» — это хуй, я тебе говорю. — Не верю. Надо загуглить… блин, планшет же сел! — Да блять! — воскликнул Горшок, — да хуй это, блин, хуй, ё-моё! Я тебе клянусь, хуй ему покусали! Читай дальше! Я хохотала минут пять, а он продолжал доказывать своё, чем ещё сильнее меня рассмешил. Кстати. Вечером я загуглила. «Тайный уд» действительно оказался половым членом. — А я тебе говорил, что они ему хуй покусали! — напомнил мне Горшок и заставил признать, что я зря его не слушаю, ведь он такой умница и красавчик.***
Дочитав главу, я отправилась на кухню — перекусить. — Эта книга вот-вот закончится, один рассказ остался. Надо поискать, что будем читать после неё, — сказала я Мише, поставив чайник. — А есть что-нибудь этого же автора? — поинтересовался он, — я его раньше читал, но как-то не зашло, а сейчас — ничего, интересно. — Дай подумать… «Любовницу Смерти» не читал? — Такое — точно нет. Интересно, как она со смертью… — он изобразил ритмичный свист, похлопав развёрнутой ладонью по сжатому кулаку. — На смертном одре, как же ещё, — я рассмеялась, — это не любовный роман, это исторический детектив. Тебе понравится, я уверена. Я вспомнила сюжет, рассказывающий о необычной девушке, которую можно смело назвать неформалкой: необычные фасоны платьев, распущенные волосы, папиросы — и это в конце 19-начале 20 века! Вспомнила я и о том, что у девушки той жил маленький уж. Она кормила его молоком и фаршем; и всегда носила на шее, наводя ужас на прохожих. А потом… Я сделала усилие, чтобы проглотить ком в горле. Когда на неё напал убийца, ужик вцепился тому в руку, в попытке защитить хозяйку; и эта сволочь бросила змеёныша в стену, тем самым убив его. Когда враг был повержен, девушка села и зарыдала. Не от пережитого стресса, а от горя: на её коленях чёрной лентой лежал мёртвый уж. По моим щекам покатились слёзы и закапали на разделочный стол. Миха с жалостью поглядел на меня, обнял за плечи и, чмокнув в макушку, нежно сказал: — Шо ж ты у меня такая ебанутая… На всю голову. Ну как бы да. Стою тут, ною из-за книги, которую читала сто лет назад. — А то ты сам не такой… — тихо проговорила я. — И я ебанутый, — с готовностью согласился Горшок, — ищи давай свою книгу. Вместе повоем над мёртвой змеёй.***
В тот же день Миша меня напугал, громко хлопнув кухонной дверью. Я лежала на диване, просматривая новостную ленту на ещё не отключившемся гаджете, как вдруг раздался громкий «БАХ». — Аааа! — взвизгнула я. Через несколько секунд в комнату просочился Горшок с лицом: «упс-Миха-бяка». — Не рассчитал силу, — развёл он руками, и снова скрылся на кухне. Через несколько минут я вновь подскочила от очередного «ба-бах». Это явно дверка шкафчика стукнула. — Блин, что ты там делаешь?! — крикнула я, — что, блин, ты там ищешь?! — Ничего, — Миша снова нарисовался в дверном проёме, — я случайно стукнул. Я просто с малым играл… Малым он называет моего пушистого друга. На кухне зашуршал пакет и снова стукнул шкафчик. Я не выдержала: — Горшок! Будь взрослым! Тебе пятьсот лет! — Тридцать девять! — крикнул он в ответ. Пятьсот и тридцать девять — это, конечно, не одно и тоже, но сдаваться я не собиралась. — Сорок четыре! — Допустим! И чё, мне теперь с животинкой нельзя поиграть?***
