Homo homini non lupus est

      Рассветная дымка окутала едва заиндевевшую землю. Варвара зябко поёжилась в полудрёме, застревая на переправе между сном и явью. Под открытым воздухом туманная роса свежо обволакивала лицо, холодными серебринками оседая на волосах и побуждая к пробуждению. Не укрывал отныне шатёр Верховного Волка, и сам он после погасших звёзд — тоже.       Стая сгрудилась возле давно потухшего походного камелька, вновь не зажжённого. Не для трапезы волки собрались — разговор ведётся. Варвара памятует о предночной беседе с вожаком. Не понапрасну тревожилась, отчего в обход круговой надолго пропадал — плутни затеваются.       Анагаст в отдаленьи прибывает. Всё сам по себе божественный посредник теперь и двигаться будто телом да глазом не хочет: гложет его предвиденье дурного, а кроме того и слова лишнего из него не вытянешь. Незнамо, с богом ли говорит или с непокоем своим, а может, с обоими сразу.       Варвара к жрецу ступает почтительно, на колени перед тем опускается — тот не шелохнётся, поверх неё глядит, и будто не на волков даже — сквозь жизнь будто.       — Отчего поутру сбор? — заискивательно вниманья просит.       — Поди да узнай. — бесстрастен старческий голос: не скрипуч даже, как посох-посредник жрецов, а будто не от мира сего и с миром не связан.       — Дозволено мне?       То, что у Верховного Волка на неё право особое — знает, а у неё права — есть?       — Ты женщина вожака. Ты к его руке кровяной нитью привязана. Он — к твоей. Куда ты за ним пойдёшь — решать то вам. Где надрез сделать, где узел вновь — то решать вам.       Варвара взглядом не провожается: говорил с нею жрец, а будто не увидел до конца.

