Twizzles

      Отсчет пошел!       — Лили! — раздается за спиной, и Лилия медленно оборачивается. Боже мой, а она совсем, кажется, не изменилась — только, может, глаза поугасли, да у рта появилась едва заметная взрослая черточка.       Лилия знает, что это такое.       У нее за плечами три тяжелых развода с одним и тем же человеком, и это, знаете ли, оставляет следы: прямые, как порезы или морщины на строгом лице.       — Увидимся? — улыбается Минако приветливо и, порывшись в безразмерной подростковой сумке, протягивает Лилии чуть помявшуюся искусственную розочку, смешливо пожимает плечами: — Прости, что-то не подготовилась.       — До вечера, — кивает Лилия и не может — тоже улыбается.              Время, назад!       «Господи, меня больше никуда никогда не выпустят, какие там гастроли», — думает Лилия, но смешная японская танцовщица протягивает ей зачехленную тренировочную пачку, Нинка толкает в спину, девчонки жужжат, мальчишки на ломаном английском делают ставки кудрявому парню с лукавой усмешкой, и Лилия перестает сопротивляться.       Этот, с кудряшками, чем-то похож на ее Яшку. В осанке читается — чемпион.       Лилия с ужасом прикидывает калорийность, прикладываясь к горлышку бутылки с чем-то мерзким и страшно крепким.       — Я со своими беру два к одному, но с тобой, чур, пополам бутылку! — весело говорит японочка, как же ее полностью, не Мими же…       — Почему? — рассеянно спрашивает Лилия, надевая пачку и чувствуя, что градус понемногу начинает постукивать в затылок. Мими — к черту, не вспомнит же все равно, — заливисто смеется:       — Ты русская! Вы же водку с детства пьете, это ты мне фору должна дать, но так и быть! — и, резко выдохнув, допивает.       Еще раз, для протокола: крутить фуэте пьяной до первой тошноты наперегонки с японской танцовщицей в японском же общежитии ее заставили. Да. Вот Малинникова и заставила.              — Почему ты была в тренировочных пуантах? Я же видела у тебя концертные, с бусинками такими. — Минако — вот как ее полностью! — зачем-то притащила Лилии букет фрезий. Красивые.       — Стекло, — криво усмехается Лилия и достает из сумки пакет — не успела выкинуть. — Я вытащила, но могло остаться, у меня не было времени вычистить.       Минако понимающе хмыкает и тоже зачем-то лезет в свой мешок:       — Как знакомо. У меня булавки. Штук двадцать, наверное, и не лень же…       Она находит пуант и, раздвинув складки атласа у шва, показывает мелкие металлические колечки головок. Вытягивает по одной аккуратно подпиленными ногтями и складывает в автоматически подставленную ладонь Лилии — та машинально считает, и с двух пуантов получается тридцать семь. Правда, и не лень же…       С Лилией так не парятся — девчонки радикальные, или ничего, или уж от души, но главное, чтоб по-быстрому. Все со временем учатся не оставлять вещи без присмотра.       Как-то раз не пожалели и сыпанули соли. Лилия заметила в последний момент и едва не опоздала с выходом, пока бегала мыть ноги и менять пуанты — страшно подумать, что случилось бы с неминуемо натруженными ногами… Просоленные пуанты вычистить так и не удалось.       — Меняемся? — спрашивает Минако. И они меняются.              Время, вперед!       За годы у Лилии скапливается целая коллекция: отдельно лежит то, что Минако нашла в своих пуантах, отдельно — всякие символические острые предметы, на которые они перешли со временем (половинка маникюрных ножниц, швейная игла, лезвие скальпеля, очиненное перышко, сразу несколько обкатанных морем стекляшек — Минако живет на побережье — и далее, далее, далее, все разнообразнее и креативнее). Обособленно хранится пожелтевшая от времени записка, наполовину измазанная бурой кровью, с короткой подписью «Не нашла» и пририсованной улыбкой.       Минако как-то вскользь упоминает, что у нее тоже занята целая шкатулка. Даже показывает Лилии вложенную в медальон булавку с жемчужной головкой — от первого свадебного платья госпожи Барановской-Фельцман. Сказала: на счастье.       Жених самой Минако вылетел в машине с моста и утонул; тело подняли только через неделю. С тех пор Минако носит свое кольцо на шее и сжимает его перед выходом — Лилия как-то видела.       