Беда не приходит одна — с нею об руку в дом вступают сердечные муки его обитателей. Не зрит горе, кто боярин, а кто незнатный бедняк — равным и в богатые хоромы, и в лубяные лачуги врывается. Пусть хозяин — очи да уши княжьи, пусть медведя голыми руками поборет, пусть силы и ума в нём немерено — не пощадит горе, на него управы нет ни удалью богатырской, ни златом звонким. Обивает упрямо порог да с порога в глубину души проникает.
Нетвёрдою рукой Татьяна покачивает колыбель. Взглядом с сыном не встречаться силится, да только дети всё чувствуют поболе нашего, громким плачем со страхом сражаясь, как умеют. Памятный образ незваным гостем застилает взор:
малолетняя сестрица так же в люльке нежится, встречает мир ясными васильковыми глазками, счастья от него ждёт... Видит обезумевшего мужа — и вправду будто безутешный отец, родную дочь потерявший, и сам Бог не ведает, для кого из них горе тяжелее.
— Обманул, подлец! Веру мою обманул... Как своего принял, да что же? Смертью за жизни дар отплатил... Кровью — за кров... Самого дорогого похитник... Семейство моё истребить пожелал! Тогда, в грабеже и резне, Бог нашу Варю миловал, а тепереча в мире забрал? Что же это, Татьяна?
Татьяна сочувственно глядит — у самой сердце грузом раздавлено. Слёзы не скрывают от неё сломленного Лютобора: нрав у неё крутой, а оттого натура бунтарская: скорбь в гневе отражение находит вместо слёз.
— Думал, авось напраслину на их народ возвожу, авось не они... Мало ли дикого отродья в наших краях водится... Не тут-то было: их полумертвецы живых выдать успели. Володар, брат мой щитом и мечом, Царствие ему небесное, не одного успел на тот свет отправить, лишь только помыслить не мог о сиём, врасплох демоны застали... Со сворой такой и на ратном поле не совладаешь — один не воин, хоть и богатырь силою... Княже по окрестностям соглядатаев отправил, как Володар на службу не явился, и посланник дружинный к нему наведался... Так и выведали, что Варя в проклятый час в путь-дорогу отправлялась... — размашистым шагом свои владения меряет, боль глухим рычанием наружу прорывается.
Татьяна чувствует опасность — видела, знает, чем грозит Лютобору праведная ярость.
— Ведь не нашли её. То значит, есть надежда. — успокаивает ладонью широкую мужнину спину.
— Не нашли, да куда же хрупкой деве от изуверов подеваться, коль она у них под боком, Таня? Побег устроить — те в один бросок настигнут... Припомни, как ты с дитём сама воротиться тщилась — их поганый нюх своего не упустит... Ежели сперва пленницей нарекли — святой чести лишат и своему кровавому богу на поруганье... Она златом не охранена, как ты была...
Татьяна с духом собирается — нельзя, невозможно позволить Лютобору утратить разум человеческий в угоду берендееву. Крепко мужа держит — о том, что она рядом, напоминает.
— Если пленницей сделали, тем паче есть надежда. Иди к князю, он поможет, благо в почёте ты у него.
— Доселе прятал я от княже, где звери эти обитают... Просил за них — мол, без заступника, оттого и сами себя защищают, как могут... Прав был страж перунов — слеп я... Теперь же об ином княже молить стану — снарядить скитам на смерть дружину... Покоя для них желал, отныне первым проводником их погибели стану...
Татьяна вспоминает сестру накануне её свадьбы. Видела, что у той душа не на месте — отчего не воспротивилась, не разрезала наметившиеся узы, что омрачили отрадное светлое чело их с Лютобором
первого ребёнка? За то корить себя надлежит до последнего вздоха. За то, что не вняла невыразимой потаённой мольбе:
"Оставь меня подле себя и отца, молвите, что нужна я вам, позвольте ходить за вашим дитятей, ведь я луч в этом доме, коего не бывает от лучины и свечи, ведь я же ваша общая любовь..." Вовек не заглушить ей звучанья несказанных этим тёплым голоском слов. Что слетало с её губ, когда постигла её страшная участь? И слышала ли в роковой свой час голос того, кого своими ручками к жизни возвратила на своё несчастье? Вовек бы его не услышать боле...
— Не вели казнить, боярыня.
Вестимо, его. Вовек бы его не услышать боле...
В ноги Татьяне падает смерть приносящая сталь. Ненавистное_чудовище_вовек_бы_его_не_услышать_боле — перед нею, безоружное и будто бы не для зла — вечный обман.
Татьяна собою колыбель укрывает, надрывно сторожей кличет, коих Лютобор к разворошённому семейному гнезду приставил — и дремучая тишина ей ответом.
— Не придут, кого зовёшь, боярыня.
Татьяна косится на кинжал у подола — низ платья алыми пятнами красится.
