Невзрачный цветок

Абрахам (наши дни) Странно в людях может сочетаться гордыня и здравая самооценка. Я прекрасно знал, что выглядел плохо и надетые ради маскировки вещи сидят на мне мешковато и жалко, но до последнего ждал, что Он, моя мечта, вдруг обратит на меня внимание, улыбнётся, подойдет. Ведь у такого ангела непременно должна быть добрая натура, открытая душа и настоящая омежья прозорливость! Ну, тогда я действительно думал, что омежья прозорливость существует и в шестнадцать лет, а альфа может понравиться за душу и красивые глаза, наверное, слишком много смотрел мультики с братишками. Поэтому я чуть скрыл разочарование, когда вместо, Бога, ко мне подошёл этот нелепый омежка и, краснея пятнистыми щеками, предложил помощь. Сейчас мне хочется биться головой об стену, вспоминая тот момент. Так хочется встретить его по-другому, вернуть время вспять. Увы. Помню, первые дни меня ужасно раздражал этот представитель «комитета встречающих», что ходил всюду за мной, будто за маленьким ребёнком, пояснял заискивающим голосом и всё время норовил схватить за руку, чтобы куда-нибудь отвести или что-то показать. У него был тихий, чуть тонкий голосок, едва не дрожащий, от чего парнишка ещё больше напоминал мышь. Примерно так я его и называл про себя - Мышак. Мелкий, прилипчивый, писклявый Мышак. Мой Мышак. Тогда мне казалось, что рядом с ним я выгляжу ещё более жалко и убого, идя вместе, мы выглядим клоунами из цирка уродов. Мне было неловко, когда он заговаривал со мной при всех, или помогал с заданием. Хотелось провалиться сквозь землю, когда этим писклявым голосом меня звали в местный буфет или на стадион. Я чувствовал, что скатываюсь в рейтинге класса, не имея возможности даже как-то показать себя, уже от того, что общаюсь с Мышаком. Дурак. Будто мнение случайных людей на полгода может что-то значить… Теперь мне абсолютно фиолетово, что пишут про меня в таблоидах, правильно ли смотрят многочисленные партнёры по бизнесу, высоко ли оценивают на банкетах. Эдакий фрик в благородном семействе бизнесменов и паршивая овца на рынке женихов. Я бы даже с костюмами не заморачивался, если б о-папочка методически не доставал лекциями о внешнем виде, да братишки не шерстили мой гардероб. Условности, какие условности… Хочется обратно, в то время. Хочется снова держать эту широкую, длиннопалую ладошку, слышать писклявый мягкий голосок и смех, похожий на мультяшный. Я всегда так много хотел. Тогда мне хотелось другого внимания и другого омеги, но он казался недостижимым, как звёзды и я смирился: перестал сбрасывать с локтя эту ладошку, отвечал на вечные навязчивые вопросы, улыбался на неловкие, заискивающие взгляды и убеждал себя, что поступаю так через силу. Мне не хотелось даже думать о том, что компания Мышака может быть приятной, что мне может не хватать его глаз, его смеха и занудных долгих рассуждений об учёбе, что может быть интересно смотреть научные программы и ходить в парк не ради аттракционов или сладкой ваты. Я ходил за ним, слушал и разговаривал, поддерживая бесконечные беседы обо всём и ни о чём с самым умным видом, как и теперь это делаю на званных обедах или благотворительных вечеринках. Я даже смеялся с его шуток, которых не понимал, и только неимоверным усилием воли заставлял себя смотреть на это ушастое чучело без презрения и неприязни. Казалось, что ко мне прицепился клещ и уже основательно ввинтился в мясо. Остальные ребята, как и ожидалось, сторонились меня не меньше, чем Мышака, и периодически пытались подловить в любом тёмном углу, чтобы отыграться за собственные придуманные обиды. После первых же синяков и порванных тетрадей охранники выдали мне электрошокер и кнопку экстренной связи. Думаю, не стоит говорить, что ни тем, ни другим я так и не воспользовался, боясь обрушить на свою голову ещё больший гнев провинциальных «самцов». Больше этого я боялся только того, что Мышак узнает об этих стычках и бросится меня защищать (а он бы бросился, я не сомневаюсь). Хотелось бы сказать, что я опасался за него, но это было бы ложью. Я просто не хотел навлекать на себя ещё большего позора… Так мы и