***
Дни, до возвращения домой летевшие как бешеные, потянулись неторопливо. Один день сменял другой, ничего не происходило, но Эсмерель была даже рада этому. Правда, только первое время. Её по-прежнему влекло к приемному отцу – неотвратимо, и, кажется, еще сильнее , чем прежде. Она снова провожала его мрачным взглядом, снова раздражалась, когда он говорил об охоте, о погоде, об урожае – всё это стало казаться ей таким незначительным по сравнению с тем, что чувствовала она. Она всегда ждала особенного момента, чтобы признаться в своих чувствах. Но тот день был совершенно обычным – дождливым и холодным; по крыше которые сутки стучали капли, доводя Эсмерель до нервной чесотки. Они готовили ужин – Эсмерель крошила лук, то и дело прерываясь, чтобы утереть слезы рукавом; рядом с ней Дэйгун ловко орудовал ножом – резал мясо; Эсмерель засмотрелась на его руки – изящные, сильные – и едва не порезалась, промахнувшись мимо луковицы. Разговор как-то сам собой свернул на Дункана. – Тебе стоит навестить его, Эсме. Он так к тебе привязался. – Угу. И я тоже...привязалась. Он мне стал как отец. Поняв, что она только что сболтнула, Эсмерель, держа нож, резко повернулась к Дэйгуну и неловко махнула рукой: быть бы ему без носа, но он вовремя отклонился назад – сработали годами выработанные рефлексы охотника. – Ой! Извини! – Если ты не хочешь меня убить, то – прощаю. Осторожнее, Эсме. – То есть... я хотела сказать... – Ничего. Ты права. Я, в общем-то, был не лучшим отцом. Ты вольна идти куда пожелаешь. В конце концов, у тебя остались обязательства... – Я люблю тебя. Дэйгун осторожно переспросил, решив, что ослышался: – Что, прости? "Вот что" Звякнул упавший нож. Она обвила его шею руками и прильнула губами к его губам. Дэйгун замер, и открыв глаза, она увидела его растерянный взгляд. Впрочем, он быстро справился с собой. Разнял ее руки и отвел ей за спину и, не дожидаясь, пока она скажет что-то или предпримет очередную попытку поцеловать его, вышел, оставив дверь открытой. Сердце колотилось так, что, казалось, его стук заглушает все остальные звуки. Дрожащей рукой она налила себе воды, стуча горлышком кувшина о край кружки. Выпила ее, ледяную, залпом, но не успокоилась.***
Это многое объясняло. То, как неловко она избегала его прикосновений - самых невинных. Он не обращал внимания - не задавался вопросом, что происходит с его "дочуркой". Бывает же какой-то переходный возраст, наверное, он как раз у Эсме. Не это было важно – нужно было думать, как вырастить её, потом – как прокормить, наконец, как научить выживать. "Она злится на меня за то, что я отправил ее в Невервинтер" – думал он, когда она все так же избегала его - уже в Крепости. Шарахалась от него в коридорах, отворачивалась, стоило их взглядам случайно встретиться. И снова он не задумывался о причинах этого поведения, хоть и всё замечал. Не до этого было - шла война. Он отец, и он должен был помочь. И помогал - как получалось. А потом она исчезла. Он искал ее по всему Побережью - и на развалинах долины Мерделейн нашёл лишь рваный рыцарский плащ. Все было кончено, признавал он. Потерял жену, лучшую подругу. Вот и дочери теперь нет. Он почти смирился - и старался изо всех сил не думать о том, какова была его, Дэйгуна, роль в её гибели: боялся, что осознание ещё и этой вины раздавит его – совсем как обломки старого храма погребли под собой его Эсме. Вернулся в деревню. Почти перестал разговаривать с односельчанами, все чаще пропадая в болотах. А вскоре появилась и она. Другая, совсем не похожая ни на испуганную девочку, ушедшую по топкой дороге в Невервинтер, ни на женщину, которую он встретил в крепости – озлобленную, похожую на загнанную в угол бешеную собаку. Усталая, какая-то погасшая. И эти её взгляды: тяжёлые, обжигающие. Липкое молчание, то и дело повисавшее в разговорах, будто она хотела что-то сказать – и не могла. А сегодня – сказала. И этот поцелуй – обречённый, отчаянный... Вон оно что, Эсме...***
