***
Постоялый двор, в котором они остановились, ей нравился: медово-желтые бревенчатые стены, огромная изразцовая печь в углу, пучки засушенных трав под потолком. Тёплый запах парного молока и овчины, напоминал ей гостеприимный дом миссис Старлинг, в котором она так любила бывать в детстве. На выскобленном добела деревянном столе стояла бутылка на редкость крепкого рашеменского пойла, и к нему – глиняная миска соленых грибов, сыр в чистой тряпице и огромные, как подметка, масляные пироги. Эсмерель махнула кружку настойки, потянулась к тарелке с пирогами. С недавнего времени она начала особенно ценить подобные простые радости: крепкую выпивку, вкусную еду, свежий, немного сырой воздух Мулсантира... Ощущая, как разливается по венам тепло, она расслабленно откинулась на спинку стула и весело кивнула сидящему напротив Ганну. Тот почти не пил - все крутил на столе свою кружку и посматривал на нее, будто порываясь что-то спросить. – Чего пялишься, Ганнаев? Тот улыбнулся ей уголком рта: – Ты боишься возвращаться, Эсме? Прежде чем ответить любопытному ведьмаку, Эсмерель наполнила его и свою кружки порцией горячительного. – Да, – прямо и честно сказала она, глядя Ганну в глаза. – Хочешь, мы пойдём с тобой? – спросила Сафия. Каджи, сидевший у неё на плече, ел пирог, вытирая жирные лапы о капюшон своей хозяйки, а та делала вид, что ничего не замечает. Ганн подхватил: – Проводим тебя до Болотной Гавани, сами отправимся в Невервинтер, а потом – в твою драгоценную крепость – сообщить радостную весть о чудесном возвращении рыцаря-капитана из... потом придумаю версию поприличнее. – Из задницы Фаэруна под названием Рашемен, – закончила Сафия. Эсмерель поспешно перебила, не дав ответить обидевшемуся на "задницу Фаэруна" Ганну: – До Западной. Деревня называется Западная Гавань, Ганнаев. И как ты себе это представляешь? Вы постучите в ворота моей... уже не моей крепости и скажете: "эй, да мы друзья вашего дохлого капитана". – Во-первых, капитан уже не дохлый. Во-вторых, писать ты, вроде, не разучилась? Пошлёшь письмо с гонцом, а там и мы с Сафией подоспеем... – А я что в это время буду делать? – А ты увидишься с папой, дурёха, – снисходительно, точно маленькой, объяснил Ганн. – И выяснишь, наконец, кем вы друг другу приходитесь. Залившись краской, Эсмерель молча подставила Ганну кружку. – Нет, друзья, – серьёзно ответила она, допив настойку. – Я чувствую, что должна вернуться, но – без вас. Как будто невидимый голос приказывает мне вернуться одной. Понимаете? – Невидимый голос, боги милостивые. Ты слышал, Ганн? Что за пьяную чушь она несёт? – Согласись, Сафия, что-то в этом есть. Запомню эту реплику, пригодится. И, Эсме, прежде чем уйти, посмотри на меня в первом спектакле, а то обижусь. Зима закончилась – снег почернел и осел, первые мутные потоки талой воды побежали по улицам, и город наполнился стуком падающих капель. Отгрохотали под сводами театра аплодисменты новому герою-любовнику "Вуали". У ворот Мулсантира она и Ганн тепло распрощались с Сафией, крепко обнялись и клятвенно пообещали не забывать друг друга. Теперь Эсмерель осталась одна, как и хотела. Перед ней лежал длинный трудный путь. Домой.***
Закат уже догорел, лишь высоко в кронах деревьев ещё играли алые блики; небо стало сиреневым, а запах трав и сырости усилился; на деревенских улицах не было ни души, но в окнах домов трепетали огоньки, и чувствовалось, что в Западной Гавани жизнь кипит: упрямые жители не смирились с потерями, вернулись, несмотря ни на какие трудности; и, как на пожарищах прорастают цветы кипрея, кругом теснились заново отстроенные дома. От моста пахло свежей древесиной. Не касаясь грубо обструганных, щетинящихся занозами перил, Эсмерель поспешила к одинокому дому вдали от дороги... Свет в окне влек её, точно мотылька на огонь; прижавшись носом к стеклу, Эсмерель заглянула внутрь... И, увидев Дэйгуна, сидящего за столом, забыла обо всех церемониях, забарабанила в раму, изо всех сил ударила кулаком по резному наличнику – стекло задребезжало, и Дэйгун, бросив быстрый взгляд в окно, вскочил и стремительно вышел из комнаты. Входная дверь со стуком распахнулась, и Эсме услышала знакомые лёгкие шаги. – Эсмерель? – каким-то не своим голосом взволнованно позвал он. – это ты, Эсме? Она рванулась на этот зов через кусты смородины, взлетела на крыльцо... и резко остановилась, словно натолкнувшись на невидимую стену. – Здравствуй, – опустив голову, почти неслышно пробормотала она. – Здравствуй, Эсме. – Ты рад? Ничего умнее в этот момент не пришло ей в голову. – Ты даже не представляешь себе насколько, Эсме. И, хотя интонации голоса его оставались холодны, Эсмерель поняла: он действительно рад. Просто... Просто годы, проведенные в молчании, не дают им сказать друг другу больше. Он посторонился, давая ей войти. Знакомо скрипнули половицы– третья и пятая от входа, она точно помнила. Чувство, что больше никуда не нужно спешить – обволакивающее, расслабляющее – заставило её тяжело опуститься на медвежью шкуру у камина. Эсмерель сонно прикрыла глаза, и это не укрылось от Дэйгуна. – Ты устала. Твоя комната – в ней ничего не изменилось. Она по-прежнему твоя. Я...пойду, Эсме. Уже поздно. Нужно было набирать слова по капле, продираться через тишину, как через заросли шиповника – а у неё не было на это сил, – и она лишь устало кивнула. Наверху хлопнула дверь. "А ты чего ждала от этой встречи? Слёз и объятий? Размечталась." На большее не стоило и надеяться, думала она, лёжа в своей – наконец-то в своей! – постели и смотря сквозь полуопущенные ресницы на свет лампы-ночника, отчего казалось, что по комнате разливается рыжее пламя. Здесь, и правда, не изменилось ничего – на столе брошены перчатки и гребень, на полу – туфли и сарафан –пьяная от победы и медовухи Эсмерель не удосужилась даже сложить одежду. Всё выглядело так, будто она всего пару часов назад вышла на вечерние посиделки с Эми. Но на подоконнике лежал ровный слой пыли, паук заплёл своей сетью углы, и воздух застоялся – в комнате никто не жил долгое время, никто не входил и не убирался – наверное, Дэйгун продолжал ждать, надеяться, что хозяйка этих вещей когда-нибудь вернётся и сама наведёт порядок...