***
Она валялась на грязном топчане, в беспамятстве от боли и страха; Ганн, суетясь, перевязывал ее раны и намекал, что неплохо бы позвать Каэлин... – Не надо сюда илматари, – пробормотала Эсмерель. – Ничем она не поможет. Однако Каэлин всё-таки пришла в её "покои" – маленькую каморку с низким потолком, затерявшуюся в лабиринте подсобных помещений "Вуали". В Невервинтере Дункан подарил ей красивый пояс из "чешуи юань-ти", как он божился, хоть и были все основания полагать, что материал этот – всего лишь мастерски выкрашенная в серо-зелёный цвет кожа. Однако Эсмерель любила дядин подарок и носила, почти не снимая. Теперь её руки машинально теребили вычурную медную пряжку, пытаясь расстегнуть, а взгляд не отрывался от крюка, торчавшего из потолочной балки. – Туда смотришь? – Ага. Устало прислонившись головой к плечу Каэлин, Эсмерель подняла почти прозрачную от худобы руку вверх, продолжая смотреть на крюк сквозь пальцы. Жрица непроизвольно поежилась и попыталась отодвинуться от Эсмерель, а та отвела белоснежную прядь с уха Каэлин и, словно поверяя ей важнейшую в своей жизни тайну, прошептала: – Знаешь, мне кажется, этот крюк – единственная настоящая вещь, которая мне поможет. Понимаешь? Каэлин вдруг выпрямилась, недовольно полоснула её взглядом угольно-чёрных глаз: – Нет. Не понимаю. Твои речи унизительны прежде всего для тебя самой. Борись с этими мыслями, Эсмерель, не позволяй никому тебя жалеть. Даже самой себе. В ответ Эсме злобно шмыгнула: опять кровь из носа, и эта проклятая слабость, наверное, от зелий: сонных, обезболивающих, исцеляющих и ещё Илматер знает каких. Практичная, приземлённая Эсмерель никак не могла смириться с фактом, что что Голод, мучивший её, имеет сверхъестественное, а то и божественное, происхождение. – Куда тебе столько этих склянок? – Попробую переломаться на зельях, – в нос ответила Эсмерель, размазывая кровь над верхней губой, и снова отпила из флакона: прозрачная струйка потекла по подбородку. Каэлин, видя, что душеспасительные разговоры здесь явно не помогут, поднялась со своего места и, уже выходя из комнаты, произнесла: – Есть ведь кто-то, ради кого нужно жить. Даже у тебя. – Есть, – тихо сказала Эсмерель закрытой двери. Чтобы проклятый крюк не маячил перед глазами, Эсмерель отвернулась к стене, накрывшись плащом с головой. "Скоро всё закончится, и я вернусь домой. К нему".***
– Я видел твои сны. Сидящая на полу Эсмерель раскачивалась взад-вперёд, судорожно сцепив руки. Она должна сдерживаться, она обещала; она не выбежит из комнаты, не поползёт в ноги этому тэйскому гаду, ей не нужно жрать души, чтобы чувствовать себя нормально, не нужно, не нужно... Ганн специально завёл этот разговор, чтобы дать ей возможность немного отвлечься, забыть о раздирающем изнутри голоде, который она до последнего времени успешно подавляла. – Какие ещё сны? – Ну, я лишь приоткрыл дверь твоего сознания и видел совсем немного. Сны твои – как лоскутное одеяло. Пестрые. Тёплые. – Только они и греют, да? – нашла в себе силы усмехнуться Эсмерель. Перед глазами все плыло, терялось в чёрном мареве. Надо собраться с силами. Слушать. – И что...за лоскуты? – Город в дымке, мощённые улицы, изморозь на ветках, корабли в порту. Парк... или это сад? Кованая решетка, скамейки спускаются к воде. Слышен перебор струн. – Театр-на-озере. – Ее голос звучал приглушённо: Эсмерель уткнулась носом в колени. Как же она была благодарна Ганну за то, что тот не переставал говорить. Сознание цеплялось за каждое сказанное им слово, восстанавливая в изношенной памяти яркие и в то же время такие зыбкие образы, которые давно являлись ей только во снах. Сны эти забывались поутру, оставляя ощущение недосказанности, мучившее её целый день. – Говори, Ганнаев. Что ещё? – Деревянный мост через реку, а на пригорке - статуя, в сумерках как живая. Крепость на перепутье дорог, вся в закатном свете. Золотой плащ с глазом. – Рыцарский плащ, – прогудела в колени Эсмерель. – Я была рыцарем Невервинтера. – Добрым и благородным? – иронично вопросил Ганн. Звук, который она издала, видимо, должен был сойти за смешок. – Нет, Ганнаев. Я была амбициозной заносчивой сукой. Шаман хохотнул, согласно кивая. – Никогда бы не поверила, - удивлённо прошептала Сафия. – Знала бы ты меня тогда, не говорила бы. Я по головам готова была идти, чтобы добиться своего. – Эсмерель засмеялась. – Про меня говорили: эта Фарлонг – бессердечная стерва. Говорили: души у нее нет. – А оказалось, и правда, нет, – задумчиво проговорила Каэлин. – Я и не сомневалась. Эсмерель требовательно пихнула Ганна локтём в бок. – Дальше что? – Дальше? Люди...целая толпа. Много лиц, хор голосов, и все меняются, и говорят, говорят...Но сны другие. Горькие. Терпкие. Как настойка. Знаешь, которая пьянит...но не веселит. Одно лицо видел чаще других. Мужчина, эльф, кажется. Невысокого роста. Очень похож на тебя и одновременно совсем другой. – Мой отец. Спину мгновенно захолодило - Ганн резко убрал ладонь. – Там были и другие сны. С его, ммм... участием. С отцами такого обычно не делают. На её щеках зажглись болезненные алые пятна. – Приемный. Он удочерил меня после того, как умерла мама, она погибла ещё до моего рождения, – объяснила она заплетающимся языком. – Но... Как такое возможно? – Кажется, она бредит. Тёплая рука Ганна переместилась ей на лоб и тут же отдёрнулась. – Жар. Не закрывай глаза, Эсме. Взгляни на меня, ну! Ганн и Сафия встревоженно склонились над ней. Лица друзей двоились, троились, комнату раскачивало, как корабль на пути из Хайклиффа в Невервинтер. "Я больше его не увижу. Или увижу, но это буду уже не я". Эта мысль тоскливо зазвенела в её голове, и она позволила себе провалиться в блаженное, милосердное забытье, где не было ни голода, ни боли, ни страха...