***

      Стая вся как единый большой волк поднимается, и не для прыжка — для поклона, обучилась которому, и даром, что сперва на дичь науськивалась и потом лишь первые поклоны испробовала: зато правильным людям.       Куница ей подступить первой не даёт: сам навстречу поднимается, от стаи отбивается, чтобы иной разговор теперь вести.       — Мне сон без тебя не шёл. — улыбка девичья с чистотой утра созвучна.       — До новой ночи не пойдёт. — Куница урывком ещё не остывшие после ночи минувшей губы ловит. — Говорил, что утром знать будешь. Слово в силе. Впотьмах на корчму наткнулся. Корчмарь с обслужкой своей совещался, что пиру сегодня быть. Купцы соберутся, до тьмы урожай и торговый улов чествовать. Волков в гости не ждут, а мы без приглашения согласны. До погасшего дня меня не жди.       Варвара отходит, саму себя руками в объятии обхватывает, тревожное брожение души унять пытается. Знала искони об их трупном ремесле — и знала, и столкнулась, прислужницы своей на своих же глазах лишившись, отчего же сейчас смириться тяжко, когда и видеть не будет? Оттого, что больше не желает к смерти касаться, и оттого, что вожак вновь по острию ножа пойдёт.       Куница её метаниями любуется: в родном народе женщины смерть ради поживы как предсказание о скором дожде принимают — обыденно, а его своя негодованием внутренним переполняется, хоть и тишайшим, человеколюбием светится, и в своей инаковости прекрасна.       — Без крови можно? — уговаривает улещивающим добрым взглядом, но посыл её — в никуда.       — Без крови не выйдет, братчина это купеческая, свои люди торговые равную ссыпь вносят, по доле и обращение. Стае вносить нечего — стае брать нужно.       Варвара понимает: с волком жить — по-волчьи выть, и в законы чужие исправленья вносить она не полномочна — её права с Куницыным одобрением без разделения и прекословия быть должны. Сила за ним, а у неё есть — что? Страх несоизмеримый за вожака своего сердца и увещание.       — Кровь прольётся, смута поднимется, розыск займётся… Наместники князя нашего по цепочке капель с кинжала твоего пойдут и к тебе прийти могут… — достучаться до сердца во имя спасения пытается.       — Купцы земель разных, вашему князю розыск ни к чему будет. — отражает вылазку к своему сердцу Куница. — Уловкам лазейки нет, без боя никак. Обо мне не думай, похлеще переделки бывали. И о беззащитных не думай, жены у корчмаря нет, стало быть не будет и хозяйки, о чём служке своей скулил.       Варвара за услышанное цепляется: и в твердыне есть прореха, в юной головке вызревающая. Сторговаться с вожаком о его и её безопасности без побоища богомерзкого думает, только побоище для её бога мерзкое, а для его — хлеб насущный. У неё теперь два бога, и верить которому? Верить — в двубожий союз ради жизни.       Варвара рукав своего скифского одеяния приподнимает — угольная лань давно в кожу впиталась и остатки ночным жарким потом стёрлись, а нить та кровяная, связующая, в светлый рубец затянулась. Куницу за руку берёт и вновь своё действо повторяет — у того такой же. Свою руку рядом с вожачьей помещает и в янтарные глаза неотрывно своей синевой вперивается.       — Я с тобой теперь связана и спокойствие моё в твоей неопасности. Я без тебя не хочу больше. Мне лучше с тобой кровью быть облитой, чем сердцу моему — без тебя. Сказал ты, будто в этот раз тебе облиться придётся… И будто хозяйки пира нет. Приведёшь ты хозяйку — вклад будет... И с добром приятие.       Куница её довод схватывает и не знает, что первей чувствует: потрясение невесть откуда взявшимся заячьим геройством или заведомую воинственность к любым угрозам для неё.       — Об этом думать забудь. Хоть за золото мы нанимаемся, а ты мне не разменная монета.       Варвара отступить и покориться склоняется, но знает, что уступать изо всех сил нельзя: из всех зол надежду на бескровность вытащить хочет, потому волю в девичий кулачок собирает и даже перед вожаком тот разжимать не намеревается.       — Обдумай же со мной то, что предложить тебе желаю. Без крови можно, отчего под удар жизни невинные ставить? Без крови можно, правда с криводушием, но я о прощении и своего, и твоего богов горячо умолять буду. Выслушай же меня. Выслушай и услышь. Слабый побеждает сильного.

