Just Do It

Посвящается Потерянной: Живи ради людей, которые тебя любят POV Джи Я - пофигист. Мне несвойственно отчаяние и поиски многочисленных выходов из несуществующих проблем. Они как-то сами собой обходят меня стороной, не находя, за что зацепиться в моей простой жизни. Не понимаю, зачем люди анализируют каждый свой шаг и ещё имеют наглость читать мне нотации о том, что меня не волнует состояние их психического здоровья и нежелание слушать их секреты. На это у меня всегда был один и тот же краткий ответ: «Это ваша жизнь, и меня она не касается». «Довольно грубо», - отвечают мне знакомые. «Зато искренне», - настаиваю на своём я. Не знаю, почему всем так хочется излить мне душу или же пожаловаться на свою жизнь. Никто никогда не слышал от меня подобного нытья и вряд ли когда-нибудь услышит. Так почему же людям так претит мой здравый смысл и рациональность? Почему меня называют психом только потому, что я не бегу спасать мир и бездомную собачку, так настойчиво скулившую у меня под окном? Разве это я был плохим хозяином и выбросил щенков на помойку, избавившись от проблем и преспокойно улёгся спать, даже не извинившись перед матерью этих созданий. Разве это я, а не мой сосед по комнате бросил очередную подружку, которая разбудила меня утром, и, не найдя подлеца решила выместить всю свою боль и одиночество на мне. Разве я когда-нибудь говорил кому-нибудь, как правильно жить или хлопал дверью перед носом лишь потому, что собеседник не стал со мной спорить и просто пофигистически согласился? Обязан ли я объяснять все свои поступки и принципы, лишь бы даже вконец тупой индивидуум понял мои слова? Не легче ли согласиться с его суждениями и поберечь свои нервные клетки? Разрешить детям верить в Санту Клауса, любителям секретных материалов - в НЛО, а верующим - в то, что на небе есть Создатель, и, если Вы в него искренне поверите, все Ваши проблемы решатся, а вместо инвалидного кресла Вы сможете приобрести ролики или скейтборд. Зачем доказывать людям, что они не правы, ведь отобрав у них то, во что они верят, Вы сделаете их только несчастнее, и в конце концов под тяжестью своей вины признаете их веру и согласитесь, что были неправы. «Так зачем мне весь этот геморрой?» - спрашиваю я у своих знакомых, а в ответ слышу лишь тишину и глухие отдаляющиеся шаги. Почему они все смотрят на меня как на больного и уходят? Ответ прост. Потому что очень легко понять чужое желание умереть, ведь каждый его испытывал хоть раз, но очень страшно понять моё желание жить и не осложнять себе и другим жизнь всякими пустяками. Страшно оттого, что после этого происходит переоценка собственной жизни и сломанный ноготь уже не кажется проблемой, а бывший парень с лёгкостью сам себя наказывает тем, что потерял Вас. Всё просто. Пофигизм заразен. Проводив бедную девушку до двери, так и не проронив ни слова во время её слезливого монолога, я ещё раз кивнул ей в знак согласия и захлопнул за ней дверь. Я не собирался ругать соседа за её вторжение, не хотел даже вспоминать те слова, которые она о нем говорила. Даже за три года существования с ним в одной комнате я не решался назвать его своим другом, а значит, у меня не было никакого повода читать ему нотации и просить стать лучше. Мне кажется, взрослый парень, каким он является, должен сам решать, что для него приемлемо, а что считается плохим по меркам общественности, которая отвергает таких, как я. Не имеющих малейшего сострадания к таким, как они. Всё, что меня волновало в данный момент - это моя поездка в Японию. Да, я сам себя очень даже волную. Университет посылал меня в Токио как студента по обмену и, узнав историю семьи, в которой мне придётся прожить несколько недель, я изрядно переволновался. Ладно ещё - старушка, одна воспитывающая внука и внучку, которая должна была приехать вместо меня в Корею, но погибшие в автокатастрофе мать и отец семейства приводили меня в ужас. Я сторонился таких людей. Сбегал, как только смотрел в переполненные болью глаза или же притворялся полным идиотом, лишь бы человек не решил, что я смогу понять их прошлое и кинуть спасательный круг, когда они решат уйти из этой несправедливой жизни. Но сейчас от меня требовалось жить в неполноценной семье, в глазах членов которой непременно будет отчаяние и отвращение к тому, что мне их ни чуточку не жаль и откровенно говоря, плевать, что с ними происходит. Это правда, от которой мне не убежать. Я не могу никому помочь. Нет, я не хочу в это ввязываться. Только вот никто не понимает, что вместе с тем я не