А теперь знает, что так же Минако сжимает его для своих учеников — для этого Юри Кацуки так точно.              — Никогда бы не подумала, что снова нас сведет фигурное катание.       — Вас же сводит с твоим Джейкобом, — пожимает плечами Минако; она категорически отказывается произносить русские имена правильно, переделывая то на японский, то на английский манер — мол, одного иностранного ей хватает.       — Это только работа, — сухо говорит Лилия, и Минако смеется — открыто и громко, смех у нее совсем юный:       — Ну конечно, рассказывай. Пригласи меня на вашу четвертую свадьбу, хочу увидеть Санкт-Петербург.       Лилия предпочитает воздержаться от ответа.       Минако и правда все та же: те же длинные распущенные и высветленные волосы, по-детски забранная назад челка, высокая грудь, мушка под левым глазом. Сплошные глупости и эмоции. И пьет она отчаянно и легко, почти по-русски, так, как пила перед их первыми пьяными фуэте.       Почему-то рядом с ней Лилия особенно остро чувствует, что выглядит на каждый прожитый ею день. Что молодости больше нет.              Лилия делает ей несколько замечаний: ходишь распустехой, одеваешься, как девочка, слишком громко говоришь, ты же взрослая женщина! — но это не из зависти даже, а от недоумения, наверное. Иногда Лилии кажется, что жизнь Минако остановилась в тот день, когда она сняла кольцо с пальца и повесила его себе на шею — время больше не властно над ней.       Минако только смеется: неприлично громко и заразительно.              Время, назад!       — Лили, дурочка моя, что же вам нужно-то еще, дорогая? — улыбается Минако и вертит в руках изящный нож-бабочку с розовой рукояткой. Она любит именно этот оттенок, Лилия знает, так что выбирает долго и тщательно — и в итоге покрывает лаком для ногтей. Все равно функция декоративная. — Вы же есть друг у друга, искритесь все, жениться три раза, это же… Это же… Милая, ну почему?       Лилия тяжело вздыхает. Конечно, она много думала об этом. Больше, чем нужно, пожалуй, и за эти годы причин набежало немало: Фельцман скандальный, невнимательный, вечно в работе, в чужих детях и чужих проблемах и никогда — в их собственных, и все же…       Они действительно есть друг у друга. У Минако и того нет.              Время, вперед!       Викторов подопечный из поездки на родину привозит ей плотный конверт и отдает купленный уже здесь букет белых лилий: говорит, Минако попросила.       В конверте значок финалистки «Хрустальной туфельки» — Лилию в тот год не выпустили из страны, она вся была в премьерах Большого и руководитель счел нецелесообразным дать ей пропустить несколько репетиций. Булавка у значка очень острая.       Еще в конверте короткое письмо, написанное размашисто и торопливо. Минако говорит, что исчезает, и просит Лилию не волноваться и ничего не присылать: она не сможет получить посылку. Говорит, хочет увидеть мир. Разобраться в себе.       Лилия кладет письмо к той самой буро-желтой записке.              Минако продолжается в своем ученике, Лилия видит это совершенно четко в его руках, повороте головы, наклоне корпуса. В нем много Виктора, но это позднее, внешнее, нашитое, а Минако — она внутри.       Лилия соглашается заниматься с ним почти без уговоров.              Время, назад!       Минако вытаскивает из ворота цепочку с кольцом и задумчиво разглядывает его у себя на ладони. Лилия утомленно проверяет, все ли есть, чтобы приготовить непослушные патлы Юрия к завтрашней произвольной. Двигаться не хочется.       — Ты знаешь, Лили, — вдруг говорит Минако, и Лилия делает к ней несколько шагов. Минако взвешивает кольцо в ладони и опускает обратно в ворот, — иногда мне кажется, если снять его с меня, я просто исчезну. А иногда — что меня просто нет.       Лилия гладит ее по голове почти материнским жестом.              Время, вперед!       Нет ни записки, ни обратного адреса: в конверте только кольцо на цепочке и пластиковый коробок от скрепок; внутри оказывается английская булавка, причудливо оплетенная засушенным побегом вьюнка.       Лилия находит похожее мужское в пару, когда выходит за Якова в четвертый раз.