***

      Громкие, без хмеля запальчивые басистые голоса наполняли окраинную корчму. Сюда издавна стекались не только купцы внутренних земель, но и заморские: переплетались пути торговые варяг, греков, хазаров. Хвалынское море купцов приносило. Вот и нынче балагурили на разный говор в корчме торговые люди, прибаутками дела золотые улаживая: византийский муж о «смоляном вязком эликсире» для огня греческого справляется, касожский муж у тмутараканского стеклянные кувшины на муку пшеничную обменивает, ясский муж у русского ремесленное добро выторговать пытается. Числом общим — двенадцать мужей разноземельных.       Корчмарь Далимир — «покровитель купечества» на закате лет, похожий на заплывшего жиром лоснящегося барсука, протирает пировальные чаши и опустошает обильные закрома: урожай проводить следует пышно, чтобы на будущий год необделёнными быть, и в продолжение целого дня — как богато старый проводишь, так и новый тебя одарит.       Дубовая дверь потревожила честную компанию неожиданной передачей вопрошающего стука.       — Пожалуйте, запоздалые! — буркнул, хохотнув в очередную начищаемую чашу, Далимир.       В проёме высились мужские фигуры. Торговые люди с недоумением воззрились на самозванцев: они-то нужное число друг друга сосчитали и более не ждали никого. Судя по простецкой одёже, проходимцы были из рабочего смердного люда: льняные рубахи и портки, без излишеств. Вперёд выступил рыжеватый парень с отпущенными волосами.       — Здравие и мир вашему дому, баре. — склоняется, будто всю жизнь лишь этим занимался. — Не прикажите прогнать бездольных странников, почтенный хозяин.       — Вы кто такие будете? — бычится лоснящийся барсук. — Места столовые для господ застолблены. Вытряхивайтесь-ка восвояси подобру-поздорову, покуда гостей моих не разгневали!       — Мы на земле рабочие, почтенный хозяин. Издалека путь держим, благоволения у местного князя искать да в кабалу новую впрягаться, ряды заключать. Из сил выбились. Пришли слёзно просить у ног господских посидеть, под крышей с передышкой не погибнуть. Не откажите, почтенный хозяин.       — Мало ли отребья шастает, не отказывать всем крыши не напасёшься. Чешите к князю, ему челом бейте.       Под нависшими рыжеватыми вихрами сверкнули недобрым блеском янтарные глаза, что ускользнуло от негостеприимного Далимира.       — Платить золотом нам не под силу, почтенный хозяин, но и даровой хлеб есть не станем. Помощница для вашего пира найдётся. Девушка ловкая, почтенный хозяин. Хозяйку для господ до вечера заменит. У вас — купец, у нас — товар.       Торговые мужи зычно расхохотались удачной шутке.       — А что, и верно сказано, без хозяйки вовсе не порядок! — грохотнул по столешнице один из руссов. — Ну-ка покажи свою девицу, батрак, авось и сгодится!       Мужицкая толпа расступилась, впуская испуганную девушку в донельзя оборванном длиннорукавом сарафане до пят. Новоявленная не поднимала глаз, будто желая, чтобы те навсегда исчезли за двумя тяжёлыми косами. Голова и плечи девушки были плотно обмотаны неким подобием платка — так, что лицо нижней частью полностью скрывалось, не по обычаю вовсе.       — От кого прячешься, раскрасавица? — удивился всё тот же купец руссов.       — Стыдится благородным показываться, не сочтите за дерзость, барин. Щёлок варила да себя кипятком обрызгала.       — Горемычная девочка. — сочувственно поцокал языком купец (и был воистину прав, но не в том). — Ну что, братцы, позволим себя ублажить расторопной хозяюшкой?       Торговые мужи все как на подбор закивали, тем самым вынуждая согласиться и Далимира.       — Ну, на полу помещайтесь, да подальше. — лениво бросил хозяин, небрежно помахивая чрезвычайно пухлой кистью в сторону своих дражайших закромов. — Девице за поручениями моими поспевать, сноровиста будет — и вам объедков перепадёт.       Варвара (а это был не кто иной, как она) еле стояла на ногах, однако сторонний наблюдатель вовек бы об этом не догадался: сознание, что она должна быть умелой и стойкой ради Куницы и всей отныне и своей стаи, было долгом, и, как любой долг для неё — священным. Сама, своей придумкой столковалась с Куницей, чтобы без крови обошлось, коей ей не вынести беспеременно. Совестливость и беспорочность свою не пощадила: обкрадывание допустила, но крови избегла… Если выйдет всё, как нужно сотворится, заладится… Простодушно смерти людей непричастных уберечь захотела, но люди эти вовсе не по сердцу пришлись ей: спесивость и заносчивость источали. Ни отец, ни Таня, никогда перед людьми незнатными, недворовыми не кичились, с тиунами, несвободными даже, держались достойно, вежливо. Увиденные купцы, за набивкой для желудков которых она теперь должна на побегушках быть, противные её воспитанью-миропониманью, отталкивали её.       Однако вскоре, если всё по их с Куницей расчёту выйдет, купцы с корчмарём исчезнут в сонном небытии. В рукавах своего почти истлевшего одеяния, в котором встретила она свой плен, и под покровом туго затянутого платка были упрятаны еле видимые узелки с толчёной сон-травой, одолженной у земной ведуньи. Та быстродействие и беспробудность сулила. Лишь бы суметь и глас вопиющий совести заглушить…       До подачи пищи полагалось поднести гостям чарку вина. Отрешаясь от всхлипываний подавленной нравственности, Варвара взмахнула над каждой чаркой рукавом, поспешно устремляясь на непристойный галдёж.       Умело водружая поднос на столешницу, Варвара ощутила на себе янтарный взор, который был способен свести на нет более половины её страха. Принятый для нечестного начинания облик Куницы и волков едва заметно трогал Варварины губы улыбкой, однако тут же угасающей, когда та вспоминала: эти одеяния из дома её мужниного остались от слуг-покойников. Она знала, что под льняным нарядом для дела покоятся кинжалы, однако верила: по задумке смерть минует.       — Испей-ка первая моего винца, девочка. — негаданно изрёк касожский муж.       Варвара замерла. Мгновенно растерявшись, она искоса взглянула на Куницу. Её руками низменный и тут же благой замысел свершается и без неё пропадёт всё...       — Не пугайте её, барин. Ради господ именитых насмешкой быть не желает. — защитно навостряется Куница.       — Ты ей кто? Сват али брат? Наливать горазда, так пускай и пригубит, уважит господ именитых. Шмотку с головы никто не сдёрнет.       Варвара будто запах клинковой стали чувствует: беда отворяет ворота. Купец касожский замешку приметил. Как в ночь обрядовую помощи не ждать было, так и теперь.       Варвара трясущейся рукой чарку приподнимает. Тринадцать пар нестайных глаз её прожигают. Ладонью прикрывается, к щеке вплотную вино подносит, уже чарочный край кожу скребёт, и по уголку губ в платок опрокидывает. Ощущает холодок катящихся по ключицам сон-капель, липнущее к плечам платье и взмокший лоб под кусающимся платком.       Купцы хлопают. Напряжение стаи отступает. Смогла.