Пожалуй, расскажу и о животинке. Все мы знаем, что Горшок любит животных, и мой питомец не исключение. Смешнее всего мне наблюдать, как Миша его дразнит, убегает и прячется за углом, а пушистик мчится за ним, тогда Горшок его пугает, делая выпад вперёд, и животное, резко тормозит, скользя по полу, а затем пускается на утёк. Однажды Миша озадачился: — А чё будет, если я не буду пугать? Что он будет делать? — Будет хватать тебя за ноги, — ответила я. — Бля, это будет охуенно, — рассмеялся он. Он раздразнил зверька и тот, как я и обещала, напал на его ноги, проскочил насквозь, по инерции добежав до стены, и спрятался под стул, с удивлением рассматривая оттуда странного мужика. Горшок ржал. А однажды он напугал пушистого случайно. И это было эпично. Желая устроиться на своём любимом месте — на подоконнике — Миша резко, с грохотом, захлопнул окно. Боец и ухом не повёл. Я взвизжала. Зверёк же стал щемиться жопой под кухню с глазами размером по пять рублей. Что сделал Миша? Нет, он не пошёл просить прощения у держащейся за сердце меня. Он опустился на колени и на карачках пополз по полу, заглядывая под кухню и причитая: — Вот я ебанутый, вот гадина я, вот урод, напугал животинку! Прости меня, пацан, прости дурака! Я случайно! Я ухохоталась. А животинка, к слову, простила и выползла к нему. Даже совершила попытку забраться к нему на колени. Тупенький он у меня…***
Расскажу ещё о его взаимодействии с предметами. О том, как он включает музыку я уже рассказывала. Кстати, пару месяцев назад я застала его за тем, как он тыкал пальцем в плеер, листая песни, до тех пор, пока не наткнулся на нужную. Меня это тогда не испугало потому что он был в своем образе, я только воскликнула: — Попался! Но чаще всего он чудит будучи невидимкой, и вот это меня иногда пугает. Недавно он мне помогал рисовать. Я сидела у заваленного красками, карандашами, кисточками и бумагой стола, и он, невидимый, крутился рядом, то заглядывая через плечо, то отходя к стене и наблюдая за мной со стороны. Мне понадобилась зелёная краска и я стала её искать, поднимая попадающиеся под руку баночки. Миша нашёл её первым и подвинул ко мне, через весь стол. — АХ ТЫ Ж ЁБАНЫЙ ТЫ НАХУЙ! — вскрикнула я, увидев, как ко мне «едет» баночка с краской. Сообразив, что это мне Горшок помогает, я поблагодарила, — а, спасибо, лапушка… — и добавила, чтобы он понимал, что в образе невидимки так делать не надо, — НО АХ ТЫ Ж ЁБАНЫЙ ТЫ НАХУЙ!***
У каждого человека аура окрашена в определённый цвет. И даже имеет определённый вкус! Узнала я об этом от Рыжей, а Миша, услышав нашу беседу, быстро прокомментировал: «Рыжая цвета энергии космоса, — к слову, этот цвет похож на цвет газа — прозрачно-голубой. Очень красивый, — а на вкус — сладенькая». — Ладно, а я какого цвета? — спросила я. Миха потёр подбородок: «Розово-фиолетово-малиновая типа… — он немного подумал и ткнул пальцем в пачку сигарет, что лежала на столе, — такая». — Это пурпурный цвет. «Я в таких тонкостях не разбираюсь. И не должен!». А через некоторое время этой темой заинтересовалась и Пифия: «Мне скажите ауру, а? Я тоже хочу знать». «Горшка спроси, — посоветовала я, — он тебе и вкус скажет», — и подумала, что про вкус мне его тоже надо будет спросить. «Да нихера он мне не скажет… Ты спроси! Пжааааласта». «Он сейчас где-то шастает… Позвать что ли?» «Позови, пожааалуйста». — Мишутка, можешь прийти? Он тут же возник в дверном проёме, прошёл в кухню и уселся на стул, выжидающе уставившись на меня: — Ну? — Миха, а Пифия, она какая? — сходу спросила я. — Красивая, — не задумываясь ответил он. Я расхохоталась, прикрыв лицо руками. Ну конечно! Он же не знает, о чём мы говорили, а я не подумала уточнить! — Чё ржёшь? — не понял он. — То хуй у него охуенный, то Пифия красивая… — проговорила я сквозь смех. — А что, не так что ли? — Так, так! И хуй, и Пифия… Блин, что я несу! — я засмеялась ещё громче: член ведь и правда охуенный! А Пифия действительно красивая! Но в одном предложении это звучит ужасно и от того смешно, так что я с трудом, сквозь смех, смогла уточнить: — Нас аура интересует. — А! Тогда тёмно-синяя. А на вкус такая… Ммм… Пряная, вот. «Как перчик что ли?» — уточнила подруга. «Не, не перчик, перчик — острый, — ответил Миша, — другая специя. Хуй знает, какая, но вкусная». «Хмммммм интрига… Жаль, не могу себя кусануть!» Я же попыталась всё-таки выяснить вкус Пифии: — Похоже на шафран? Может кардамон? Горшок вытаращился: — Это, блин, что вообще такое? — Специи такие. — Да я тебе повар что ли? — Ну и иди нафиг тогда. Хотя нет, подожди, не иди. А какого вкуса я? Вот тут-то и включился австралопитек, который давненько не включался: — Ну это… Короче… типа, как эта… понимаешь, да? Ну, хуйня такая… — Здорово. У меня вкус какой-то хуйни. — Очень вкусненькой хуйни, — уточнил Миха, — это важно.***