ходили вместе парочкой безумных фриков, всеми презираемых и отверженных. Парочкой, где переполняемый энтузиазмом и позитивом один без устали пищал о научных открытиях, а другой с видом обречённым и безрадостным смиренно слушал его, витая мыслями где-то в районе попки первого красавца школы. Сложно представить, как было плохо моему Мышаку дружить за двоих, любить и радоваться… Как бездарно я тратил время… Рабочий день подошёл к концу, точнее тому моменту, когда начальство уже не может заставлять себя сидеть в кресле, а подходящих дел никак не находится. Сбегая из офиса, я думал, зачем может понадобиться гибкий график тому, кого дома ждёт, в лучшем случае, шпиц и несколько гантель, а в худшем компьютер и бутылка пива. А ведь когда-то мне говорили, что возвращение домой должно быть праздником для человека, моментом единения с главной ценностью всей жизни. Правду, Мышак всегда описывал нескольких детей, радостно виснущих на шее, тёплые посиделки с настольными играми, забавы с собакой и долгое любование закатом. Да, ему так хотелось видеть из окна море… Их маленькая и какая-то неприлично обшарпанная квартирка выходила окнами на другой жилой дом, захватывая самым краешком непередаваемый вид бетонного завода. Помнится, Мышак так мялся и краснел щёчками, когда впервые приглашал меня в гости, чтобы вместе позаниматься. Пальчики нервно теребили шлейку потрепанной сумки. Ему было стыдно за жалкое состояние квартиры, безвкусные обои и дрыхнущего на диване толстого бету с пачкой чипсов на коленях, но какое-то упрямство заставляло вести меня в небольшую, пропахшую омегами комнату, предлагать дешёвый чай и самодельные бутерброды. Я всё на свете готов сейчас отдать за парочку таких: неровных, тонких с солоноватым маслом и вареной колбасой... Ни один ресторанный деликатес не сможет сравниться с ними… - А знаешь? – спросил в тот раз Мышак, отвлёкшись от книги, что мы горячо обсуждали. – Мне совершенно не нравится любовная линия у этого автора. Я очень удивился, ведь большинство омег бралось за сложный исторический роман с убийствами и интригами исключительно из-за любовных переживаний графского сына и молодого следователя. Мой Мышак же упрямо покачал головой: - Глупости всё это. Зачем зацикливаться на страданиях, интригах, соперниках, изменах и прочей ерунде. Истинный, увидев своего омегу, должен схватить, закинуть на плечо и осчастливить, а не разводить непонятных метаний… Если бы можно было провернуть время вспять, то я хотел бы вернуться в тот момент, чтобы схватить это нелепое существо и… Пусть в тот раз я ни о чём подобном и не думал я просто пялился на полуголое Божество, выплывшее из коридора в коротком халатике. Мэй (10 лет назад) - А потише нельзя? – Рэй картинно встряхнул мокрыми волосами, что сейчас смотрелись особенно эффектно из-за апельсинового масла. – У меня сериал, а вы смех за кадром устроили! Я привычно зажмурился. Вот сейчас начнётся: Абрахам покраснеет, начнёт извинятся, потом подсядет к Рэю за монитор и забудет обо мне, как и любой, кто видел брата. Так повторялось каждый раз с любым моим приятелем, кем бы он ни был. Иногда у меня даже складывалось впечатление, что он делает так нарочно, чтобы ни с кем не делить моё внимание, но правда была в том, что брату оно и не было нужно. Но в этот раз всё было по-другому: самый замечательный в мире альфа просто смотрел на моего прекрасного брата и никак не реагировал, лишь сжимал кулаки в раздражении. Наверное, ему тоже не понравилась бесцеремонность. Сердце моё в тот момент наполнилось яркой радостью и гордостью. Я смотрел в его потрясающие глаза и чувствовал, как душа наполняется чем-то особенно тёплым и волнующим. Хотелось делать совершенно безумные, не свойственные мне вещи, например, запрыгнуть к нему на колени, обнять и долго-долго вдыхать такой родной и надёжный запах. Весь оставшийся вечер я так и не смог сосредоточится на книге. Наш разговор то и дело неловко замолкал и тогда Абрахам, чуть улыбаясь, обращался к Рэю, пытаясь скрыть возникающую неловкость, а я впервые не мог вспомнить ни одной подходящей темы. Мы пили чай, брат заразительно