стремлюсь при этом причинить им новую боль и поэтому сбегаю, пока они, привыкшие терять любимых, не полюбили меня. Потому что быть любимым - ещё большая ответственность по сравнению с тем, чтобы любить кого-то. Потому что никто никогда не был счастлив, любя такого, как я. Такого пустого, как я. Я всё-таки решился поехать, так как очень уж хотелось увидеть страну, чей язык я изучал все эти годы. Посмотреть на людей, придумавших анимэ и причудливую одежду, подходящую больше детям, нежели солидным людям. Меня эта страна привлекала своим позитивом. Казалось, у них, как и у меня, нет проблем и причин отказывать себе в рваных шортах и огромной белой шляпе, так хорошо гармонирующей с белой длинной майкой и чёрным лакированными ботинкам в стиле Чаплина. Им было плевать, как я выгляжу, и это привело меня в полнейший восторг. Они не разочаровали меня своим безразличием. Они подарили мне надежду, что я не больной, а просто родился не таким как все. Единственный в своём роде. Встречала меня пожилая женщина. Из информации, которую мне дал декан, я знал, что ей скоро исполнится шестьдесят, что никак не соответствовало её практически нетронутому морщинами лицу и прямой осанке, которой могла позавидовать любая молодая девушка. Её длинные персиковые волосы были собраны в аккуратный пучок на затылке, а сама она была одета в пёстрое длинное летнее платье, ничуть не скрывающее, в какой превосходной форме находилась дама. Она понравилась мне с первого взгляда, потому что не была похожа ни на одну ворчливую старушку из моего города. Не задирала нос и не поносила молодёжь и мой внешний вид. Не говорила, как я ужасно воспитан, раз не поклонился ей и молчал всю дорогу до её дома. Она просто улыбалась и изредка просила посмотреть в окно, чтобы я не пропустил местную достопримечательность. Она была живой и, казалось, у неё нет никаких проблем, которыми она хотела бы поделиться. Она была прекрасна. Следующим шоком для меня оказался сам дом, а точнее большой особняк, находящийся недалеко от моря. Такси долгое время блуждало среди деревьев и зарослей, и мне уже казалось, что я попал в какой-нибудь ужастик, и старушке обязательно приглянулось моё тощее тельце - на обед или на ужин её милому внуку, желающему полакомиться гостем. Именно поэтому меня так шокировал белый особняк, к которому вели две крутые лестницы и узкая тропинка, вдоль которой росли кусты с розами: красными и белыми, в шахматном порядке. Так я понял две вещи: никто меня кушать не собирается, и мне нравится не только хозяйка дома, но и сам дом. Осматривая коттедж, я заметил, что из окон видно море, а если захотеть, то до него можно было дойти пешком. Это волшебство просто не укладывалось в моей голове, привыкшей к маленькой каморке в детдоме и комнате в общежитии. К ужину я пришёл в себя, чему поспособствовал душ и сожаление старушки, что её внук не сможет присоединиться к нам за ужином. Знала бы она, какое облегчение я испытал после её слов, не предлагала бы мне вторую порцию карри, которое, к слову, было божественным. После мы мило поболтали о местных традициях, и я старался изо всех сил использовать всё моё знание японского, дабы не выглядеть в её глазах пустоголовым идиотом. Да, мне впервые было не плевать, что обо мне подумают. Может, потому что мне понравилась, эта милая женщина, а может потому, что она не ждала от меня того, что я останусь. Не спрашивала о моём прошлом и не говорила о своём. Мы были чужими, даже улыбаясь друг другу. Мы будем чужими, когда я уеду через пару недель. Мы не доставим друг другу проблем. Потеряв бдительность, я в открытую рассматривал фотографии в рамочках, висящих на кухне и расставленных в гостиной. Даже без вопросов я узнал погибших членов семьи, просто по сходству между старушкой и женщиной на фото. Внук больше был похож на отца, а его сестра - на мать. По мне, так это была слишком грубая внешность для девочки и слишком милая - для мальчика. Но куда уж мне, "ходячей няшности", как выражались некоторые девушки и даже парни, критиковать чью-то женственность. К тому же, было в нём и что-то грубое и чисто мужское. Острые ли это скулы или чётко-очерченная линия подбородка делала его мужественным, я не знаю, но всё это терялось за большими улыбающимися глазами, обрамлёнными густыми ресницами, что были длиннее даже моих. За всем этим любованием её внуком в обнимку с каким-то парнем, не вызвавшим во мне никакого интереса, меня и застала старушка. Не услышав от меня вопроса, она просто сказала, что на фото её внук с бывшим