Ещё о цвете ауры. Сидела я на кухне с девочкой — ей девять. Она — спиной к двери. Вдруг замечаю там движение, поднимаю глаза — Миха. Она видит мой взгляд, смотрит в коридор, потом на меня: — Там Миша, да? Она не раз видела его бестелые выходки, так что, знает, что он здесь. Я кивнула. Она стала спрашивать, как он в тот момент выглядел, и я показала одно из фото 2007 года. — И одежда такая? — уточнила она. — Нет, одежда другая. Лонгслив с черепом. Тогда она стала спрашивать, какого цвета у неё аура: — Спроси Мишу. Но так, чтоб я ответ видела! Ладно. Я взяла уиджу: — Миша, иди сюда? «Я», — сразу ответил он. — Кхм… привет, — поздоровалась я, подавая пример ребёнку. — Привет, Горшоня! — радостно закричал ребёнок. «Горшоня» улыбнулся и показал: «Мур». Божечки, ну что за прелесть? — Ребёнок тут интересуется цветом своей ауры, — я сразу перешла к делу. «Розовая», — снова улыбнулся Миха. — Ура! Я так и знала! — возликовала девочка. «Тогда я пошёл, девчата», — ответил он, продолжая улыбаться, и убежал по каким-то своим делам. А ребёнок ещё, как минимум, час пребывал в состоянии счастья от того, что «Горшоня» ей мурлыкнул.***
А это его речи из беседы в сети с нашей общей знакомой: «Я вообще люблю такое, когда спрашивают то, о чём ты как раз хочешь рассказать. А не хуйню какую-нибудь, — он принялся уморительно кривляться, передразнивая журналистов, — «кто Король, а кто Шут?». Вот интересно, если б мы оставили название «Зарезанный Одуванчик», чё за вопросы бы задавали? «Кто зарезал? Почему одуванчик? Зачем зарезали?». «Первая мысль: «Какой одуванчик?» Миха заёрзал на стуле: «Зарезанный же. И жёлтенький, — он улыбнулся и продолжил мысль: — А то шо мы от балды такое название взяли им и невдомёк. Ну, смешное же название. Необычное. Нас бы не «Шутами» бы тогда звали… А «Одуванчиками». Прикинь, я — «Одуванчик»! Причёска моя вот… Бывало, как у одуванчика. Злобного такого одуванчика».***
А недавно я случайно наткнулась на гифку, на которой чернокожий мужик передвигался в позе «мостик». Миша прокомментировал: — А у него прям привстал. — Не, — отмахнулась я, пораженная происходящим на экране. — Да, — захехекал Горшок, — посмотри. — Он же нигер, там так и должно быть, — пожала плечами я. — Я смотрю ты заебись в нигерских шлангах шаришь, — заметил Миха. — Да ты тоже неплохо, — отбила я. — Ну блять, один-один, — сдался он; и я рассмеялась.***
Весь тот вечер, когда у меня сели все гаджеты, до тех пор, пока я не взялась читать, Миха пытался склонить меня к, скажем так, «энергетическим шалостям». Вообще-то я уже перестала его в этом пресекать, но блин, сколько можно? В очередной раз, когда он схватил меня за грудь, я сказала: — Миша, честно, я задолбалась ходить в мокрых трусах. — Не понял, — захехекал он. — Всё ты понял. Что было утром! А утром мы с ним немного порезвились. Ничего особенного, просто лёгкий петтинг, тем более он был не во плоти — муж-то ведь дома ещё был. Нет, не так… Это, конечно, особенный лёгкий петтинг. Чудесный, волшебный, офигенный. Но только петтинг. Проснулась я не от пристального взгляда, а от наглых рук, да в тех местах, где им не следовало быть. Ещё не до конца придя в себя, на трясущихся ногах и с бешеным