Откровение по улице Огнева, дом двадцать шесть

      Моя мама, научный сотрудник, помешана на правде и истине. Она верит только в то, что реально доказать, а то, что доказать нельзя, считает второстепенным.       Если я говорю ей, что суп пересолен, она отвечает: «это ты так думаешь» и пускается в объяснения, что рецепторы вкуса у всех работают по-разному. Мы с папой уверены, что мама не хочет признаваться в своих ошибках, но оба соглашаемся с тем, что способ этого не делать выбрала она интересный.       — Мама пыталась отучить меня от оценочных суждений, но бесполезно, — продолжал говорить я, пока автобус переваливался с земляной дороги на асфальтированную, припятскую. Мы только что пересекли дозконтроль и снова вернулись к прерванному разговору. — Я так считаю: если у человека не будет своего, пускай субъективного, мнения, то что он из себя представляет?       Слава проигнорировал тот факт, что я держал руку на спинке сидения и иногда касался его плеча.       — Как тебе сказать… Я считаю, что всё-таки нужно стремиться к объективному восприятию.       — Вот видишь, у тебя есть своё мнение на объективность.       — Но объективность, она ведь…       — Важна не реальность, а то, чтобы она подходила нам. Ну, взять хотя бы мамин суп. Мои субъективные рецепторы говорят мне, что суп слишком солёный. И мне, я тебя точно уверяю, не станет лучше от осознания того факта, что он не солёный на самом деле, — автобус подпрыгнул на кочке, и я навалился на Славу. — Извини, чёртовы дороги! — отодвинувшись, я вернулся на своё место.       — Может быть, в вопросах вкуса субъективность и можно ставить во главу угла, — серьёзно произнёс Слава, — но в науке, например, истина дороже всего.       — И в отношениях, — закивал я.       — И в отношениях.       — Важно знать правду, а не успокаивать себя, например, тем, что она тебе не изменяет, ага? — я вернул ему скромную улыбку.       Со вчерашнего вечера мы беседовали обо всём на свете. Меня завораживало общение с ним. Слава, конечно, бесил меня время от времени своей занудностью, но его внимательность ко мне сглаживала острые углы. Слушать он правда умел, но о себе рассказывал неохотно. Я узнал, что он живёт отдельно от родителей и заочно учится в университете. Все. А ещё я мне пришлось на своей шкуре убедиться, какими волнующими бывают его прикосновения, как его руки сжимают кожу в самых непредсказуемых местах… Потому что вчера наступил на колючку в нашей комнате.       — Я же просил не ходить босиком! — возмутился он тогда и полез в сумку, где хранилась настоящая полноценная аптечка: йод, перекись, перчатки, аспирин, анальгин, ибупрофен, ферменты, активированный уголь… Остальное я не успел распознать. — Давай сюда ногу, я постараюсь, чтобы слишком не болело…       — Серьёзно, это твоё напутствие?       — А ты тут видишь ещё добровольцев? — Слава прищурился. — Хотя я могу позвать Ваню.       — Нет! Нет, — уже спокойнее добавил я. Медленно уселся на кровать, а он — рядом, положив мою ногу себе на колено. — Думаю, ты справишься.       Сам процесс извлечения занозы вспоминать не охота, несмотря на то, что Слава осторожничал.       Мои стоны и его ругань в тот момент нас даже сблизили.       Занозу он успешно вытащил, промыл рану и обработал йодом. А сегодня, перед тем, как идти в поход, ещё и дал мне бинт, чтобы перемотать её (я даже решил, что это карма за то, что я симулировал первые два дня). «Передо мной врач, ну точно же!» — думал я, но не решился дальше раздражать Славу расспросами. Я вытягивал из него информацию постепенно. Стараясь не быть слишком навязчивым. Я был бы рад услышать, что Славе тоже приятно общаться со мной, как и мне с ним. Но он не из тех, кто раздаривал комплименты.       — Ваша остановка, ребята, — крикнул нам Ваня. Его невозможно не услышать. Я помахал ему в ответ и схватился за лямки рюкзака, лежащего между коленями. Слава тем временем доставал свой багаж из полки. — Удачной экскурсии!       — Да уж, без тебя она точно будет удачной, — шепнул я.       