хохотал над сериалом, всё время ёрзая на стуле, а я ощущал себя непривычно счастливым, как бывало очень давно, ещё до развода родителей. Уже провожая альфу на лестничной площадке, я переборол неуверенность и, взяв его за руку, спросил: - Хочешь, завтра погулять со мной вечером? Абрахам, будучи человеком очень скромным и воспитанным, невольно покраснел и отвёл взгляд, и я поспешил скрыть неловкость: - В смысле, со всеми нами. Просто брат со своими друзьями часто берёт меня на всякие прогулки по парку. Я подумал, может быть, тебе было бы интересно погулять со всеми нами. Альфа вскинул голову и солнечно улыбнулся. Он не был слишком улыбчивым, и я не часто мог видеть его таким довольным. От осознания того, что моему альфе так радостно от возможности проводить со мной больше времени, мне стало так хорошо, что я даже обнял чуть дольше положенного, прижавшись щекой к его щеке. Кожа Абрахама была волнующе горячей. Это открытие настолько захватило меня, что я даже не заметил, как вернулся в квартиру. - И что ты в этом бете нашёл? – чуть капризно заметил Рэй, принимаясь полировать ногти. – Нищий, страшный, к тому же зануда ужасный. Хотя тебе подходит: таскаетесь по школе как две вороны. Лучше бы альфу себе нашёл хоть какого. Вот Эгер, к примеру. Я ничего не ответил. Когда на брата нападало желание поучить кого-то жизни и поделиться своим обширным опытом общения с альфами, прервать или переспорить его становилось просто невозможно. В этом он ужасно походил на о-папу, даже говорил с теми же интонациями и точно так же отставлял в сторонку мизинец. Обычно Рэй любил делиться впечатлениями после очередной вечеринки, рассказывать о жизни светских омежек и представлять себя на месте эдакого богатенького мальчика. Это всегда поднимало настроение, ведь брат, когда предавался подобным мечтам становился настолько миленьким и восторженным, что мог заразить своим позитивом всех вокруг. Но бывали и не слишком приятные повороты разговора, когда Рэю казалось совершенно необходимым поставить меня в известность относительно моих несовершенств. Когда у братика случались такие моменты, мне припоминалось всё, от неухоженных волос и лишнего, на его взгляд, веса, до громкого чиханья или неприятного запаха носков после физкультуры. Вспомнить могли самый незначительный эпизод, который мог случиться ещё в детском саду, но уже тогда смертельно обидел Рэя. Я всегда невольно поражался тому, как избирательно работает его память. Стихи, события, детали интерьера, интонации, но никак не список дат по истории или таблица валентности элементов! Наверное, это он тоже унаследовал от о-папы. Тот, возвращаясь со смены и закончив обязательные получасовые дифирамбы любимому сыну, непременно начинал вытаскивать из памяти моменты прошлого, предаваясь самым причудливым ассоциациям. Образы сплетались между собой, предметы, служащие вдохновению, странно менялись, но речь всегда сводилась к одному: наш с Реем второй отец-мразь. Дядя Сэмми, слушающий его речи с большим участием непременно поддакивал, добавляя что-нибудь не слишком умное, но ужасно приятное о-папе. Рэй со стоном закатывал глазки и утыкался в телефон, отвлекаясь только, если папа упоминал что-то новое или непристойное. Я же никак не мог понять, почему памятные мне события вдруг приобретали в его речах новые краски и совершенно невозможные оттенки. Я помнил а-папу другим и, хотя порой ужасно скучал по нему, не осуждал за развод. Встретить своего Истинного – великое счастье, которым нельзя пренебрегать. Наш же о-папа при всей своей красоте на звание счастья походил очень условно: затягивал бракоразводный процесс, как только мог, судился за каждую ложку из-за чего а-папа ушёл из квартиры в чём был, не забрав даже пиджака, после судился за алименты, за запрет видеться с детьми. Этот момент он как-то забыл, зато прекрасно помнил, что новый муж а-папы был ещё совсем молоденьким омегой, и мог долго рассуждать об аморальности подобных связей. - Этот поблядун оставил нас деточки! – приговаривал слёзно о-папа, махнув лишнюю стопку на ужин. – Плевать ему на вас! Увидел сучку текущую и поминай, как