сердцебиением, я вышла на кухню, чтобы поставить чайник; где была поймана мужем. Его руки немедленно скользнули туда, где только что были Мишины руки. Чёрт, ну и шалава же… — Это что? — удивился муж. — Ну смазка это, — пожала плечами я, — как будто непонятно. — Чего это так много?! — удивился он, — что ты делала? — Я? Я ничего не делала. Миша за спиной, тихо так посмеялся: — Не, она ничё не делала, вообще. «А что мне с тобой, бестелым, делать?» — А ничего. Позволять мне делать то, что мне хочется. Вот как сегодня. А у меня был выбор? Я сонная была, до конца проснулась, когда противиться уже не хотелось. Боец же докопался с расспросами, что это такое мне снилось и чем я таким во сне занималась. — Не лезь в мою голову, — сказала я, и мысленно добавила: «Одного «телепата» хватает». Я зареклась сворачивать по утрам на кухню раньше ванной, и отправилась в душ. — Тебе было хорошо утром, — напомнил теперь Горшок, — и не отрицай. — Ну конечно мне было хорошо, — согласилась я, — руки у тебя такие, ммм… — Так давай повторим! Вот ты Бойца ждёшь, а он придёт, как только начнём всё такое. Я тебе точно говорю. — Почему? — По «Закону Гадости». Я его уже даже не поправляю. В общем, я решила в очередной раз проверить этот «Закон Гадости»: — Хорошо. Иди ко мне, пупсик. — Ты сильно не расслабляйся, — Миша на меня навалился, — Боец сейчас придёт. Хорошо, сильно не буду. Он присосался к шее, обеими руками сжал грудь и… «тук-тук-тук» в дверь. Миха даже не расстроился: — Але-оп, блять. Дрессировка, ё-моё! Я ж говорил: Закон Гадости! Мы рассмеялись и пошли открывать дверь.***
О «Законе Гадости». Это было в то время, когда я только начала его более или менее нормально слышать. Михаил весьма полезный… Ээээ… Ну пусть будет «сожитель». В тот вечер я тщетно пыталась уснуть: муж долго не возвращался домой. А я даже не могла до него дозвониться — телефон у него сел. Лежала я лицом к стене и всё переживала, как там мой Боец. За спиной вдруг что-то упало. — Понаставила всякой хуйни… — ворчал кто-то, — ноги переломать можно, бля… Я медленно повернулась. «Кто-то» споткнулся о длинную диванную подушку, она у меня на полу лежала. — Миха ногу сломит… — вспомнила я фразу Пифии, когда она оглядела свою комнату и таким образом прокомментировала бардак; и рассмеялась. — Сломит, ага, — согласился Горшок, и присел на край дивана, — и шо ты без меня делать будешь? — Плакать, — говорю, — буду. Что я ещё могу делать? — Вот! А так, знай, нормально там всё, он домой едет. И тревога отпустила. Я расслабилась и решила почитать. Тишина. Всё хорошо. Только сильно жарко. Видать Миша рядом сидел, но молчал, а я даже не напряглась, чтоб попытаться почувствовать, тут он или нет. Спустя немного времени я решила расслабиться и в сексуальном плане, время скоротать, так сказать. Сама с собой, конечно же, так как в то время Миха к телу был ещё не допущен. — Хе-хе, давай-давай, детка, не останавливайся, хе-хе… — прокомментировал он. Конечно же я остановилась! Либидо скатилось в ноль. — Не, не, продолжай! Боец быстрей придёт. — Да не могу я при тебе! — Ладно, я пойду, — засобирался Миша, — а ты давай. Знаешь же — Закон Гадости. — Подлости, — поправила я. — Гадости! — настоял он. А потом наступила тишина и я решила довести дело до конца. На финале раздался звонок в домофон. Чёрт! Ну почему не на минуту позже?! Психанула, пошла открывать. В коридоре столкнулась с Горшком: — Надо было на меня посмотреть, — заявил он, улыбаясь. — Иди вон. Обратно, где был. — Так я тут и был, дурило. Ну конечно! Прикинулся маревом и смотрел исподтишка! — Я же говорил, — продолжил он, — Закон Гадости. Это как прикурить, чтобы транспорт подъехал. Так он до сих пор и говорит — Закон Гадости. Ему так смешнее звучит. Да и мне тоже.