Он стоял спиной к ней, у окна, и наверняка слышал, как Эсмерель вошла, слышал её прерывистое дыхание, но не оглядывался. Ей хотелось подойти ближе, так близко, как только возможно, забраться ладонями под одежду, и коснуться покрытой шрамами спины, зарыться лицом в темные волосы, скользнуть губами по плечам... – Эсме, – произнес он. – Иди спать. Она молча глядела ему в спину. Ни за что. Он, наконец, обернулся, и Эсмерель бросилась к нему. На этот раз Дэйгун ответил на поцелуй. Неспешно, покусывая ее губы, прижав ее к подоконнику – сучок впился в спину, но Эсмерель было плевать. Горячие ладони гладили ее поясницу. Почувствовав жар прикосновения, она заставила себя оторваться от него и глубоко вдохнула. Коротко поцеловав его в шею, она принялась сосредоточенно расстегивать пуговицы на его рубашке. Он поймал ее руки и сжал запястья. Не понимая, почему он не дает ей продолжить, ведь она так мечтала об этом, так хотела его - Эсмерель недоуменно взглянула на него. Дэйгун отрицательно качнул головой. – Отец... - выдохнула Эсмерель ему в ухо, – Прошу... – Хватит. – Нет... Пожалуйста... Она потянулась было снова к его губам, но Дэйгун мягко отстранил ее. – Теперь иди, – повторил он. – Иди, Эсме. – И, не дав ей опомниться, осторожно взял под локоть и подтолкнул к выходу. Она яростно вырвалась, пребольно ударилась локтем о дверной косяк, но не обратила на это внимания, решительно стянула через голову платье и повисла на нём, крепко прижалась – не смог бы оттолкнуть, даже если бы захотел...***
Слишком долго он был один. И единственный человек, согласившийся разделить с ним это добровольное одиночество – его приёмная дочь... Нет. Не дочь – словно целая тысяча лет, целая пропасть разделяла девчонку, волею судьбы доставшуюся ему на воспитание, и женщину, которая сейчас, захлебываясь словами, шептала ему совершенно безумные вещи, то и дело прикусывая кончик его уха... И он сдался. – Подожди, – прошептал он, слегка отстраняя Эсмерель, – дай раздеться.***
Она следила за каждым его движением, когда он сбрасывал одежду – будто видела впервые и не могла насмотреться. Между ног давно было мокро и горячо; она вскрикнула, когда Дэйгун проник в неё, и тот сжал пальцы на её бёдрах, со свистом втянув воздух сквозь сжатые зубы. От этого тихого звука Эсмерель совсем повело. Она уже не понимала, на каком находится свете; осознание, что она добилась своего – он под ней, в ней, – безумно заводило, заставляло стонать всё громче. Дэйгун зажал ей рот ладонью – совсем как в её фантазиях, нет, намного лучше, потому что по-настоящему, и она впилась в его руку поцелуем, почти кусая. Они двигались в едином ритме, в какой-то момент её дыхание стало рваным, а движения – резкими и почти болезненными. Кончая, Эсме прогнулась в спине, откинула голову – и когда она, обмякшая, готовая на всё, бессильно опустилась на Дэйгуна, он рывком перевернул её на спину и подмял под себя... Эсмерель желала бы, чтобы это не заканчивалось никогда – но вот он вымотанный, выжатый до последней капли, скатился с неё, тяжело дыша.***
Её рука, потянувшаяся было коснуться щеки Дэйгуна, бессильно упала на подушку рядом. "Тебе понравилось?" "Ты не жалеешь? "Не думала, что ты можешь быть таким". Ей жутко хотелось поговорить, но язык не слушался. Сейчас она всё ему скажет. Сейчас-сейчас. Вот только закроет глаза на минуту...***