звали! Я не считал Майкла сучкой. Когда а-папа пытался нас с Рэем познакомить со своим Истинным, тот показался мне приятным и очень обходительным: всё время извинялся перед нами, приглашал на каникулы, даже звонил первое время узнать об успехах в школе, пока о-папа не прознал. Какой же был скандал! О-папа запретил в доме даже упоминать его имя, хотя сам неизменно заводил разговор о коварстве и предательстве. Подчас я думаю, что о-папа старательно избегает называть меня по имени только потому, что оно созвучно с ненавистным «Майклом». - Па-а-ап, - Рэй крутанулся на кухонном стуле, стряхивая на пол крошки, - а ты знаешь, что наш Мэй-Мэй обзавёлся ухажёром? Я невольно вздрогнул: так грубо звучало «ухажёр» в его устах. Абрахам был кем угодно, но только не каким-то «ухажёром»! Это пошло, слишком пошло для такого человека, как самый прекрасный альфа! Папа лениво оторвался от телевизора и затушил сигарету в жестяной банке из-под кофе: - И что там есть что-нибудь интересное? - Неа, - засиял Рэй. – Наш новенький. Какой-то бэта тощий, страшный и с двумя младшими братьями, зато без отца. Живут в частном секторе, сам понимаешь… - Нищеброд, - понятливо скривился папа, потом критически осмотрел меня и, скривив губы, согласился: - Ему сойдёт. Потрахаются, потом нормальное, что найдёт. Дядя Сэмми привычно хекнул и отправился на диван. Будучи бэтой, он сам свято верил, что подобные ему достойны лишь влачить жалкое существование одиноких работяг без целей, желаний и смысла. Не только верил, но самозабвенно следовал своему жизненному сценарию. Глядя на него, я испытывал щемящее чувство сожаления за бездарно потраченную жизнь. Стоило бы пойти к нему, как-то отвлечь, но сегодня мне совершенно не хотелось думать о грустном, ведь я знал, что уже через пару дней смогу провести вечер не в бессмысленном шатании за братом, а пойти на свидание с самым замечательным альфой! Ну, почти свидание… Абрахам (наши дни) Дедушка всегда говорил, что я очень хороший мальчик, только стесняюсь показывать это окружающим. Глядя на себя со стороны, я понимаю, как глубоко он заблуждался. Во мне никогда не было хорошего мальчика, была лишь гремучая смесь из гордыни, тщеславия и эгоизма, припорошённая манерами, осторожностью и здравомыслием. Да-да, приличным таким здравомыслием с заделом под холоднокровный расчёт. Не будь его, меня бы раскусили на раз, и на том всё бы и закончилось. Хороший человек сейчас должен был сказать, что сожалеет о том времени, но я не хороший, я эгоистичный. Я совершенно не жалел. Пусть я воровал это время у совести, но оно было моим… нашим… Мы ходили по алее неухоженного грязного парка, опустевшего и дешёвого, как всё в том городке, шатались из конца в конец под попсовенькую музыку из дрянного бум бокса. Впереди яркой стайкой скакали разряженные омежки, хохоча и попискивая, когда их шутливо пытались пощупать следовавшие рядом альфы, отставляя в сторонку банки с пивом. Такая вот провинциальная романтика, чья грошовая маска держалась лишь на молодости, градусах, да бушующих гормонах. И да, держалась на том Боге, божке, мелком идоле… Стоило оказаться рядом с ним и мозги окружающих плавились, скручивались бараний рог. Это даже не желание. Просто ты моргал, и оказывался уже одним из тех, что бежал следом как цуцик, как крысы за дудочником, как альфы за упругой омежьей задницей… Я был глухой крысой, точнее мне очень хотелось бы в это верить. Хотелось представлять, что стойкость, здравомыслие и холодный расчёт помогали мне держать лицо перед ватагой мелкой швали: идти поодаль, спокойно говорить на отвлечённые темы, игнорировать ларьки, колкие замечанья и промокшие ноги в старых ботинках. Я тогда казался себе ужасно крутым и самодостаточным, почти степенным, почти взрослым. Ловил взгляды Бога и наполнялся самодовольством, за то, что сохранял в себе силы не проявлять ни интереса, ни волнения, что сровняли бы меня с толпой безликих альф. Это казалось таким важным, таким правильным. Следовать за ним, держать лицо и внутренне обмирать от каждого мимолётного взгляда, воображая себе, что тот тоже принимал правила этой странной