Иные

      В то утро я пребывала в замечательном расположении духа.       Миша сидел на стуле в углу и наблюдал, как я на четвереньках мою полы. — Вот тут ещё помой, — подсказал он, указав под свой стул. — Ишь ты, указывать он мне ещё будет, — проворчала я, и поползла в его сторону, нарочно пройдясь тряпкой сквозь его ноги. — Эй! Какого?!.. — он поднял ноги на стул и остался так сидеть. — А нечего мне тут указывать, лучше бы помог, — улыбалась я, активно намывая пол, почти наполовину скрывшись под его стулом. — Да никогда! — возмутился он. — Полы?! Я?! Никогда! Это только женщина делать должна. — Чёртов сексист, — пропыхтела я. — Я вот чайник тебе чинил, — продолжил он, — несколько раз. Музыкальный центр тоже. Ещё телефон тебе чинил, плеер… Вот ты ломаешь — я чиню молча. Потому что мужик это должен делать… — Кстати, как ты это делаешь? — я села на пол перед ним и сдула влажную чёлку со лба. — Ай, — он махнул рукой, слегка поморщившись, — я ж тебя не спрашиваю, как ты полы моешь или картошку запекаешь? Просто смотрю. Вот и ты… давай, тут вот ещё помой, а то пропустила, — он показал в самый угол. — Я смотрю, тебе нравится, когда ты сидишь, а вокруг тебя женщина суетится, — рассмеялась я, и снова полезла под стул.       Вообще-то я могла бы этот стул отодвинуть. Вместе с сидящим на нём Горшком. Но он тогда бы расстроился. Обязательно бы расстроился и обиделся, потому что не любит он себя духом лёгким ощущать. — Конечно нравится, — он тихо рассмеялся, отвечая на мои слова, — попа вот из-под стула торчит, конечно нравится.       Как мало мужику надо для счастья, а. Чистый пол и чья-то попа. Пускай радуется, фиг бы с ним… — Завяжу я мою рану подарённым мне платком… — я стала подпевать, звучащей из колонок песне. — А потом с тобою я буду говорить лишь об одном, — подхватил Горшок, и мы продолжили в два голоса.       Он часто что-то напевает, я почти привыкла, но поначалу это приводило меня в дикий восторг.       Кстати, своё он поёт редко. Вот всякие «искалеченные» западные песни — это чаще всего, и, откровенно говоря, слушать это бывает больно из-за его страшного произношения. Иногда кажется, что он нарочно пропевает эти песни с таким, очень уж русским, акцентом.       Но недавно он меня так удивил, что я была готова плясать от восторга. Я много чего от него слышала: и страшно искаверканных «Misfits» и «Ramones», и своё он напевал, но вот саундтрек к мультфильму он исполнил впервые… Да ещё и в своей узнаваемой манере.       Несколько дней назад ко мне пристал саундтрек к «Алладину». Вот хоть разорвись, крутится в голове — и всё.       Я мыла посуду и во весь голос пела его: — О дивный востооооок, о сказочный краааай, здесь яд и булат погибель сулят, смотри не зеваааай…       И вдруг за моей спиной зазвучало продолжение! С типичной горшковской манерой, когда он с жёстко выделенной «р», зловеще так, полупроговаривает текст с лёгкой хрипотцой, придавая тембру какого-то своеобразного мрака, если можно так сказать: — Хоть лукав и жесток, но прекрррасен восток, наточи свой клинок — и вперррёд…       Я тарелку уронила. Уронила и медленно обернулась.       «Фига он в образе!»       Это удивительно. Это тот когнитивный диссонанс, как когда он в своих неформальных шмотках спал в детской кроватке с розовым покрывалом, поджав ноги. По крайней мере, этот его вид вызвал похожие противоречивые эмоции: он, «спокойный», в мягкой толстовке и полуспортивных штанах, такой весь хорошенький и домашний, стоял спиной к окну и, изображая какого-то сказочного злодея, ну вы поняли, сурово, исподлобья, как волчара, смотрел на меня. — Офигеть, Горшеня, вот бы кавер твой полноценный на это услышать! — А нету, — он резко переменился в лице и улыбнулся, — слушай так. Да это и все слова, что я помню.       