Мы оказались на главной площади. После вчерашнего дождя она ещё не просохла: то тут, то там свисали тяжёлые капли, а асфальт оставался антрацитового цвета. Мокрая Припять казалась мне ещё более унылой, чем сухая. Но в целом я чувствовал себя на порядок лучше, чем в прошлый раз. Всё правильно, потому что у меня появился союзник. Потому что я ничего не скрывал от Славы.       — Так, Огнева, нам туда, — он показал на дорожку между двумя пятиэтажками, увитыми мхом, и достал дозиметр.       Волнение возвращалось ко мне слишком быстро, мгновенно перемахнув по уровню вчерашнее. Я не считал себя преступником, вломившимся в чужую квартиру (хотя номинально так оно и было), ведь в ней жил мой дед. Можно сказать, я навещал родственника в его отсутствие. Но квартира Любы — совсем другое дело. Она не имела ко мне никакого отношения, и, может быть, дико разозлилась бы, узнав, что я попытался раскрыть тайны, которые они с дедом стремились сохранить. Поздно сокрушаться. Но по мере продвижения к дому я чувствовал себя всё хуже и хуже.       Не знал, куда деть руки, какую мысль из тех, что роились в голове, озвучить. Да и Припять то и дело отвлекала. Над каждым местечком, куда я бросал взгляд, природа поработала по-своему. Качели на детской площадке стали ржавыми, помимо бурьяна тут уже ничего не росло, цветы погибли без ухода. Яркости в Припяти не водилось в принципе. Краска на всех вещах безвозвратно потерялась, и мы шли по миру безграничной сепии.       На очередном шаге Слава замер, и я тоже. Он прислушался. Кто-то шёл нам навстречу, кажется, с запада, и вот-вот готовился выйти из-за двухэтажного дома. Услышать чьи-то шаги в Припяти не к добру. Сразу начинаешь покрываться мурашками и думать, на кого попадёшь. Так что я покорно на цыпочках побежал за Славой, после того, как он дёрнул меня за рукав. Мы направились к Огнева, забежали за первую пятиэтажку и остановились перед подъездом. Внешне он почти не отличался от того, где мы были вчера. Только влажности побольше и стекло прямо перед входом валялось. Я поднял голову и… точно, кто-то разбил окно в квартире на третьем этаже. Кто-то совсем недавно приходил сюда. И снова я вернулся к словам, которые Слава повторял чаще всего — редкие квартиры в Припяти остались нетронутыми, в редкие дома не ступала чья-то нога.       — Давай зайдём, только тихо.       — А с кем мы чуть не столкнулись?       — Откуда я знаю?       По подъезду поднимались почти точно, как в прошлый раз. Я надел маску и перчатки, Слава тоже перчатками не побрезговал. Из-за вчерашнего дождя струйки воды стекали из дыр в крыше до самого подвала. На втором этаже нам преградило путь пианино. Я даже испугался от неожиданности. Надо же, оно здесь застыло между прошлым и будущим, никому не нужное. Я уже думал пройти мимо, но Слава зачем-то открыл крышку, поднёс руку к клавишам, будто хотел пробежаться пальцами, но опустил её обратно с глухим стуком.       — Ты и играть умеешь?       — Три класса музыкальной школы и позорное бегство. Ностальгия.       — Нет, всё в порядке. Можешь мне как-нибудь сыграть.       — Три класса, Александр. Поверь, ты не хочешь этого слышать!       И мы, посмеиваясь, пошли дальше. На четвёртом стало темно, как ночью. Единственное подъездное окошко загородило дерево, через густую крону которого внутрь не проникал свет. Слава достал фонарик, посветил поочерёдно на номер каждой квартиры. Выяснилось, что Люба жила на пятом этаже. Переступая через зелёные островки и мокрую паутину, я добрался до нужной квартиры. Окно оставалось открытым, а пол буквально усеяли мёртвые мухи, комары, мошки; чтобы побороть тошноту, я начал медленно и глубоко дышать. Слава дёрнул за ручку, но та не поддалась. Он хмыкнул. Наверное, хороший знак: значит, квартиру не трогали? Я молча наблюдал за тем, как Слава достал из сумки отмычку, встал на колени и начал совать её в замок.       Я уже видел, как люди взламывали двери.       