В старину во многих культурах был обычай: гонец, принесший дурную весть, был по определению «смертником». В литературе упоминались разные способы адресата выместить свое негодование на «виновнике», волей случая попавшемся под руку, начиная от пощечины латной рукавицей, оставляющей саднящую ссадину и длительное ущемление гордости, вплоть до заливания в рот «неугодного» раскаленного свинца. Россказни ли это, утрированные свидетелями давних лет, или же попросту всплеск воображения, но Кушель казались подобные методы совершенно необоснованным порывом человеческого жестокосердия. Пока не ощутила зудящее желание сомкнуть руки на горле болтливой Николь, буквально швырнувшей у ее ног письмо с поверхности, попутно не постеснявшейся прыснуть «Малышке
Кушель соблаговолили ответить».
Псевдоним, некогда придуманный Джоном, так крепко притесался к ее облику, что большинство работниц не знали ее настоящего имени, что и объяснило яд в реплике Николь, расспрашивающей о неизвестном имени. Кушель Аккерман осталась перед дверью кабинета, когда она приняла решение продать свое тело жадному до денег владельцу борделя. Именно в тот день на свет появилась Олимпия, в будущем приобретя известность в определенных кругах.
Перешагнув через себя, стараясь усмирить кричащее в сознание негодование от ее действий, дед все же взял адрес борделя, дав слово написать, когда чета Аккерманов обоснуется на поверхности. Словно отсекая ножом, он отправлял куски пергамента, пусть не часто, и в основном о своей супруге, о чьем здоровье неустанно справлялась Кушель. В сухих строчках проскальзывало его пренебрежение к ее выбору, однако, в то же время, он умудрялся вскользь упомянутой фразой проявить свое небезразличие. Наверное, он даже надеялся, что внучка бросит постыдное «ремесло» как можно скорее.
Согласившись на условия Джона Джунсона, она не сразу осознала неизбежные последствия, добровольно заключив «сделку с Дьяволом», пусть и не столь всемогущим. Деньги нужны были срочно, и владелец борделя дал ей необходимую сумму под расписку, учитывающую ее длительную «расплату», разумеется, не без процентов.
Однако, вступив на поприще торговли телом, Кушель, словно тутовый шелкопряд, впуталась своими хрупкими крыльями в клеевину умело сотканной паутины. Строгая иерархия в прибыльном бизнесе не терпит самоволок. И чтобы покинуть стены борделя, раз и навсегда избавившись от потребности налога, выплачиваемого Джону Джунсону за каждого клиента, она должна «выкупить свою свободу». В этом и заключалась вся «соль», вынуждающая в отчаянии судорожно хлопать тонкими крылышками, нервно подергивая густыми усиками над круглыми черными глазками, полными осознания безвыходности. Скопить необходимую сумму она попросту не могла. Если только не проводить ежедневный «рейд» по всему городу, с распростертыми объятиями «принимая» потенциальных клиентов во всех приспособленных для подобной «работенки» отверстиях. При подобном раскладе шансы заработать заметно возрастали. Однако срок жизни, вероятнее всего, сокращался к минимуму с учетом истощения и возможной инфицированности. От того подобную идею она отсекла сразу, понимая, что распрощаться с остатками гордости она никак не готова, безвозвратно потеряв себя в «пропасти» распутства и бесчестия.
Испытывая уколы совести, Кушель вкладывала в конверты, адресованные на поверхность, часть заработка. Однако каждый раз купюры возвращались к ней в неизменном виде. Как и мелькали в строчках «сопроводительного» письма грубые фразы от деда, не желающего принимать ее «подачки», на деле заработанные с таким трудом.
Последний раз она отправила им весточку три месяца назад, так и не получив ответа на последнее письмо. Тревога накатывала чаще к вечеру, неприятно обхватывая сердечную мышцу, тем самым препятствуя ее сокращению. Дыхание приобретало сбивчивый характер, и каждый вдох она совершала буквально через силу, словно на груди пластом лежал булыжник, силой неоспоримой гравитации препятствующий столь естественному действию.
… она скончалась ранним утром…
Строчка, врезавшаяся в глаза, словно выжженная на пергаменте. А в груди в момент все опустело, обратившись в пепел.
Когда именно это произошло?.. Страдала ли она?.. Каковы были ее последние слова?.. Дед не стал писать никаких подробностей, поставив ее лишь перед фактом.
Она скончалась. Совершенно скупо на эмоции, которые никогда особо не били ключом из его уст.
На глаза не напрашивались слезы — склеры были так же сухи, как и строчки полученного письма, конверт которого она так рьяно разрывала в месте сургучовой печати благородного багрового цвета. Рука со сложенным «гармошкой» пергаментом падает на заправленную постель, приминая покрывало, приобретающее ландшафт песчаных берегов, изображенных на гравированных эскизах со страниц художественных книг. Губы сами собой вырисовываются в ироничную, немного нездоровую усмешку, пропитанную неконтролируемой досадой. Значит ли это, что она напрасно продала себя первому попавшемуся ублюдку, обреченная стелиться перед возжелавшими ее, иной раз вызывающими чувство тошноты. И все же госпожа Аккерман прожила три года на поверхности, почувствовав утерянную некогда под гнетом обстоятельств свободу.