игры. Я не понимал и не хотел понимать, что все мои бонусы на самом деле принадлежали одной широкой ладошке, что судорожно сжимала мои пальцы и без её вечно влажного плена я тут же бы выпорхнул к Богу скакать на потеху в толпе среди развеселивших от выпивки личинок будущего крепкого и основательного быдла. Я даже боялся признаться себе в том, как остро хотел пасть, слиться с толпой и стремительно глупеть. Лишь его ладошка удерживала меня от этого. Лишь это и… - Мистер Ван-Пирсон! – голос шофёра вырвал меня из тяжёлых раздумий. – Уже приехали. Я могу быть свободен? Я с нажимом провёл ладонью по лицу, пытаясь разогнать удушливое ощущение полиэтиленового пакета на голове, что я сам на себя напялил уже давно и скаждым днём всё плотнее сдавливаю горловину. - Да, Джэй, - мне удалось изобразить благодушие, - езжай домой. Завтра в семь, не забудь. - Конечно, мистер Ван-Пирсон, - пожилой мулат расплылся в широкой улыбке и дал по газам, стоило мне только захлопнуть дверцу. Джэйт любил лихачить, несмотря на все предупреждения и штрафы. Держал его на должности я лишь из странной сентиментальности, благо тот своё положение осознавал. Подняв воротник пальто, я поспешил к подъезду: мне так и не удалось заставить себя полюбить позднюю осень. Я просто не могу любить её без утомительной ходьбы, доверчивых взглядов, пищащего голоска, вещающего о теории вероятности и чужих потных ладошек. Больших мягких ладошек с длинными пальцами. Самых потрясающих ладошек в мире… Помню, как-то Мышак во время одной из таких прогулок притормозил сильнее обычного. Меня тогда ужасно раздражала его манера ходить черепашьим шагом и вечно отставать. Мне казалось до смешного важным следовать где-то на периферии яркой компании, мелькать у них перед глазами нелепым серым пятном. В тот раз я тоже разозлился и в бессилии, смотрел, как Мышак пытается переобуть свои дрянные потёртые ботиночки с потрескавшимися носами и не осознавал какие злые, жестокие мысли роились в моей тупой голове. Бессилие и здравомыслие, здравомыслие и бессилие – вот всё, что останавливало меня от того, чтобы толкнуть в лужу это нелепое создание и наконец-то догнать хохочущих кокетливых омежек. Я боялся потерять единственную ниточку, связывающую меня с Богом. В тот раз я так спешил, что даже не осознавал до конца собственных действий. Просто подхватил его худое тельце под мышки, посадил на ближайшую скамейку, стащил с ноги ботинок, поправил съехавший набок дырявый носок и вернул обувку обратно, старательно зашнуровав, как делал обычно это братишкам, пока те не научились толком одеваться самостоятельно. Когда я поднял голову, то увидел лицо Мышака розовое от смущения с посветлевшими, почти растворившимися веснушками. Приоткрытый рот складывался удивлённой буквой «О», передние зубы, выступающие вперёд как-то особенно дико, торчащие из-под шапки уши и совершенно невозможные глаза. Тогда я едва удержался от хохота, ограничившись улыбкой, а сейчас бы продал душу дьяволу, чтобы снова увидеть этот взгляд с мириадами скрытых вселенных, чтобы Мышак снова смотрел на меня так. Только на меня… Мэй (10 лет назад) Из зеркала на меня смотрел монстр. Что-то уродливое, рябое и тощее настолько, что можно было выставлять в анатомическом музее. Пренебрежение физкультурой и танцами наложило свой печальный отпечаток на мышечный тонус, оставив несколько дряблое впечатление. Даже если очень сильно напрячься, на животе не проступало и следа косых мышц, которые должны быть у всех, а попа и вовсе исчезала в неизвестном направлении, делая меня в профиль унизительно плоским. Хотелось бы утешить себя словами о том, что каждый человек прекрасен по-своему, но с зеркалом не поспоришь. Оно безжалостно отражало секущиеся волосы, узкие губы и совершенно непривлекательную впалую грудь. Я был жалким и знал это. Не помогали даже попытки нарисовать на лице что-то вменяемое и приемлемое, предпринимаемые последнее время всё чаще и чаще. Подведённые брови казались приклеенными ко лбу гусеницами. Тушь с ресниц сразу же осыпалась печальными полукружиями. Замазанные тональным кремом синяки под глазами меняли синий