парнем. Нет, мне не стало интересно, что случилось с парнем, куда больше меня интересовало, все ли в Японии относятся нормально к тому, что их дети или родные имели нетрадиционную сексуальную ориентацию, и так спокойно сообщали это незнакомым людям. Меня почему-то эта её откровенность разозлила, и я уже усомнился в том, что правильно понял её незаинтересованность в откровениях, но последующий за этими словами взгляд пригвоздил меня к месту. Это не было пустой сплетней, дабы поделиться с гостем, это было предупреждение. Предупреждение не приближаться к её внуку. Я нервно улыбнулся старушке и, пожелав спокойной ночи, поспешил к себе в комнату. Теперь мне стало ясно, почему он не спустился к ужину. Почему его комната находилась на одном со мной этаже, но на другом конце холла. Независимо от того, что случилось с парнем её внука, старушка не хочет, чтобы родственнику снова причинили боль. Я был прав, эта женщина понимала меня. Вот только я случайно нарушил её молчаливый приказ, наткнувшись на её внука в холле и застыв перед ним, как вкопанный. Вот он, мой страх во плоти. Человек, который одним своим взглядом несёт в себе проблемы. Чьё тёмное прошлое кричит мне - бежать и закрыться в своей комнате, а иначе это прошлое коснётся и меня. Человека, который живёт сегодняшним днём. Который не может вернуться в прошлое, даже в чужой жизни. Потому что выкинул из своей памяти собственное. Я смотрел на него, затаив дыхание. Он медленно поднимал свой взгляд, как будто рассматривая меня, а потом, наткнувшись на что-то интересное, ухмыльнулся, кивнул мне в знак приветствия и пошёл к лестнице, ведущей, как я помнил, на крышу. Как только он скрылся из виду, я трусливо сбежал в комнату. Сердце бешено стучало в груди, в тишине я отчётливо слышал его биение. Меня проигнорировали, как я и хотел. Не стали набиваться в друзья и изливать душу. В принципе, парень должен был вызвать во мне восхищение, как и его бабушка, стойко переносившая проблемы своего прошлого. Но удовлетворение не наступало. В нём не было такого спокойствия, как в старушке. В его взгляде не было смирения и решения жить дальше. На меня смотрел суицидник, в этом я не сомневался. Слишком уж часто я видел это безумное отчаяние в глазах у ребят из детдома. Каждый из них готов был на всё, лишь бы привлечь к себе внимание. Готовы были угрожать мне своей смертью, если бы я отказывался с ними дружить, или говорил, что между нами ничего не может быть. Этот взгляд был у него, того несчастного, что осмелился полюбить ребёнка, которого не смогла полюбить собственная мать-одиночка, отдавшая меня после родов в приют, чтобы пофигистически повеситься в пустой нищенской квартирке. Взгляд того, кто, как и этот парень, пошёл после моего отказа на крышу и пофигистически спрыгнул, разбившись насмерть. Тогда я понял, что любить меня противозаконно. Я повторял себе, что меня это не касается. Что я с парнем даже не знаком, и мне совершенно не интересно, чем он занимается там, на крыше. Повторял себе я, переодевшись в свитер и удобные ночные штаны на три размера больше. Повторял, укутываясь в одеяло, зарывшись в него с головой. Называл себя последним идиотом, откидывая одеяло, и практически бегом добираясь до лестницы, а после в три прыжка оказываясь на крыше. Говорил себе, что это ненормально, и я лезу не в свои дела. Что этот парень не стоит того, чтобы сходить с ума из-за него и отказываться от спокойной жизни. Что он такой же эгоист, как и моя мать, и парень из детдома. Что мне пофиг. … но это была неправда… Он стоял на выступе, раскинув руки в стороны, а ветер не щадил ни его, ни меня, за минуту продрогшего до костей. Хотел ли я когда-нибудь покончить с собой? Как ни странно, но нет. Хотя у меня не было тех людей, которых бы я расстроил таким поступком, и хорошей жизни, после которой мне не было надобности совершать суицид, я хотел жить. Просто хотел жить в том мире, от которого отказались другие. Не иметь цели, планов на будущее и с улыбкой слушать от знакомых, что такими темпами я скоро впаду в депрессию. Да, просто жить счастливо и как я хочу, всем на зло. Жить по своим правилам. Поэтому я не понимал, почему этот паренёк решился на такое. А ещё больше, почему я сейчас не в своей постели и медленно погружаюсь в море, где он скоро будет тонуть по собственному желанию. Ведь спасение утопающих - дело рук самих утопающих, и я всегда придерживался этого принципа, даже после того, как стал причиной смерти парня из приюта. Даже так, это была его жизнь, и, если человек настолько эгоистичен