Сложив письмо обратно в порванный конверт, Кушель медленно прошла в сторону трюм
о, в ящике которого под записной книжкой с темно-коричневым переплетом хранила «весточки» с поверхности. Присев на мягкое сидение пуфика, она по обыкновению потянулась к деревянной расческе. И, распустив забранные гребнем локоны, рассыпавшиеся на плечах, причесала запутавшиеся и переплетенные между собой концы, не замечая непривычно резких движений руки, безжалостно вырывающей непослушные волоски. Отложив забитый пепельно-темно-коричневыми клубками деревянный аксессуар в сторону, она смотрела сквозь отражение немного осунувшегося лица с неглубоко залегшими тенями под глазами, совершенно ее не волнующими.
Обхватив стоящий у зеркала парфюмерный флакон в виде прямоугольной полупрозрачной склянки, Кушель, не глядя раскрутив декоративную резную крышку со встроенной в нее стеклянной пипеткой, мазнула по шее в местах, где наиболее уловимо ощущается дребезжание пульса. После чего повторила схожую манипуляцию на внутренней стороне предплечья у основания кисти, добавив более обильную каплю. Отставив флакон, она плавным движением потерла лучезапястными суставами друг о друга, способствуя лучшему впитыванию субстанции, позволяющий ей оставлять после себя приятный шлейф. И, той же рукой проведя в области ложбинки грудей, совершая последний штрих в подготовке своего образа, направилась в холл заведения, где к вечеру собралось достаточное количество гостей, жаждущих воспользоваться «многогранными» услугами работниц.
— Оли-и-мпия, — расплывшись в фальшивой улыбочке, широко развел руки Джон Джунсон, словно намереваясь заключить ее в «теплых» объятиях. Не изменяя своим пристрастиям, в зубах мужчина сжимал толстую темно-коричневую сигару, еще не раскуренную им. Табачное изделие было при нем всегда, не важно, виднелся ли на кончике тлеющий огонек или нет. — Вечерней кутерьме не хватает хорошего аккомпанемента, — словно дирижируя, широким движением руки, удерживающей между пальцев «аксессуар», указал он в сторону стоящего на небольшой платформе пианино. — Сыграй нам, дорогуша.
Едва не поежившись от въедливого гиеноподобного смеха, раздавшегося с одного из столиков, Кушель практически не скрывала промелькнувшего в пустом взгляде волчьего оскала в сторону присутствующих.
— Быть может, не стоит мешать разговорам клиентов, — маскируя свое негодование под непринужденной репликой, приторно мягко пролепетала она, стремясь наконец-то отвадить от своей персоны столь навязчивые взгляды, устремленные на нее с нескольких столиков.
— С каких это пор музыкальное сопровождение им мешает?! — надрезав кончик сигары специальной «гильотиной», поставленной на барную стойку перед его носом Эдди, поспешившим обслужить босса, с холодом прыснул Джон, за спиной которого раздался пьяный лепет клиента, требующего музыки. Сквозь улыбку продемонстрировав ей хищный оскал, Джунсон, с причмокиванием обхватив «табак» губами, сделал несколько усиленных вдохов, распаляя тлеющий огонек на конце сигары.
Двинувшись вперед, намереваясь присесть чуть поодаль, чтобы укрыться от ехидных улыбочек клиентов, стремящихся заполучить ее внимание, Кушель опрометчиво прошла мимо работодателя, не намеревавшегося терпеть подобную дерзость с ее стороны.
— Не заставляй меня
просить дважды, — грубо схватив ее за предплечье, тихо прошипел Джон Джунсон, напомнив «высокомерной девице» ее место в этом заведении под чуть округлившийся взор потирающего бокалы Эдди, явившегося единственным свидетелем этого «ненавязчивого» выпада со стороны начальника.
Окинув пьяные, искаженные развратом лица посетителей, Кушель ощутила практически нестерпимую, вопиющую ненависть к ним. Настолько выраженную, что побороть презрение, ловко укрыв его во взгляде радужек цвета грозового неба, она сумела не сразу, опалив их ухмылочки презрением. Вычурно выпрямив красивую спину, подчеркнутую тонким корсетом на шнуровке спереди, она, мастерски играя свою роль, горделиво прошествовала к небольшой сцене, расположенной немного отдалено от диванов и столиков. И, присев за табурет подле музыкального инструмента, коричневое лакированное покрытие которого обтесалось со временем, не забыв подмять под себя не пышный подол платья плавным движением рук, разместила носок туфли на педали. С осторожностью откинув крышку пианино, оголив покрытые эмалью клавиши, она машинально начала воспроизводить медленную, степенную и приятно контрастирующую с басистыми аккордами, создаваемыми левой рукой, мелодию.