— Крови тебе в моём доме не хватило, нелюдь? — ненависть из сердца льётся в натянутый голос.
— В твоём доме капли не проливал, что было — всё за его стенами.
Татьяна бросается к Кунице, как пред Яром жизнь мужа отстаивала, и на перекошенном лице будто начертано:
вызов брошен, пусть женщина я и не вашего чёртова бога.
— Знаю, что думаешь, только не то всё. — цепка волчья хватка, но не калечит, лишь усмиряет. — Жива твоя сестра и будет жива, пока я жив, оттого к Лютобору на разговор возвратился. Ей смерти не желал, потому в стае она под моей защитой, только по-простому её не вернуть. По нашим законам такому нет прощения, если вожак слабость свою проявит. Дорого мне обошлось место вожака и права на слабость у меня нет. Я перед тобой оружие сложил, а мужу твоему подавно бояться нечего. Приведи его ко мне и семья ваша вновь единой станет.
— У таких, как ты, за пазухой клинков не счесть и с пустыми руками. — злостью плюётся в ухмыляющееся лицо напротив.
Куница отстраняется — нет проку с такой уговоры водить, тут и сам Арес не сладит.
— Приведи ко мне Лютобора — с ним дело решать.
— Лютобор у князя. Тебе головы не сносить — тебе и всем твоим нелюдям. Князь наш могуществен и весь ваш дрянной род до конца изведёт.
Почувствовал Куница, словно второй невидимой стрелой подбили. Первой — когда
её прикосновение слилось с его израненным телом. Второй — когда весть о нависшей над стаей погибели пришла в обмен на весть о
её жизни.
— Значит, таков боярский поклон за спасение жены и сына?
— В твоих устах слова о поклонах — всуе. Отдай мою сестру и тебя пощадят.
— Западню, как и кровь, волк за версту чует, оттого не попадётся никому. Боярин хоть трижды пощадит, а князь русский ни за что. Знать, нет без клятв веры между мной и Лютобором. Хотел по своей воле добро совершить — стократным злом отплатили. На вызов боем отвечу: твою сестру ни ты, ни боярин назад не воротите.
С последними словами Куницы в его грудь вперился знакомый ему кинжал. С невообразимой прытью и горящими от гнева глазами Татьяна обратила против него его порыв доверия к человеку. И тотчас же встретила в вожаке волчьем своё отражение — не на того напала.
— Да, такой, как я, не один клинок за пазухой держит, ведь от таких, как вы, нам доверия нет. — пёстрые и чёрные узоры лиц почти соприкасаются в накалённом противостоянии их обладателей. — Жаль сына без матери оставлять и боярина по былой дружбе печалить, потому на обратном пути моём не вставай.
— Мой муж с князем снова найдёт вас, как нашёл меня! Провалитесь пропадом, черти, вы все будете мертвы!
Отчаянный крик едва долетал до уже далёкого Куницы.
***
Предстал скифский вожак на анагастов суд — и приговор тот был суров: не столь для Верховного Волка, сколь для всей его стаи.
— Натворил ты дел, Куница. Прихотью твоей на своих людей навлёк ты угрозу. Наказал бы тебя, как Аресом велено, да сердце твоё тебя уже покарало, принудив за женщину своих людей предать. Бесславие тому вожаку, Куница, что свою стаю уберечь не может. Иной раз что и похуже позора.
— Довольно брани, Анагаст. Я уведу вас с пустоши. Давно так поступить следовало: нашему народу предначертано вести жизнь в блужданиях. Стая тронется в дорогу с новой зарёй.
— А как ты поступишь с виновницей твоей опасности? — жрец старческой мудростью волчье встревоженное сердце прощупывает — правду ищет скорее, нежели сам Куница до неё доберётся. — Пришлой женщине здесь покойно не будет. Её за добычу твою почитают; как растолкуешь, Куница, отчего жизнь ей в дар оставил?
— Вожак любой выбор волен делать, когда его самого Арес выбрал. — уклоняется Куница неумело, от вездесущности божественных провидцев не спрячешься.
— Не будь самонадеян, Куница. Сильнее вожак других волков, а с обычаями слаб состязаться. Чужая женщина должна принадлежать вожаку пред ликом бога. У руссов то свадьбой зовётся, у нас по неграмотности и слова нет, только обычай есть обычай. Женщина вожака, Аресом одобренная, в стае по уваженью ему равной делается, оскорбить её никто не смеет: вожак священное разрешение убивать без числа за то получает. Сгинет вожак в схватке — стая о его женщине позаботится.
— Ты говорил, Анагаст, мать моя была не нашей крови и приняла её стая. Стало быть, отец мой следовал обычаю?
— Тот обряд я совершал. Мы, слуги Ареса, не лишь избранием вожака ведаем.
— Как обряд твой вершится?
