Не навреди

       Последний тест по химии кончился провалом. Им же и начался: студенты понятия не имели, что он будет, а на вопросы профессор О’Доран разводила руками, мол, должны были привыкнуть.        Ангела Циглер верила, что привыкла. Искренне и, как это часто с ней случалось, наивно. Полуторатонные учебники воспринимала едва ли не как часть собственного тела, вместо здоровых завтраков кормилась самообманом о том, что завтра точно станет легче, борола желание перевестись на какой-нибудь экономический — тоже сложно, но, по крайней мере, без этой демонической женщины.        Самонадеянность губительна — это студентка прочла между строк первых же заданий. Где-то на восьмом уверенность рассыпалась окончательно, и места для ответов пришлось заполнять пылью остаточных знаний.        Каким же было ее удивление, стоило распознать в углу проверенной работы B с расшифровкой “блест.”.        Поначалу Ангела приняла это за исправление. Несмотря на обычную сдержанность, профессор О’Доран охотно выходила на диалог при проверке. И сокращения дописывала, и часто нелогичные логические цепочки расчетов дополняла. Из-под ее автоматической ручки самые мизерные работы возвращались раза в два больше, чем были. Что уж говорить о тех, что претендовали на высокий балл?        Однако по тому, как на то самое “блест.” косилась Вашвани, Ангела начала подозревать неладное.        Потому что ошибки у нее такие постыдные, из раза в раз повторяющиеся, что без ужаса не взглянешь. Потому что уж кто-кто, а Вашвани, лучшая ученица потока, зависти питать не может — тому доказательство ее рейтинг. Потому что не могло среди пяти “удовлетворительно” вдруг выскочить “блестяще”. Не в этой аудитории.        Вот только как бы Циглер не убеждала себя в этом, оценка оставалась на месте. Самая что ни на есть положительная. Криво — очевидно, от жадности — выведенная рукой Мойры О’Доран.        Да кто она такая, чтобы спорить с преподавательницей?        Без раздумий сделанного Ангела приникла к бумаге губами. Яркий красный след лег на такую же красную приписку “блест.”. Органично лег — хоть картину пиши. Отдаленно студентка подумала, что, увидь такой натюрморт профессор, то почаще оценивала бы ее по реальному количеству баллов.        Казалось, счастье момента будет длиться вечно. Однако профессор О’Доран умела удивлять.        — Не забудьте вернуть свои работы.        Аккурат после приговора задребезжал звонок. Одногруппники сорвались с мест. Их нестройный ряд тянулся, как кишки — о ходьбе своих горячо любимых студентов О’Доран отзывалась именно так — к кафедре, на которой собиралась стопка бумаг.        В тот самый момент Ангела поняла: она облажалась.        — Я должна кое-что вам сказать, — начала она, когда остальные разошлись. Тест с меткой позора был прижат к груди так крепко, точно от этого зависела ее жизнь.        — Вы переводитесь?        — Нет, — ответила Ангела намного более неуверенно, чем обычно. О’Доран постоянно спрашивала ее об этом — и сейчас глаз не подняла. В тот раз Циглер впервые подумывала сказать “да”. Потому что перевестись на другой факультет или даже в другое учебное заведение было бы куда легче, чем стоять перед этой демонической женщиной.        Та выпрямилась в полный рост, и от ее высоты у Ангелы голова пошла кругом. Она представлялась себе совсем крошечной, как будто ей далеко не двадцать, а раза в два меньше. Как будто весь ее накопленный жизненный опыт здесь бесполезен.        Зато Мойра чувствовала себя прекрасно. Как бы просто так пододвинула стопку тестов ближе к Ангеле и отпила кофе из кружки. Просто так.        — Я вся внимание, — заключила она.        — Это насчет теста. Мне... Я бы хотела забрать его на дом, разобрать ошибки, чтобы...        — Мы можем заняться этим сейчас.        Ангелу затрясло, как если бы фраза несла другой, куда менее безобидный смысл.        — Нет-нет-нет, все в порядке! Я сама! В-вы можете не так все понять!        — Дайте мне свою работу, Циглер.        Хоть и поежившись, студентка указание выполнила. Не то чтобы ее усилие что-то значило: О’Доран сама выдернула злосчастную бумажонку из потных рук.        Открытые окна ничего не могли противопоставить апрельскому зною. Тот спустился на город внезапно и ни в какую не сдавал позиций. Сильнее всех от этого, казалось, страдала сама профессор О’Доран. В ее бледности — да и, что уж скрывать, в фамилии — читалось, что к такому климату Мойра не привычна. Однако своих традиций она держалась строго: не разменивала рубашки на футболки, как большинство коллег. Разве что сегодня расстегнула пару пуговиц. На беду Ангеле, которая нашла себя увлеченной созерцанием веснушек на ее ключицах.        Циглер сглотнула, и звук показался ей оглушительным. Резко профессор О’Доран посмотрела на нее, щурясь от солнца, а ресницы у нее были светлые, рыжеватые, почти невидимые.        Нужно было перевестись.        — Восьмое задание, — Мойра оборвала поток мыслей, ткнув в то самое задание. Уголок листа с отпечатком дернулся. Вместе с ним — Ангела. — Вы попадаетесь на одни и те же ловушки, Циглер. Внимательно вчитывайтесь в условия. Одиннадцатое, — она ткнула в следующее, слабее, но бумага все равно шелохнулась, — тема недавней лекции, которую вы, как я полагала, тщательно конспектировали. — Студентка была бы рада состроить пристыженное выражение, однако могла думать только о ярко-красном отпечатке. Слишком ярком и слишком красном. Как Мойра могла не заметить? — Двенадцатое...        — Я ведь могу переписать тест? — затараторила Ангела, только бы больше не слушать, только бы это прекратилось. Верно, она сейчас была в точности как тот след — ярко-красная.        — Я бы сказала “должны”, — наконец профессор опустила работу на кафедру. — Предоставить нашему хоть и понимающему ректору это, — она указала прямо на отпечаток помады, — я не могу, насколько бы ни была лестна ваша преданность учебе.        Ангелу тряхнуло снова, как от удара током. Ее хватило только на кивок.        Да, можно было бы перевестись на какой-нибудь экономический или юридический. Ходить с этой женщиной разными коридорами, нормально спать и есть, тратить свободное время на что угодно, все пособия пустить в окно. Если бы не преданность Ангелы Циглер учебе — и ничему более.