А в тот день я была по «Кукрыниксам». И это не просто так. И настроение у меня такое расчудесное было тоже неспроста. Миша это знал, но комментировать почему-то долго не хотел.       Той ночью я была в параллели. Миша тоже был со мной, но незримо и не постоянно. Он наблюдал за моими передвижениями, чтобы, если вдруг что, вмешаться и помочь.       Я ходила по тёмным холодным улицам, в попытках встретить… Алексея Юрьевича. Я была убеждена, что мне просто необходимо увидеть его, поговорить с ним. Зачем? Почему? С чего я вообще о нём вспомнила? Я полгода не слушала «Кукрыниксов», и в этом, кстати, большей частью виноват Горшок — пристал ко мне со своими любимыми группами, как банный лист, что я совсем забила на ту музыку, которую слушала прежде.       «Сюда зайди, — подсказывал мне голос Миши, — посмотри, он должен был быть тут».       Я заворачивала в какой-то павильон, сталкивалась с каким-то мрачным неприятным человеком с тяжёлым взглядом, и вновь оказывалась на улице.       «Сюда ещё зайди», — говорил Горшок, и я снова заходила в очередное странное место, и снова сталкивалась с тем самым человеком, который жестом показывал, куда мне нужно было свернуть, чтобы найти того, кого я ищу; и я шла по указанной дороге.       Когда я попыталась заговорить с ним, Михаил прокричал мне прямо в ухо: — Беги! Не говори с ним, вали отсюда!       Чего он так нервничает? Что это за человек? Надо будет узнать, кто он такой…       И вот в одну из таких минут раздумий, я и столкнулась с Алексеем. В прямом смысле: я просто воткнулась носом в его грудь, замешкавшись и продолжая идти вперёд, глядя по сторонам. Как оказалось, он был занят тем же самым: растерянно озирался, продолжая идти.       «Он, наверное, тоже не совсем понимает, где мы находимся», — подумала я, радостно рассматривая высокого длинноволосого мужчину в чёрном, и дальше мы пошли вместе.       Я совершенно не помню, о чём мы говорили в самом начале прогулки, как так вышло, что мы вообще продолжили путь вместе! Но я совершенно точно знаю, что Алексей Юрьевич тоже чуял какую-то опасность, исходящую от того человека, что мешал нам встретиться добрую половину ночи. А он мешал и делал это нарочно, отправляя нас в разные стороны.       В один момент, Алексей коротко оглянулся, тихо выругался и, взяв меня за руку, потащил с тротуара куда-то в сторону, в замёрзшую грязь, петляя меж деревьев. Я, привыкшая к подобной беготне, во время прогулок с Горшком, молча последовала за длинноногим мужчиной, почти перейдя на бег.       «Он похож на огромного ворона», — отметила я, глядя на то, как взметнулись полы его укороченного чёрного плаща. — Да что ему надо… — тихо проговорил Алексей, и я, оглянувшись, заметила того самого мужика. — А кто он такой? — спросила я. — П-понятия не имею… — слегка заикнулся Алексей, — но он всё время идёт за нами. У тебя руки холодные, — он бросил на меня пронизывающий взгляд и повёл к подземному переходу, — пойдём туда, там он нас не достанет.       Только сейчас, записывая это, я поняла, что это за переход… Это же то самое место, куда Горшок отводил меня, Рыжую и Пифию!       Там, внизу, мы стояли возле прилавка и бездумно рассматривали товар, пытаясь поскорее отогреться. — Держи, — Алексей протянул мне первые попавшиеся варежки, и расплатился с продавцом, — совсем замёрзла. — А вы?.. — я с удивлением смотрела на него, одетого в тонкий плащ поверх лёгкого свитера. — Мне нормально.       «Божечки, какой он хороший», — моему умилению не было предела. — Пойдём? — спросил Алексей спустя немного времени. — Куда? — Куда-нибудь. — Пойдёмте, — я широко улыбнулась.       