Она проснулась на жесткой подстилке, резко, до головной боли, встряхнулась – от слепящей белизны защипало в глазах. Вдохнула ледяной, сводящий зубы воздух, который, казалось, вот-вот зазвенит. Не может быть. Только не это. Она снова была в Эшенвуде. Снова умирала от холода. И не только от холода... До боли знакомое чувство разворачивалось в ней, точно тугая пружина. Она знала, что это. Голод. Какая знакомая потребность: сожрать. Выпить чужую душу. Здесь даже была такая душа: пульсирующий комок энергии, бьющееся живое сердце. Кто-то был совсем рядом. Она шагнула к этому кому-то и, посмотрев себе под ноги, поняла, что не оставляет следов на снегу. А потом - протянула руку и с ужасом увидела, как через ставшее прозрачным тело проходят лучи солнца... Эсмерель проснулась, словно от удара под дых, приподнялась на локте - и тут же упала. Скорчилась на постели от невыносимой боли в груди – там, где был осколок. Она закусила губу, чтобы не заорать от ужаса, с трудом перевела дыхание, покосившись на спящего рядом Дэйгуна. Осторожно, чтобы не разбудить, перелезла через него, подобрала с пола одежду и на цыпочках вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.***
Деревня спала. Солнце ещё не показалось из-за чёрной зубчатой линии леса. Эсмерель в расстёгнутом платье и босиком выбежала во двор. Её все ещё потряхивало от ночного кошмара. Несколько раз она ударила кулаком по корявому заскорузлому стволу плакучей ивы, росшей рядом с домом, и резкая боль в ссаженных костяшках убедила её, что она не во сне. Подув на ободранный кулак, Эсмерель углубилась в сад по мокрой от дождя траве. Суеверные рашеми жгли пучки чертополоха, полыни и сон-травы, отгоняя дурные сновидения. Ганн смеялся над ними, говорил – дураки хотят прогнать сон своими детскими заговорами и примитивной домашний магией. Он бы и над ней сейчас посмеялся. Сказал бы – глупая дикарка наслушалась поверий тёмной толпы. И выдал бы что-нибудь красиво-непонятное про сны. Мол, они – то, что скрыто темными водами нашего сознания за сияющей гладью реальности. И негоже оскорблять их жжением дурацких веников. Или что-нибудь в таком роде. Но если что Эсмерель и усвоила натвердо —так это то, что нельзя сбрасывать со счетов даже самые невероятные легенды. Промчавшись по комнате, она постучала по деревянному подоконнику, вглядываясь до боли в глазах в предрассветные сумерки за окном. – Куда ночь, туда и сон, –трижды скороговоркой протараторила она, поднеся к лучине пучок сырой травы. Она не загорелась, только задымила, распространяя удушливый запах. Эсмерель помахала чадящей связкой в каждом углу, мимолётно подумав – не плюнуть ли ещё для верности? В спальне отвратительно, горько пахло, и она уже успела пожалеть о глупом ритуале – проснуться наутро с больной головой ей совсем не улыбалось. Однако он сработал: оставшиеся от ночи часы Эсмерель проспала, как убитая – без сновидений. Её разбудил громкий, настойчивый стук в дверь – Эсмерель с трудом открыла один глаз, села на постели, потёрла ноющий висок. Прошлёпав по комнате, она чуть приоткрыла дверь. И едва не подскочила, нос к носу столкнувшись с Дэйгуном. Он подозрительно принюхался, пытаясь заглянуть в комнату, пропахшую полынным чадом. – Что за запах? Дым? Ты курила? Это прозвучало так забавно, что Эсмерель прыснула, зажав рот рукой. – Нет. Я жгла траву, – стараясь выглядеть серьёзно, объяснила она. На этот раз ему изменила его всегдашняя невозмутимость – глаза изумлённо округлились. – Но... для чего? – Мне приснился страшный сон, – выпалила она. – И какая связь? – не понял Дэйгун, и тут же