В основном в фильмах. Но до меня не доходило, как можно булавкой вывести из строя такой серьёзный механизм. Слава провозился с ним, наверное, минут десять, я даже пискнуть боялся, боялся, что сейчас он скажет: «Извини, ничего не вышло». На последнем слове, сказанным воображаемым Славой у меня в голове, замок щёлкнул, и реальный Слава, смело взявшись за ручку, открыл дверь. Такого отвратительного запаха мне никогда не доводилось слышать. Я отшатнулся в сторону, несмотря на то, что находился в маске.       — Боже, — и закашлялся.       Слава остался стоять на месте. Он, наоборот, принюхался.       — Меня сейчас стошнит, — продолжал причитать я. Стоял, склонившись к перилам, и держался за живот. — Кошмар, какой кошмар… Кого она там убила?       — Лучше так не шути, — я посмотрел на Славу, и улыбку будто ветром сдуло.       Гнилостный, сладкий запах, притрушенный десятилетней пылью. Скорее несвежие домашние соления, чем труп?       Мы вошли в тёмный коридор и сразу наткнулись на вещи, сброшенные с металлической советской вешалки, словно после обыска. Наши шаги глушил стёртый ковёр.       — Здесь кто-то был? — спросил я у Славы, указывая вниз.       Он кивнул.       — Как-то мне рассказывали, что первые воры закрывали квартиры, если там оставалось что-то ценное, — он пожал плечами. — Не могли унести всё сразу.       Я тревожно посмотрел ему в глаза. Время в помещении будто застыло ровно с того момента, как Люба выходила на улицу, где её ждал автобус. Мы могли быть первыми, кто попал сюда за лет двадцать. Не исключено, что внутрь вламывались, но по сравнению с другими квартирами, эта выглядела живой. Я склонился к вещам и попробовал на ощупь бежевое пальто. Ткань, казавшаяся крепкой, почти рассыпалась на пальцах. Моль. Где-то здесь затаилась вредительница-моль.       Внизу застоялся ещё более противный запах. Я поднялся, подавляя очередной спазм. Двери Слава оставил открытыми, и ветер колыхал застоявшийся воздух.       — Идём дальше, — махнул я ему.       Квартира оказалась однокомнатной, в дверях спальни торчал ключик. Мы так и застыли в тишине и темноте, не решаясь войти внутрь. Мне казалось, что источник ужасного аромата находился тут. Я стоял перед дверью, которая, возможно, даст мне ответ на вопрос, и догадывался, что увижу за ней вовсе не соленья. Дед чётко написал: «я оставил её тут». Он просил прощения за то, что оставил её в Припяти. Паззлы у меня в голове складывались с феноменальной скоростью. Дед эвакуировался, а забрать Любовь не смог. Почему? Не знаю, но не смог. И она умерла в Припяти.       Может быть, она болела?       Может быть, мы со Славой не ошибались, приписывая ей участие в ликвидации Чернобыльской аварии?       Я поднял руку, когда Слава, прошедший дальше по коридору, окликнул меня. Признаюсь честно, меня обрадовала возможность открыть дверь чуть позже. Подойдя к Славе, я уставился на снимок в рамке в его руках. Молодая женщина держала охапку полевых цветов.       — Люба? — спросил я.       Слава молча передал мне фото. Я смахнул со стекла пыль, чтобы рассмотреть черты лица женщины. Молодая. Моложе, чем моя бабушка на момент развода с дедом. Кучерявые волосы спадали на плечи, улыбка сияла на губах. Красивая женщина в расцвете сил, наверное, популярная у мужчин.       — Переверни, — попросил Слава.       На обратной стороне я заметил подпись от руки. Не сразу разобрал имя, но когда наконец прочёл, замер. Таня, 1986 год. Вот что там было написано. Женщина, которую я принял за Любу, не возлюбленная моего деда. Или мы вломились не в тот дом? Или Огнева вообще никак связана с Любой? Я тихо прыснул, отдавая фото, и мгновенно потерял запал. Опёрся о косяк двери, посмеиваясь. Мы пробрались в чей-то дом. И зря.       — Она не Люба. Здесь нет никакой Любы. Боже, что я за идиот такой?..       — Не совсем.       И тут я увидел, что Слава держал в руках ещё одну рамку. Он смотрел на меня как врач, собирающийся сказать пациенту не очень приятную новость.       — Да что там такое?       Выхватив у него фотку, я уставился на ту же женщину. Вместо цветов она держала на руках ребёнка. Совсем маленькую девочку, укутанную в пелёнки. И что это значило? Я на автомате посмотрел на обратную сторону, здесь тоже нашлась подпись. И именно она объяснила мне всё: «Таня с Любочкой, 1977 год».       Дед писал не возлюбленной, а своей дочери!