и слаб, чтобы убегать из реального мира так далеко от боли, значит, он заслужил той судьбы, которую для себя выбрал. … но сейчас всё было не так… Приблизившись к нему вплотную, я придумывал, как бы не напугать его своим появлением. Однако, с этим отлично справился и он сам, повернувшись в мою сторону и, после нескольких секунд, в течение которых мы сверлили друг друга взглядами, вновь ухмыльнулся. Он опустил руки, одну из которых запустил в карман джинсов и достал пачку сигарет, а затем протянул её мне. — Хочешь? Я кивнул, ошарашенный его поведением. Казалось, он просто вышел подышать воздухом и покурить, а я надумал себе Бог весть что. А ещё казалось, что это я здесь не дружу с головой и надоедаю ему своим любопытством. Казалось, ему было пофиг на меня. … но сейчас меня это волновало… Он помог мне прикурить, а потом присел на выступ, свесив ноги в пустоту, и продолжал молчать, подтверждая одну из моих догадок. Умирать этот парень точно не собирался. Я немного расслабился и сел рядом с ним, только спиной к пустоте и лицом к нему. Мне хотелось понять, где я просчитался, и объяснить самому себе, почему я так глупо сейчас выгляжу. Он откровенно меня разглядывал, и я никак не мог окончательно успокоиться под этим взглядом. Именно его я перепутал с тем взглядом, который до сих пор ненавидел. А может и не перепутал, и это временное затишье перед бурей. Чёрт, как же я ненавижу весь этот самоанализ и анализ чужих поступков. Когда меня стало это интересовать? Когда я настолько сошёл с ума, что в каждом взгляде вижу очередную жертву суицида? Почему меня вообще волнует этот придурок? Я же пофигист! … но уже немного влюблённый… Разозлившись сам на себя, я потушил недокуренную сигарету и собирался было встать, как мою руку чужая теплая ладонь. Слишком чужая, чтобы я не вздрогнул, слишком теплая, чтобы я не согрелся. Я думал, он попросит меня не уходить, или расскажет свою историю, чтобы как-то излить душу. Освободиться от дерьма, которого стало так много, что им смело можно поделиться с другими и радоваться, что тебя кто-то понял. Признав, какой ты уникальный, раз все это время таскал это дерьмо с собой. Я думал, он такой же как все. … но надеялся, что это не так… — Я бы никогда не прыгнул. Сжав крепче его руку, я наконец-то полностью успокоился. Тогда я понял, что весь мой страх заключался в том, что меня опять бросят. Что это мне нужна была помощь, от которой я так долго отказывался. И тот взгляд старушки предостерегал меня не для защиты её внука, а для того, чтобы я держался от него подальше, и он не смог причинить мне боль. Его слова были громче обещания не уходить. Рука, удерживающая меня, демонстрировала его страх, что уйду я. А тот взгляд, который я раньше ненавидел, был просто-напросто переполнен заботой. Заботой, которую я не понимал, не веря, что меня можно безнаказанно любить. … но он пообещал… — И поверь мне, если я когда-нибудь решусь на такой эгоистичный поступок, я выберу место повыше. Третий этаж, это максимум перелом конечностей и сотрясение мозга. Да и бабушке не понравится соскребать меня с асфальта. Я ещё долго смеялся, а потом, как-то незаметно для себя сделал то, что ненавижу больше всего. Вспомнил прошлое и поделился им с ним. Он молча слушал, а потом встал и протянул мне руку. Я поздно вспомнил, как убегал от таких проблемных людей и не винил его за нежелание связываться с таким человеком, как я. Одно то, что я смог высказаться совершенно чужому человеку, давало ему право избегать меня до конца своих дней. Мы добрались до моей комнаты всё ещё держась за руки, и мне было как-то мучительно грустно от мысли, что через секунду он выпустит мою ладонь из своей и пойдёт прочь. Грустно отпускать человека, которому я доверился и с которым было мучительно легко. … но он не ушёл… Тогда мы впервые поцеловались. В кромешной темноте и под звук биения наших одиноких сердец, всё это время ищущих человека, который пообещает не уходить и жить в этом мире, как бы дерьмово им не было. Тогда я решил для себя перевестись в Японию и учиться рядом с чужими людьми, которые осмелились спросить, как у меня дела, и даже дождались ответа. Которые стали мне родными. Там, в комнате, когда я не решался на этот глупый поступок, пойти за ним и вмешаться в чужую жизнь, я увидел маленькую наклейку на спинке кровати. Она светилась в темноте. Наклейка содержала в себе только три слова. Три слова, изменивших мою жизнь. Эти три слова: «Просто сделай это» — Кстати, меня зовут Ли СынХён, и я никуда не собираюсь уходить…