И мы, держась за руки, пошли по той самой аллейке, по которой меня в своё время вёл Горшок.       Кто бы мог подумать, что я буду так рада знакомству с Алексеем Юрьевичем! Столько счастья, что и улыбку дурацкую сдержать не получается.       С того момента, как мы встретились, Миша перестал пропадать и молча следовал за нами, наблюдая исподтишка.       «Миша, а это всё нормально вообще?» — мысленно спросила я, взглянув на свою руку в ладони Алексея.       «Да вроде да, — ответил он, — так надо. Только ты не забывай, что это мой брат!».       «В смысле?!»       «Довольная дохуя», — был ответ. — Ты только руку мою не отпускай, — сказал вдруг Алексей, — потеряешься ещё… — Как ваш брат говорите, — опрометчиво проговорила я. Миша всегда в параллели твердит: «Держись меня, руку не отпускай, будь рядом». — Что? — Алексей повернулся ко мне и остановился. — Ты знаешь моего брата? — Да кто ж Горшка-то не знает, Алексей Юрьевич! — попыталась я выкрутиться.       Но он зацепился за брошенную мной фразу и явно решил выяснить всё, что возможно.       Казалось бы, а что такого я сказала? Все, волей-неволей, сравнивают этих двух братьев, хоть они этого и не любят. А он вот, вцепился мёртвой хваткой, почуяв во мне что-то, что может пролить свет на… — Нет, нет. Ты его з-знаешь, — Алексей впился в меня, таким знакомым, Мишкиным, тяжёлым взглядом своих, слегка раскосых, карих глаз, — не только как артиста знаешь. Ты знаешь его с-сейчас. Расскажи мне о нём. Как он? Что с ним?       На самом деле, проснувшись на утро, этот момент я позабыла, но мучилась всё это время тем, что точно знала — было что-то важное, было! И мой мозг разрывался, в попытках вспомнить, что именно. И только начав писать эту главу, я вспомнила почти всё. Я начинаю понимать, почему Миша хочет продолжения этого фанфика.       «Миша, что мне делать?» — я нервно кусала губы, глядя в тёмные глаза Алексея, и пыталась слиться со стеной, к которой прижималась спиной.       «Скажи, как есть», — усмехнулся Горшок.       «Мне и недели не хватит, чтобы всё рассказать!» — Что ты м-молчишь? — Алексей заметно занервничал. — С-с-с ним что-то п-плохое?       «Фига, он заикается?» — удивилась я. До этого момента, я думала, что это случайности.       «Когда волнуется. Иногда, — объяснил Миша, — давай, объясни ему, что нормально всё!» — С ним всё хорошо. Честно, — тихо сказала я, продолжая смотреть в глаза Алексея. — Где он теперь? — Там, у нас. — Где? У к-кого «у нас»? Что ты и-имеешь в-ввиду? — Вы не волнуйтесь, — попыталась я успокоить Алексея, — он у нас, там, в нашем мире остался. К вам он часто приходит, наблюдает за вами. — Значит, мне не кажется… — тихо проговорил мой собеседник. — Нет, не кажется, — я сделала попытку улыбнуться, — вы знаете, он отлично себя чувствует. Просто замечательно. Говорит, что ему не бывает физически больно, и ему это очень по душе. И он умеет много всего, у него больше возможностей, чем было тогда, при теле. Поверьте, с ним всё хорошо.       «Красивый ты мужик, Лёха, — подумалось мне, во время этого монолога, — тебе бы похудеть слегка — вообще супер будет».       «Не беси», — тихо посоветовал мне голос Горшка, с лёгким смешком.       «А ты вылези из моей головы и не бесись, придурок», — отвечая ему, я тоже коротко тихо рассмеялась; а Алексей, сообразив, что мы стоим чуть ли не посреди дороги, осмотрелся по сторонам, вновь взял меня за руку и повёл вперёд, сказав: — Ты говори, говори. Только всё, как есть, говори, не скрывай ничего.       «Не говори, что я Иной, — предупредил Миша, — и что он — тоже не говори. Ему рано ещё это знать, но скоро он поймёт сам…».       «Лёша тоже Иной?!» — удивилась я.       «Пять минут в глаза смотрела, и не поняла? — усмехнулся Горшок. — Не о том думала потому что. Конечно он из наших, не тупи».       Как, всё-таки, много в нашем мире Иных! А главное — очень много их среди артистов. Есть в этом, наверное, какая-то закономерность.       Мы довольно долго шли, до самой развилки: в конце аллея раздваивалась и оба этих пути кончались лестницами наверх. Там мы и остановились.       Всю дорогу мы говорили. Алексей задавал вопросы, я на них отвечала. Рассказывала забавные моменты про Мишу, а он внимательно слушал. — Мишка не меняется и теперь, — сказал в итоге Алексей с лёгкой улыбкой. — Такие люди веками не меняются, — я тоже улыбнулась, — такой уж у него дух. Мятежный, горячий, неугомонный. Вы его ждите. Он к вам часто приходит. — Я ч-чувствую. Но не вижу. — А разве нужно что-то большее, чем чувствовать? — я улыбнулась. — Я уверена, что скоро...       «Молчи, — Горшок, — не надо».       «Надо. Это твой брат! Он должен знать, хоть немного! Ты погляди, с какой надеждой он ожидает продолжения моих слов!».       «Только осторожно», — тихий вздох. — Возможно, когда-нибудь вы сможете его увидеть, — сказала я, — я уверена. — Хорошо, — Алексей не стал углубляться в эту тему, — может и увижу. Спасибо, что рассказала о Мишке. Не теряй. И не теряйся, — сказал он странное на прощанье. — Не буду, — пообещала я, и, сделав порывистый шаг, ненадолго, но крепко обняла черноволосого великана, — спасибо вам за всё, что вы делаете. Увидимся. Досвидания! – помахав рукой, я побежала вверх по лестнице, прижимая к груди пушистые варежки, уверенная, что именно эти ступеньки выведут меня в свой мир; а в ушах звучал голос, тихо напевающий одну из песен Алексея. — Бродит по ночам, ищет свой причал…       В тот раз пробуждение было относительно мирным и спокойным. Вообще-то, с того момента, как Горшок стал приходить ко мне, с мирными пpобуждениями мне пришлось попрощаться. Не навсегда, конечно: просыпаться от его ласковых прикосновений к моему лицу мне нравится, но это большая редкость. Чаще всего я просыпаюсь от ощущения его пристального взгляда. Ещё он может ходить по комнате и орать во всю глотку какую-нибудь песню — это когда ему совсем скучно становится.       Пару раз он включал музыкальный центр, и резкий грохот какой-нибудь рок-н-ролльной песни, заставлял меня буквально вскакивать с постели.       Недавно он заслал ко мне моего домашнего питомца. Пушистый друг увлечённо вылизывал мне щёку, таким образом приветствуя, а я сонно бормотала: — Моя лапушка… Кто мой хороший мальчик? Кто моё солнышко? — ЙА! — гаркнул из коридора Горшок, и я проснулась окончательно.       Иногда я просыпаюсь от того, что он, бестелый, ложится рядом. Один раз он сделал это будучи твёрдым, и это чуть не свело меня в могилу.       В то время я его напрямую видела редко и с помощью уиджи мы успели поговорить всего несколько раз; в общем, я к нему ещё не привыкла.       Утром, ещё до конца не проснувшись, я придвинулась к своему, спящему на боку, мужу, и, прижавшись к его спине, обняла. Неосознанно, на автомате, поцеловала его между лопаток, и он изобразил сонное мурлыканье. Рука, которой я его обнимала, слегка прихватила мягкий животик, и я отметила, что кубики пресса куда-то пропали. Продолжая прижиматься губами к его спине, скользнула ладонью к безволосой груди. Слегка сжала.       «Хм, накаченные мышцы. А где волосы? Он чё, грудь что ли побрил? Странно. И вообще… — моя ладонь ощупала торс, — чего-то он большой какой-то…».       Глубоко вдохнув, я, к тому же, ощутила совершенно незнакомый запах тела. Не свежий, щекочущий ноздри, а горький, резкий. И тогда я открыла глаза.       