***

      У моего деда дочь? У моей мамы объявилась сестра? Вот, о какой Любови говорил дед в дневнике? Вот, что он оставил в Припяти? Я стоял как громом поражённый, не зная, что сказать. Не хотелось даже предполагать, что дед имел пристрастия к детям, а других вариантов, помимо того, что Люба являлась его дочкой, я не находил. Хаотично вспоминал тексты писем, найденные в квартире деда... Находил ли я там намеки на романтический интерес? Вроде нет.       Слава прошёлся по кухне, заявив, что ничего ценного мародёры не оставили, лишь осколки какого-то хрусталя.       — У моей мамы есть сестра! — выдал я уже вслух.       — Это один из возможных вариантов.       Как обычно, Слава реагировал очень сдержанно. Он предложил мне войти в единственную комнату, где когда-то ютились и мама, и дочь.       Замок щёлкнул, и мы оказались в облаке противного, душащего аромата. В прямоугольном помещении остался только диван, скрученный в трубочку коврик (интересно, почему его так и не вынесли?) и шкаф коричневого цвета.       Ни следа пребывания ребёнка.       Справа в окне виднелся балкон. Я хотел открыть его, сам не зная толком зачем, и услышал, как Слава сдавленно вскрикнул. Я даже оглянуться не успел, как он сам на меня налетел, едва не повалив на пол. Удержавшись на ногах, я схватил его за плечи и посмотрел в шкаф, на то, что его должно было ужаснуть. Слава не из пугливых, думал я, вспоминая рассказы о катакомбах. Кстати, о скелетах. Из шкафа на нас смотрел скелет. Человеческий скелет.       — Чёрт возьми, чёрт возьми. Что за хрень?! — с чувством произнёс я, тоже отступая.       Я бы может и поверил в то, что скелет бутафорский из кабинета биологии, если бы не одно но. От него пахло. Разложением, смертью, всеми неприятными запахами на свете. Всё ещё держась за Славу, я осторожно шагнул вперёд. Мой мозг отказывался делать выводы, но где-то в глубине сознания уже мельтешила опасная мысль. Скелет, мертвец, убийство? Цепочка замкнулась. Ведь мертвых людей не оставляли в шкафах, если они умирали естественной смертью. Нет, это точно не скелет из кабинета биологии, отметил про себя я. Потому что секунду назад рассмотрел на руках трупа остатки сухожилий. Он был весь потрёпанный. И ужасно вонял.       Слава шёл за мной — я чувствовал на шее его тёплое дыхание.       — Как такое может быть? — Я посмеивался от шока. — За сколько времени труп превращается… в это?       — Я что, по-твоему, специалист? — огрызнулся Слава. — Но вообще лет за десять труп уже превращается в скелет, — добавил он спокойнее.       — Прекрасные познания для неспециалиста!       Слава потянулся к шкафу и осторожно снял с одежды, висевшей рядом с трупом, чёрный волнистый волос.       — Женщина?       — Господи. Откуда я знаю?! Что здесь творится, Слава?       Я по-прежнему радовался тому, что, возможно, нашёл свою тётку, которую дед по каким-то причинам от нас прятал. Я медленно проигрывал в голове момент, когда расскажу маме о том, как всё на самом деле случилось; расскажу, что у деда была любовница (да, бабушка расстроится, но едва ли имеет смысл это скрывать). Может быть, именно из-за неё они и разошлись. И скажу про сестру! Радость, как осадок, копилась у меня в голове. Я даже улыбку с лица стереть не успел. А тут это!       — Возможно, в этой квартире что-то произошло. И твой дед как-то к этому причастен, — пожал плечами Слава.       — Ты можешь… — я махнул рукой в сторону скелета, — закрыть пока его там? Думать мешает.       