прищурился: – Поэтому ты убежала ночью? Из-за кошмара? Её взгляд сам по себе опустился на его шею – точнее, на фиолетовый засос справа, – и тут же Эсмерель почувствовала, как по очереди начинают краснеть сначала щёки, затем лоб. Наверное, сейчас она выглядела так, будто обгорела на солнце. Проглотив сухо застрявшие в горле слова, она лишь кивнула. Дэйгун будто бы не заметил её смущения. – Только дом не сожги – ему и так досталось. Да, меня не будет несколько дней, Эсме. Эсмерель прикрыла горящее лицо рукой, сделав вид, что зевнула: – Угу... А сколько именно? – Дня три, не больше – нужно проверить капканы на болотах. Повидаться кое-с кем на дальних фермах. В общем, дел по горло, – деловито закончил Дэйгун. "Красиво врёт – ему бы играть в театре вместо Ганнаева", – подумала Эсмерель. "И ведь ни за что не признается, что ему, как и мне, безумно неловко находиться наедине".***
Все эти дни она не находила себе места, то беспокойно расхаживая из угла в угол, то начиная какое-нибудь дело и тут же бросая его. Принявшись обметать паутину, бросила веник на кухонном столе. Нож воткнула в кочан капусты, твердо намереваясь сварить суп, но, задумавшись, так и оставила - на сундуке. Эсмерель не представляла, как будет вести себя по его возвращении - отчужденно? Равнодушно? Так, словно три дня назад между ними ничего не произошло? Он вернулся на исходе третьего дня. И, показалось ей, был не так замкнут, как обычно. Она же, конечно, всё ещё нервничала. Суетливо переставляя посуду на кухне, уронила сковородку себе на ногу – всё валилось из рук – и длинно выругалась, разбавив местные проклятия парой непереводимых рашеменских выражений. Дэйгун покосился на нее: - Где ты только такому выучилась? - В страже. Там еще и не так выражаются. И в Рашемене. Мне было не до хороших манер. Отец. Последнее слово она произнесла нарочно, и с удовлетворением отметила, как дёрнулся Дэйгун. - Не называла бы ты меня отцом, Эсме. Странно это - при наших с тобой отношениях. "Ага! Значит, отношения." Чтобы скрыть дурацкую довольную улыбку, она поспешно отвернулась, с преувеличенным интересом взглянула в окно - и, посерьёзнев, зябко повела плечами. - Темно... - тихо проговорила она. - И холодно. Как в Эшенвуде. Дэйгун подошёл ближе, осторожно отвел прядь волос от ее лица. Сердце зачастило, и, когда он отнял руку, она едва удержалась, чтобы не потянуться вслед за прикосновением. – Ты...так и не рассказала мне ничего.***
Она сидела прямо на полу у камина и монотонно, почти без выражения, не прерываясь на лишние разъяснения, рассказывала о том, что с ней произошло. От пробуждения в древнем кургане до того момента, как оставила за своей спиной темные от времени ворота Мулсантира. Смотрела в пол, и стискивала руки, чтобы не дать воли чувствам. Она так и не решилась взглянуть на Дэйгуна, который за всё это время не проронил ни слова. Эсме чувствовала его взгляд на себе. А когда подняла голову и посмотрела в его лицо, то поняла. Через мгновение она уже обнимала эльфа, уткнувшись в его колени, а Дэйгун растерянно гладил ее по спутанным волосам, отчаянно надеясь на то, что она не почувствует, как дрожат его руки. - Дэйгун, я... Она и сама не знала, что хотела сказать - что она прошла через весь этот кошмар лишь ради того,чтобы услышать это его "здравствуй", что держалась только потому, что знала - он ждет ее, что вернулась бы и нашла его, невзирая ни на какие обстоятельства. Что готова была отдать титул вместе с крепостью ради одной возможности - открыть дверь родного дома. Что никогда не переставала любить его. Дэйгун не дал ей договорить. – Я знаю, Эсме, - сказал он. - Я знаю.