оттенок на зеленовато-жёлтый, становясь ещё противнее. Подведённые помадой губы казались ещё уже. Я подавил в себе желание расплакаться и принялся спешно смывать с лица последствия потрошения папиной косметички, пока Рэй не начал рваться в ванну. Была у него странная привычка, не замечать чужого личного пространства и врываться в любое помещение, как только человек уединится там дольше обычного. Точнее, стоило так сделать мне. К о-папе или дяде Сэмми он не приставал, застав их пару раз на горячем, а теперь не иначе, как желая застать за этим делом меня. Некстати вспомнился сегодняшний сон про альфу с глазами цвета грозового неба, оставивший на белье позорные следы. Со мной впервые случилась такая неловкость и само осознание того, что глупый организм решил среагировать на этого прекрасного человека так пошло, заставляло меня испытывать угрызения совести. Раз за разом, представляя его образ, его добрый всепонимающий взгляд, такую спокойную сдержанную улыбку, я понимал, что поступаю аморально, делая такие вещи, но не мог остановиться. Наши вечерние прогулки слишком сблизили нас. Из зеркала на меня смотрел монстр, моральный монстр, распущенный и пошлый. Я попытался смыть с лица вместе с косметикой совершенно бесстыжее выражение и успокоиться. У дверей ванной уже как раз стоял Рэй. Лицо его на краткий миг отразило досаду из-за опоздания, но братец быстро справился с эмоциями и задорно подёргал бровями: - И чего ты такой красный? Тренировался, как будешь делать минет своему прыщавому бэте? - Рэй, это грубо! - А кто тебя просит делать грубо? Сделай нежно! – брат тут же изобразил не двузначный жест на предполагаемое действо. – Хотя тебе бы стоило сперва рожу подкрасить, а то на Это может и у последнего бэты не встать. Пришлось промолчать: спорить с очевидным было бессмысленно. Можно было лишь надеяться, что самый потрясающий альфа просто никогда не узнает о таких низменных инсинуациях. Сегодня вечером мы гуляли по району старого рынка. Маршрут выбирал Лайалз, а этот альфа особенно ценил всякие заброшенные места, часто покуривая что-нибудь покрепче сигарет. Мне здесь всегда не нравилось, но Абрахам как и всегда внимательно следил за группой, чтобы мы случайно не отстали и не потерялись. В его присутствии мне всегда казалось, что вокруг альфы странная атмосфера, будто он всё держит под контролем, следит сразу за всем и может решить любые проблемы. Он всегда был внимательным, таким умиротворённым и немногословным! Как бы мне хотелось хоть раз прогуляться с ним наедине, без шумных приятелей Рэя с их постоянными подколами и странными представлениями о веселье! Увы, в нашем городке ходить вдвоём, не вызывая пересудов и обвинений могли только супруги или устоявшиеся парочки. Как хорошо, что Абрахам это понимал и щадил мои чувства! Хотя мне и самому время от времени хотелось наплевать на все условности. Вот и сейчас я остановился у покосившегося ларька, пока приятели Рэя примерялись к крыше крытого павильона, и сильнее сжал ладонь альфы. - Не помню, говорил ли тебе, что у нас скоро будет бал… - Бал? – Абрахам недоуменно насупился, наверное, так же как и я представляя нелепость столь высокопарных названий в нашей школьной столовой. - Да Бал! – Рэй появился как всегда внезапно и несвоевременно. – Что так смотрите? Бал, дискотека, танцы, большое пати! Будем танцевать и веселиться до глубокой ночи! Мэй ведь уже пригласил тебя? Как же мне хотелось в этот момент провалиться поз землю, а ещё больше, чтобы провалился Рэй! Абрахам тоже как-то смутился и отстранился. - Ты хотел пригласить меня? – спросил он со страдальческим выражением на лице. - Да, - кивнул я неловко, чувствуя, что тоже мучаюсь от необходимости решать этот вопрос прилюдно. - Иди-иди с ним, не ломайся, - хохотнул Рей, трепля альфу по плечу. – В одиночку, конечно, никого не выгонят, но и без пары будет неправильно. А если мой брат оттопчет тебе все ноги, всегда сможешь сменить партнёра! - Это будет просто замечательно! – сказал, наконец, самый прекрасный в мире альфа, глядя в сторону и улыбаясь так тепло, что моё сердце болезненно сжалось от восторга.