***

      Взад, вперёд, поворот, приседание, кружение подноса в дрожащих руках. От пировой снеди дурнота к горлу подступает — кушанья лишь похвалы достойны, а от близости их тошно. Лишь ободряющим янтарным светом душа Варварина поддерживается и держится оттого исправно. Наконец подходит очередь круговой братской чаши, что и хозяина мимо не обходит. Купцы друг другу ту передают, благословляют урожай собранный и будущий, процветания торгашеского взаимно желают. До веселья не доходит — пьяное и подспудно травяное забытье попеременно разноземельных мужей смаривает. Далимир последний усомняется, ведь гости и развлечений бурных вкусить не поспели, а уже уморились вусмерть, только недолго его подозрение — сам не стоит на ногах больше.       Стая дорвалась — в кладовые за разорением ринулась. Варвара выдержку теряет, прорвавшимся рыданием заходится и разбито на корчмовый пол опускается, но упасть не успевает — Куницей подхвачена.       — Закончилось всё. — скифова куртка мочится слезами, так давно для неё не пробивавшимися. — Кровь не пролилась, двор князя вашего душегубством не всполошится.       — Ты… Ты жив. Всего важнее. Не пострадал вовсе. — прижимается сильнее, будто страшится собственных слов, что иначе на деле всё.       — Жив. Не пострадал. И был бы жив, тебе вернуться обещав.       Куница вином обмоченный платок развязывает, сбившиеся волосы поправляет и испарину с девичьего лба утирает.       — Мой бог сможет простить меня за то, чем душа моя запятнана теперь?       — Арес с твоим договорится. Он греха не знает.       Варвара успокаивается будто, в руках волчьего вожака обмякает.       — Эти люди, что спят… От них меня отворачивает.       — Люди на нелюдей похожи, а нелюди на людей. Ты выстояла, стая это запомнит. Вернёмся к стоянке, отдохнёшь и с нового утра в путь.       Слабый человек приручил волка. Слабый человек предотвратил кровопролитие.