Никогда не забуду, как я, визжа, срывая голос, в ужасе скатывалась с кровати на пол.       Это был первый раз появления Миши во плоти. Муж проснулся раньше и вышел в магазин за сигаретами, и произошло то, что произошло.       Больше Миша так не делал, видимо, опасаясь довести меня до разрыва сердца или, как минимум, до ранней седины.       В это утро я проснулась без внутренних истерик: спокойно вернулась в тело, а голос напевающий «Кукрыниксов» не умолкал: — Носит тяжкий груз на своих плечах…       Я открыла глаза и увидела разгуливающего по комнате Горшка. — И куда б ни шёл коммивояжёр… — напевал он себе под нос. — Варежки, — выдохнула я, ещё не до конца придя в себя, — где мои варежки? — Чего? — Горшок плюхнулся рядом со мной на живот. — Какие варежки? Ты чего городишь? — Мои… Мне Лёша подарил, — растерянно пробормотала я, посмотрев на свои пустые ладони, прижатые к груди, которые только что ощущали пушистую ткань, и наконец я поняла: — Сон, это сон, я просто не до конца проснулась и… Миша, ты знаешь, — я резко села, — ты знаешь, что мне приснилось?.. Я гуляла с твоим братом, и… — заметив лукавые искорки в его глазах, я оборвала свою речь. — Ты знаешь! Это была параллель! — Бродит по ночам, ищет свой причал… — проигнорировав мои слова, он вышел из комнаты, продолжая напевать. — Это ты, да? — я вскочила и побежала за ним. — Это ты нас столкнул, да? А зачем? А как ты его привёл? Почему сам не показался ему? Почему не поговорил?       Миша присел на подоконник. — Успокойся, — он улыбнулся, — покури. — Расскажи мне всё, Мишенька! — попросила я, закурив. — Пожалуйста! — Успокойся, — он продолжил улыбаться, — музыку включи.       Я сбегала в комнату и вернулась уже пританцовывая и подпевая: — Движенье моих рук, движенье ломаных тел, ты видишь ровно то, что ты видеть хотел… — Вот-вот, — кивнул Горшок. — Что? — могла бы я его схватить и встряхнуть, я бы обязательно это сделала. — Ну говори же! Что ты имеешь ввиду? — Ну ты же давно хотела его увидеть, я знаю, — он улыбнулся, — а на концерт не попадаешь. Вот я и решил вас познакомить так. Почему нет, если я это могу? А потом, так уж получилось, что тебе пришлось выступить в роли «коммивояжёра». Это не было в моих планах, само так сложилось.       Я налила в его стакан вина: — Спасибо тебе. — Коньяка нет? — жалобно посмотрел на меня Миша. — Или водки хотя бы… — Ты же знаешь. — Эх, научишься с тобой всякую гадость пить. — Ты же любишь вино! — я налила себе кофе и села за стол. — А ещё больше я люблю коньяк, — вздохнул он, — но кого это волнует? От той вашей ебанутой одна польза была — у неё всегда был коньяк. Не очень хороший, но коньяк.       Если бы моё настроение не было таким чудесным, я бы обязательно послала его к «той ебанутой», но теперь я только улыбнулась. — Слушай, вы такие разные, — я решила поделиться впечатлениями от своих ночных прогулок, — ты точно старший брат? — А что такое? — Лёша такой серьёзный и сдержанный, и знаешь, по-моему у него к тебе отношение покровителя… — Да знаю, — махнул рукой Миша, — в детстве я его защищал, а потом… Ну, ты довольна? — Довольна, – я широко улыбнулась, – твой брат просто чудо! Он замечательный! От него веет теплом, спокойствием и добротой, и голос у него такой приятный, и такой он симпатичный... – Я понял, понял, успокойся. – Не могу! А что там был за человек? Ты мне не разрешил с ним говорить… — Не порти настроение ни мне, ни себе, — отрезал Горшок, — потом всё расскажу. — Ладно, — я поднялась и отправилась в ванную, собираясь после душа начать уборку, — и расскажешь, почему ты не показался брату! — Лады, — вздохнул Горшок.

***

      Доверься только мне, не говори никому,       Как можно изменить повсюду жизнь одному.