Я уселся на продавленный диван, сцепил руки в замок на коленях и собрал всё, что нам уже удалось узнать о случившемся, в кучу. Пальцы мелко подрагивали — пришлось сжать кулаки. Итак. В квартире деда мы обнаружили кучку обуви и письма, адресованные маленькой девочке. Дочери некой Татьяны. О самой Татьяне дед не писал, но ошибки быть не может: он упоминал один и тот же адрес. Этот адрес. Если дочь его, значит, между ним и Таней вспыхнул роман. А потом, видимо, сошёл на нет, иначе почему Татьяна не давала отцу видеться с дочкой? Боже, мои мозги начали плавиться оттого, что вопросов накапливалось больше, чем ответов.       Что это за труп в шкафу, в конце концов?!       — Есть только два варианта. Либо дед Игорь видел убийство, либо сам её убил, — я развёл руки в стороны, смотря на Славу снизу вверх.       — Давай обыщем комнату.       — Давай, конечно, вдруг тут ещё трупы найдутся! — на грани истерики сказал я. Решительно закатал рукава. Но Слава остановил меня, схватил за ладони и заставил посмотреть на себя.       — Что ты…       — Успокойся!       — Ладно, хорошо.       — Ты должен успокоиться.       Я сделал глубокий вдох и кивнул, смотря ему прямо в глаза.       — Я успокоился.       — Окей. Держи себя в руках, пожалуйста.       На всё у нас ушло от силы десять минут. Мы отодвинули диван, посмотрели под ним и в нише. Осмотрели шкаф, потом кухню, в ванной и туалете предсказуемо не нашли ничего интересного. Только одна вещь стоила внимания и стоила, пожалуй, всей той возни, которую мы устроили в чужой квартире.       Альбом с фотографиями.       Мы быстро отыскали и Татьяну, и Любу. Фотографий деда не было. Зато Любу обнимал, держал на руках и целовал в щеку на разных кадрах другой мужчина.       Я окончательно запутался и хлопнул по альбому.       — Меня от всей этой драмы уже выворачивает, — откровенно признался я. Не это мне хотелось найти в Припяти.       Мы всё-таки открыли балкон и уселись на бетон, чтобы, чего доброго, нас не засекли отряды полицейских. Тут хотя бы не пахло гнилью. Теперь, слыша такую вонь, я представлял только труп. Никакую не пропавшую консервацию. Только труп. Скорее всего, он принадлежал Татьяне. Она здесь жила. Она пролежала тут тридцать лет, её видели воры и мародёры, сталкеры и любопытствующие посторонние? Как так получилось, что она пробыла здесь тридцать лет? Почему никто не сообщил о том, что в квартире продолжает гнить труп? Этот вопрос я и задал Славе.       — Закономерно, — пожал плечами он. — Труп — это проблемы и лишнее внимание правоохранителей к твоей персоне. А ворам, пробиравшимся в Припять, этого хотелось меньше всего.       — Я думаю, мой дед убил её, — спокойно сказал я.       Слава повернулся в мою сторону и кивнул, чтобы я говорил дальше.       — Ну… — я тщательно подбирал слова, чувствуя, что предаю деда даже своими сомнениями, не говоря уже о прямом обвинении. — Он написал в дневнике, что «оставил её здесь». Её, понимаешь? Татьяну, оставшуюся тут по сей день!       — И?       — «Оставил» её. Он не написал, что её оставили здесь. Он написал, что сделал это сам.       Слава сощурился:       — Мне кажется, ты придираешься к словам.       — А мне кажется, ты забыл про труп в шкафу! — хмыкнул я. — Что мы, кстати, будем с ним делать?       — Пока ничего. Иначе придётся рассказывать и всё остальное.       — Остальное?       — Да, как мы сюда попали и почему. Тебя не пугает такая перспектива? — Я сразу же кивнул. — Окей. Тогда будет по-моему. Я дам им знать, не переживай.       Я даже не спросил, как именно. Может быть, совершит анонимный звонок или подкинет записку под отделение полиции. Я с лёгким сердцем благословил Славу разбираться с этим самому. Чтобы больше не видеть изломленный труп женщины. Удивительное дело, в последние несколько дней я получил столько новых сведений и всё равно ни к чему не пришёл. Информация смешалась в клубок, в котором отчетливо я видел одно: дед имел тайны.       — Господи, зачем я вообще полез во всё это? — застонал я вслух, взявшись за голову.       — Из-за безграничного любопытства?       — Из-за жажды правды, — болезненно улыбнулся я. — Так звучит благороднее.       — Тогда не кори себя так сильно.       — Наверное, ревность, да? — Смотря перед собой, я потянулся руками к медальке на воротнике. — Он мог приревновать Таню к тому мужчине из альбома?       — Да, или разозлиться, что Любу воспитывает другой.       Мы вернулись в комнату и хорошенько обсмотрели фотоальбом, однако не смогли найти фамилию Тани. Я почти разочаровался в возможности отыскать Любовь, а потом, к счастью, Слава вспомнил про письма. На них значился не только адрес Татьяны, но и инициалы дочери моего деда — Деникина Любовь.       Деникина Любовь. Значит, пассию деда звали Деникина Татьяна. Я порылся в своей памяти, но нет, я ни разу не слышал эту фамилию раньше — ни от деда, ни от бабушки, ни от мамы. Казалось, что история, произошедшая в Припяти, закончилась в этой комнате. И если бы не мы со Славой, о ней бы никогда никто не узнал. Я мысленно проиграл в голове слова деда из дневника:       «Возможно, придёт время, и о ней узнают многие. Надеюсь, меня к тому моменту уже не будет в живых. Я оставил её там».       Он предсказал всё верно.       — Ты можешь забыть об этом. Решить для себя, что трупа нет.       — Придумать себе историю? Ну нет, пусть тут всё будет максимально объективно, — упрямо заявил я.

***

      — Ну же, Слава, куда мы идём? — продолжал допрашиваться я, шагая за ним между пятиэтажными домами. Мы прошли уже два микрорайона, достаточно отдалились от дома с трупом, чтобы не оборачиваться. Но я не знал, куда мы держали путь. Точно не к зданию горисполкома, откуда отправляется автобус.       — Сейчас увидишь.       — Я люблю сюрпризы, но не сегодня. На сегодня их уже достаточно…       — Окей, рассказываю, — он повернулся ко мне, продолжая идти спиной вперёд. — Обычно в последний день экскурсии я вожу ребят на смотровую площадку. Они, конечно, не считают себя умнее проводника и не решают сами, куда хотят пойти… — Я вяло улыбнулся. — Но к пятому дню в Припяти думают, что видели всё. Представляешь? Хотя на что, чтобы увидеть всё, уйдут годы, наверное. И каждый раз Припять, она другая. Так что когда они приходят на смотровую площадку, то я наслаждаюсь их изумлением. Но ты — ты особенный турист.       — Так мы идём не на смотровую площадку?       — Нет, лучше. Мы идём на крышу.       Слава остановился перед несколькими многоэтажками. Я вручную насчитал там шестнадцать этажей. Без сомнения, они оставались самыми высокими зданиями в городе. Слава показывал на дом, где возвышался герб Советского Союза. Месяца три назад я наткнулся в Сети на рассказ одного из сталкеров об этом месте.       — И на шестнадцатый этаж придётся идти пешком?       — А где твой энтузиазм?       — А где твои правила, правила, правила, — рассмеялся я. — Туда нельзя, сюда нельзя, а теперь сам тащишь меня на крышу.       — Так ты не хочешь идти? — бросил мне вызов Слава.       Я первым вошёл в дом. Третий по счёту подъезд оказался самым современным. И обжитым. По брошенным окуркам и обёрткам я понял, что маршрут пользовался популярностью у сталкеров. Оставалось надеяться, что сегодня на крыше мы никого не встретим. Общаться с посторонними я не стремился, не желал слушать чужие разговоры. Я сделал исключение только для Славы. Тем более он правда хотел меня развеселить, заставить подумать о чём-то другом, убрать подальше образ мёртвой женщины. Впервые с тех пор, как мы с ним познакомились, я видел в нем столько решительности и энтузиазма.       — Часто ты здесь бываешь?       — Каждый раз, когда приезжаю в Припять, — ответил Слава, преодолевая пролёт вслед за мной. — Я поднимаюсь сюда вечером, но…       — Нас начнут разыскивать, если задержимся, да-да, я знаю.       