— Проведу его — узнаешь. У тебя, Куница, везде теперь путь един: стаю свою от смерти уводить и чужестранку с нею примирить. Однако к семье запросится — здесь для неё дома нет. Что скажешь, Куница, как скоро тебя узреет и ответа потребует, отчего не воротишь её под родную крышу?
— У неё нет больше дома, как нет и мне боярина-союзника. Таково моё решение.
Анагаст отворачивается от спешащего к своему шатру вожака и в посох свой шепчет:
— Ложь его кровью пахнет... Один из них уйдёт навсегда. Один... Али оба. Женщина эта свыше ему уготована... Арес того единства жаждет. То суждено.
***
В шатре Верховного Волка пребывает пленница. Вереница перенесённых испытаний затуманила намедни сияющую синеву глаз. Опрятный девичий наряд превратился в почти лохмотья, нежную кожу ланит испещряли грязно-сухие дорожки бесконечных теперь слёз. Одна лишь отрада грела юное сердце — кудрявая рыжеволосая девочка, чья мать, проникшись истинно женским сочувствием к вновь прибывшей, позволила ей взять на руки, унести под защитный сумрак шатровых шкур и держать в объятиях своё чадо, материнским чувством ведая, что пленница душою такое же дитя, как её дочь.
Девочка-солнышко на коленях девичьих елозит, крест Варварин в маленьких пальчиках перебирает — в диковинку ей.
— Это ожерелье, как принцессы носят? — тонким голоском удивляется.
— Нет, это Боженькин знак. — улыбается Варвара. — Я не принцесса, это ты маленькая принцесса, очень-очень богатая золотом — вот таким. — перебирает червонные локоны.
— У нашего Боженьки тоже есть знак. — задумчиво говорит солнышко. — Только у нашего Боженьки знак не в ожерельях, а в небе. Его дедушка-жрец зовёт, когда большие волки дерутся.
— Что же, и маленькие волки у вас дерутся?
— И маленькие! Видела ты мальчиков, таких, как я? Их от мамы забирают и живут они вместе под небом, чтобы знаки Боженькины видеть, когда большими вырастут. Ты тоже увидишь, когда нашей станешь.
— Милая солнечная принцесса, я бы желала видеть тебя всякий день, но теплится внутри меня вера, что семья моя мной не утрачена. — вновь исчезает засуха с дорожек бывших слёз и улыбка орошается свежими.
— Она станет нашей, Альда.
Словно громом прорезало умиротворённо плывущие облака — появление вожака нарушило тишь да гладь шатрового единения невинных душ. Варвара застывает, не отрывая выплаканных глаз от Верховного Волка. Осчастливленная Альда бежит к матери — то не заметно ни Кунице, ни его пленнице, да кто бы осмелился сказать, что не вдвоём пленники жертва и палач? Сама Вечность, сотканная из прошлого, настоящего и будущего, посетила в этот миг шатровые стены.
— Скажи, ведь ты был с отцом и Таней? — дрожащий девичий голос взывает к Кунице. — Ты мне сказал, словно будешь, и ваш жрец сказал мне сие. Отчего твои слова теперь звучали столь чудн
о?
Скиф ступает к своей пленнице и знает твёрдо — та больше его не боится. Проводит по влажным и сухим дорожкам слёз, где слились воедино слёзы печали и надежды. Чувствует под рукой, как трепещет изнутри душа во всём хрупком теле, ожидая усладной вести. Изнутри колет что-то, будто совесть бодрствует, да только сгорает в женском жаре и тревоге за стаю.
— Огорчат мои слова тебя, синеглазка. Что твой новый боярин за тобой не придёт, что прежний твой боярин назад не примет.
Райский цветок чахнет на глазах в дикой пустоши.
— Лютобор в своей семье после стаи тебя видеть не желает. В честь твою отныне не верит и мне твоё попечение вверяет.
Варвара сидит тихо, поникше. Слёзы больше на глаз нейдут — изнутри душа усыхает.
— Так тому быть. Я против воли отца идти не могу, не может и Таня. Так тому быть... — протягивает руку к Кунице и несмело защитной силы ищет. — Впредь вся я в твоей власти. Ты мой каратель и благодетель. — ближе придвигается, ладонями по распалённой волчьей груди водит, будто пугается, что исчезнет её последнее чаяние.
Мутится ум-разум волчьего вожака, привлекает к себе своё обретённое девичье существо, крепко к себе прижимает, точно и впрямь всю себе забрать хочет, и в жгучий воздух поднимает, словно на шествие с победным трофеем.
— Для моей стаи ты добыча, а покровителю на тебя право особое нужно. — воспалённый звериный шёпот в полураскрытые трепещущие губы.
— Так получи же то право, главный ты своему народу, всё для тебя возможно. — выдыхает в ответ Варвара.
— Без согласия твоего не могу. Анагаст положенный обряд совершит и ты моей станешь.
— Моё согласие со мною вместе твоё.
Обряд начинается на небесах.
