Twizzles

      Юрка был страшный любитель посидеть на столе — как, впрочем, и Потька его, две кошачьи души, чего с них взять. Ему шел двадцатый год, ростом он сделался почти с самого Гошу, но детство, видимо, недожитое, отнятое спортом и отсутствием нормальной семьи, все еще играло в нем, особенно дома, когда кроме Гоши рядом никого и Юрка мог расслабиться, спрятав колючки.       И да, Юрка был Юркой, потому что, глядя на него, нахохленного, пьющего кофе на кухонном столе и лениво вылавливающего волосы из кружки, назвать иначе не получалось.       — Юрк, слезай, — попросил Гоша, зевая, и прошел мимо него к холодильнику.       — Нафига? Мне норм. Сыру достань, плис.       Гоша нашел в нулевке сыр, обернулся для повторного замечания и не успел его сделать: Потька гордо продефилировала к столу, запрыгнула к Юре и пристроилась рядом, и он оказался в меньшинстве.       Гоша уже научился относиться к их манерам философски, на самом деле.       Он положил сыр в тарелку и, поставив на стол, наклонился к полусонному Юре, целуя в лоб, осторожно погладил по волосам. Юрка смущенно наморщил лоб, отфыркался, мол, я тебе кто, чо за телячьи нежности пошли?       — Ты зубы чистишь только после завтрака.       — Нихрена ты занудный, — возмутился Юра, но все еще лениво, без огонька; хлебнул кофе. — Ты не старпер еще, рано.       — Двадцать девять в декабре, — пожал плечом Гоша, машинально запустил руку в золотые волосы, когда Юрка привалился плечом и головой к его животу: он недавно отстриг сантиметров десять, не меньше, и волосы у него теперь снова были до подбородка, зато здоровые, не посеченные, сильные.       — Никифорову хоть сто будет, он не подвинется, — фыркнул Юра, блаженно подставляясь под гладящую руку. — Говорю тебе, рано записался, солнце еще высоко, нехер мне тут, понял?       Гоша молчал, задумчиво глядя в окно и продолжая с легкой улыбкой гладить его по голове, и Юра напрягся, дернул за руку, заглядывая в лицо:       — Я спрашиваю, ты понял меня? Гош, эй, ты чо?       — Все хорошо, Юр, не сейчас, я никуда не ухожу, — Гоша нагнулся, поцеловал в щеку, увернулся от губ и требовательно указал на дверь ванной, видневшуюся в коридоре. Юра заворчал и сполз со стола, и Гоша, проводив его глазами, встал к плите.       *       После завтрака Юре, по такому случаю сгонявшему почистить зубы еще раз, приспичило стребовать с Гоши свои утренние поцелуи, и тот не смог отказать. Юрка пах мятой и мылом, немного — кофе, все еще был горячий, будто только из постели, но уже жесткий, с проснувшимися мышцами, привычно наглый и так же привычно ласковый.       Коты есть коты. Что с них взять.       — Юрка, мы опоздаем на маршрутку. Юр, ну правда…       — В жопу маршрутку, вызову гетт.       Смысл такси был еще и в том, что там тоже можно было целоваться до одури. Юрино по-снобски радикальное отношение к сфере услуг Гоша не разделял и не одобрял, но невольно разучился стесняться таксистов и открыл для себя целый новый мир возможностей заднего сиденья — в пределах разумного, разумеется.       *       Яков не одобрял, но Юра был совершеннолетний, а Гоша научился не улыбаться и думать о своем во время редких нотаций. Потому что потом Юра ходил с виноватым видом и ластился, и целовать его по коридорам и раздевалкам было особенно здорово.       *       Мила предлагала пойти в кино, и Гоша махнул Юре рукой, тоже трогая навстречу:       — Юр, что мы вечером делаем?       — В смысле? — не понял Юра, увидел Милку и замахал рукой: — Не-не, у нас хоккей, Гош, ты чо, КХЛ же открывается, ну.       — Сегодня? — удивился Гоша. Юра пожал плечами и мотнул в сторону Милы головой:       — Не, ну ты можешь присоединиться, у нас реально хоккей, а не чо ты там подумала. Приедешь?       — А приеду, — вдруг согласилась Мила, и Юра уважительно подставил ей кулак:       — «Туборга» безалкашного купи две бутылки плис, можешь мою долю «короны» взять, забились?       *       «Йокерит» мочил «Динамо» с попеременным успехом, Юра лежал, уронив голову Гоше на плечо и благосклонно позволив Миле перекинуть ноги через свои, рассеянно и ненавязчиво гладил его пальцы и иногда терся носом о футболку.       А потом Мила расплакалась из-за своего очередного хоккейного Женьки-Васьки-Лешки (они у нее менялись еще круче, чем у Гоши в свое время Ани), и они долго сидели на кухне, гладя ее по плечам и в четыре руки вытирая сопли. Гоша расчувствовался, Юра веско подтвердил, что Женя-Вася-Леша — козлина, и велел обоим собрать сопли.       Они постелили Миле на диване, и Гоша, вернувшись из душа, нашел Юру в дверях гостиной, задумчиво глядящего на Милину спину под простыней.       — Давай найдем его и отпиздим, а? — шепотом предложил он, когда Гоша обнял его сзади, привалился головой к голове.       — Разлюбит — можно, а так — не поможет, — вздохнул тот, и Юра фыркнул неприятно:       — Чо, личный опыт?       — Не надо меня ревновать, — мягко улыбнулся Гоша, зарылся носом в волосы, заправленные за ухо, вдохнул запах шампуня и пива. Юра повел плечом:       — Так бешу?       — Когда тебя ревнуют — тебя любят, — возразил Гоша. — Но ревновать бывает очень больно. Так что лучше не надо.       — Пошли гулять? На мосты посмотрим, а? — тоскливо попросился Юра, и Гоша только хотел напомнить про режим, как почему-то подумал: плевать.       *       Юра, радостный и мечтательный, напитанный сладким ночным ветром, определенно стоил того, чтобы наплевать на все на свете.