На шестом этаже я начал ныть, ноги болели, дыхания не хватало... Слава толкал меня в спину, посмеивался, говорил, что стоило меньше ездить на лифтах. Он смотрел на меня. Часто. Его взгляд скользил по лицу, как солнечный луч, заставляя меня краснеть. На девятом этаже мы нашли настоящее паучье гнездо, клубок паутины, в которой я разглядел двух особей и остатки их пирушки.       — Господи боже, вот и наступил момент, когда мне придётся признаться… Пипец как боюсь пауков! — причитал я, прижимаясь к перилам, чтобы оказаться подальше от них.       Я любовался тем, каким легким Слава оказался человеком, как подхватывал мои слова, угадывал реплики, и осторожно касался, заботливо. Я боялся разрушить то, что между нами происходило, и, наверное, от нервов болтал, как будто внутри меня установили словесный шланг. Не останавливался, не прекращал с ним беседовать, пересказывая всё, что видел.       На шестнадцатом этаже мы обнаружили открытый люк, к нему вела вертикальная лестница.       — Давай я первый? — предложил Слава.       — Конечно, лезь давай, ты здесь хотя бы раньше бывал.       Он стащил с плеч рюкзак, отдал его мне и полез наверх. Я даже не знал, куда ещё смотреть, кроме как на его ягодицы. Слава справился быстро: раз, два подтянулся на руках и уже протягивал мне руку, чтобы забрать рюкзак. Я преодолел две ступеньки, половину пути, чтобы дотянуться до него. Передал сначала его рюкзак, затем свой. Так, теперь вверх, дальше. Конечно, я посмотрел вниз, на пролёты лестниц, теряющиеся из виду в темноте.       — Высоты тоже боишься? — позвал Слава.       — Н-нет, до этого момента мне казалось, что не боюсь.       — Поднимайся, Александр.       — Поднимаюсь я, поднимаюсь!       Ватными ногами я ступил на последние две ступени и выглянул на крышу. Опёрся на кусок свернувшегося рубероида, схватил Славу за локоть другой рукой и оказался наверху.       — Фух, вот я и сделал это!       — Какой молодец, — Слава даже пару раз хлопнул в ладоши. — Пойдём. Только близко к краю не подходи, чтобы нас не заметили внизу. Ну, мало ли, какой-нибудь забредший патрульный. И не хочу, чтобы ты свалился.       — Очень смешно.       Метра два не доходя до края крыши, я рассмотрел вдалеке Чернобыльскую станцию. Сразу узнал её по характерному металлическому саркофагу. Но станция не смогла надолго удержать моё внимание. Под нами раскинулся пустой город. От осознания, что вся эта местность фактически безлюдная, куда ни посмотри, буквально дух захватывало.       — Красота. Хотя смертоносная, если вспомнить, сколько там… — Я повернулся к Славе и умолк. Он сел прямо на крыше, поджав под себя ноги.       Недолго подумав, я сделал то же самое, устроившись рядом с ним. Наконец-то, впервые за весь вечер получилось свободно вздохнуть. Мёртвый город и ядерная бомба под куполом не трогали меня так сильно, как женщина в той квартире. Я обрадовался, что засунул эту историю поглубже хотя бы сегодня. Банально любовался, медленно осмысляя, как далеко оказался от привычного мегаполиса. Может быть, Припяти стоило дать шанс? Если бы я мог запечатлеть этот момент в памяти навсегда, а ещё достать смартфон и сфотографировать Славу. Сегодня он последний день оставался моим гидом, и от завтрашней неизвестности в наших с ним отношениях меня бросало в жар.       Я нащупал в кармане телефон и вспомнил, что он видел те фото.       Он видел. «Так, Саша, давай, говори, не тупи», — подбадривал я сам себя. Пульс в момент подскочил, и когда я обратился к нему, голос звучал натянуто и неестественно.       — Слава.       — М-м-м?       — Когда ты рылся в моем телефоне, ты, наверное, видел… Ну, ты ведь заходил в фотогалерею, мог пролистать несколько фоток и…       Я рассуждал, подбирал слова, а он взял да и прервал меня!       — Фотку твоего члена? … — Слава повернулся ко мне, и я застыл в приступе стыда. Мои щёки, должно быть, мгновенно окрасились в розовый. — Ой, извини, тебе неловко? Именно поэтому ты сам завёл этот разговор?       И всё-таки в его глазах читалось веселье.       — Я хотел извиниться, — соврал я.       И мы переглянулись. Наверное, оба думали об одном и том же. Вспоминали то утро и как я обвинял его в свинском поведении.       — Напомню, что я сам полез к тебе в телефон. Ты имеешь полное право хранить там что угодно, — выслушав его, я на автомате кивнул. — Ну и ещё кое-что. Я не получил психологическую травму, увидев твой член. Всё нормально.       Я расслабленно рассмеялся, прилёг на локти, продолжая строить ему глазки. Фотки члена я хранил не просто так. Они оставались в телефоне как раз для тех одиноких вечеров, когда я заходил на сайт знакомств, чтобы найти себе пару на ночь. Некоторым я отправлял эти кадры, но ни разу так не волновался, как сегодня. Сердце под горлом билось, я едва глотнул.       — Знаешь, я бы тоже не получил психологическую травму, если бы увидел твой член.       Слава повернулся ко мне, будто не поверил, что я такое сморозил. Ну а я пожал плечами, мол, констатация фактов не более.       — Господи, — протянул он. — В жизни не слышал ничего более странного.       — А часто тебе приходится оправдываться за то, что увидел чей-то член?       — Господи, — он рассмеялся, прикрыв рот рукой. — Нет, конечно.       Я наставил на него палец, подозрительно сощурив глаза:       — Тебе неловко. Я вижу, что тебе неловко!       — Ничего подобного.       — Неловко, да, да, — продолжая спорить со Славой, я подсел к нему ближе и положил руку на бедро. Почувствовал, как напряглись его мышцы, он дёрнул ногой. А потом опустил взгляд на мою ладонь, будто раздумывал над чем-то. — Можно тебя поцеловать? — вылетело изо рта.       Он приподнял бровь:       — Нет, — и посмотрел прямо мне в глаза.       — Нет, потому что я тебе не интересен или потому что я тороплюсь?       Боже, как же страшно мне стало, что сейчас Слава возьмёт да и пошлёт меня. Скажет, что я счёл его добрые манеры за внимание к своей персоне.       — Скорее, второй вариант.       Я выдохнул. Выдохнул и взял его за руку. Почти как тогда, возле автобуса, он сам позволил мне сжать его ладонь.       — Тогда сходи со мной на свидание. В Киеве.       Сложив ладони вместе, я тихо шептал «пожалуйста», «пожалуйста», «пожалуйста». Льнул к нему ближе, пока не улёгся на грудь, вынудив его опереться одной рукой о крышу. Взял его за ладонь и обнял ею себя. Создал себе почти идеальный микроклимат. Почти.       — Ладно, хорошо. Только хотя бы попытайся сделать вид, что наслаждаешься картинкой.       Слава повернулся в сторону Припяти, раскинувшейся под нами. Будто только что не ответил согласием на мое предложение и не подтвердил, что между нами кое-что происходило. Я смотрел ему в лицо секунд пять, Слава сдерживался, почти смеялся, но продолжал упорно держать голову прямо. В итоге я выдохнул, поудобнее устроившись на его плече, и тоже вернулся к созерцанию Припяти. Все дело в восприятии, мама оказалась права. Сейчас, когда моё сердце трепетало в груди от нахлынувших чувств, Припять будто стала родной. Я подумал, что достаточно близко познакомился с этим городом, чтобы считать его своим другом. Эй, ты, дух Припяти, кем бы ты ни был.       Меня ты не напугал.       На следующий день я прошёл дозиметрический контроль. Инспекторы заявили, что мои кроссовки заражены, попытались их дезактивировать, но ничего не получилось. Пришлось мне оставить их там. Мои любимые кроссовки остались на дозконтроле, откуда у них одна дорога — на свалку радиоактивных отходов.       Можно сказать, я оставил в Припяти кое-что. Чтобы вернуться?