— Что за тягомотина! — послышался едва связный лепет. — Мы же не на похоронах, — чокнувшись с сидящими рядом, рявкнул он, после залившись животным смехом.
Не роняя собственного достоинства, Кушель старалась не обращать внимание на недовольство со стороны едких на словцо посетителей.
— У нее сегодня меланхоличное настроение, — прыснул Джон Джунсон присутствующим, стараясь сгладить «острые углы», попутно пуская на нее недобрый взгляд. — Олимпия, дорогуша, что-нибудь повеселее, — вальяжно протянул он, под приветливым выражением лица скрыв истинную угрозу в ее адрес в случае неповиновения.
Застыв над клавишами, Кушель боролась с приступом жара, прильнувшего к коже лица. В солнечном сплетении словно все горело, а происходящее ей казалось совершенно нереальным. И руки, словно в детстве, почувствовали сухую ладонь бабушки, сидящей рядом с ней во время обучения в небольшой гостиной их жилища. Веки вновь закрылись на мгновение, стремясь сдержать нахлынувшие воспоминания, готовые излиться прямо на глазах столь хищной публики. Но она не доставит им подобного удовольствия.
На лице появляется плавная линия, очерчивающая губы, уголки которых потянулись к скулам. Обворожительный блеск в радужках с целью запудрить мозги недалеким мужланам, устремляется на них, в момент «обезоруживая». И плевать, что некоторое время спустя в ее глазах при более детальном рассмотрении можно заметить неприкрытую печаль. Пальцы начинают отбивать задорный ритм, демонстрируя невероятную технику во время быстрых движений. Смех и полупьяные россказни заполняют «ресторан» борделя, в стенах которого витает дымка и перегар, неприятно щиплющие ноздри. И под столь радостный и веселый ритм ее игры, исполняемый со всем пылом и энергией, скопившейся в ней, Кушель испытывает гнетущее желание удавиться.
***
Когда львиная доля клиентов разбрелась по комнатам куртизанок, сумевших подцепить их своими приемами, или направилась домой, Эдди, убирающий откупоренные тары обратно под барную стойку, не мог не заметить ее фальшивых эмоций, проявляемых приветливой улыбкой по отношению к подсвистывающим во время игры хамам, в случае чего, готовым поиметь ее прямо на корпусе музыкального инструмента.
— На сегодня все, — миролюбиво бросил он по-прежнему сидящей на табурете у пианино Кушель, упершейся вдумчивым взглядом в равномерное чередование белых и черных полос. — Пойдешь к себе?
— Пожалуй, посижу еще немного, — дружелюбно ответила она, пустив на него мягкий взгляд. Подмигнув ей, изобразив на смуглом лице недолгую улыбку, приправленную непривычной «мужественностью» в виде небольшой темной щетины, Эдуардо двинулся в сторону лестницы, намереваясь подготовиться к приходу запланированного клиента.
Проводив его силуэт глазами, оставшись в практически пустом холле, где по одиночке сидело несколько посетителей, разделывающихся с заказанной выпивкой и закусками, Кушель с неким умиротворением вздохнула. Пальцы правой руки зашагали по гладким клавишам в совершенно ином темпе, а в уме сверкнула надпись над первой нотной строкой, определяющая оттенок звучания. Предыдущие произведения, исполненные ей тем вечером с периодическим игривым «staccato» или нарастанием звука, обозначаемым красивым термином «crescendo», следовало воспроизводить громко и четко — «fortissimo», быть может «forte». Теперь же, подушечки плавно скользили, словно лаская старенький инструмент, создавая красивые аккорды, не спеша увеличивая громкость, тем самым помогая ей степенно выплескивать накопленные в душе эмоции.
«Кушель, ты же не лесоруб, чтобы рубить с плеча. Почувствуй звук… не обрывай его, а старайся вести до конца. Пусть играет твое сердце…»
Ей словно снова восемь лет, а госпожа Аккерман нравоучительно следит за ее пальцами, «коверкающими» некогда написанные шедевры.
Зачастую, бабушка была строга с ней, выказывая похвалу лишь за поистине великолепное исполнение, оттачиваемое Кушель до кровавых мозолей на подушечках и невыносимой боли в отбивающих костяшках. Но сейчас, буквально сливаясь в единое целое с пианино, она ощущает столь приятное облегчение. Словно инструмент — сложный живой организм, механизм работы которого она постигла до мельчайших деталей. Клавиши, как некие аналоги чувствительных рецепторов на коже, улавливают ее прикосновения, тем самым стимулируя передачу импульса с помощью молоточков, идущих от каждой «кнопки», будь то белой или черной. Струны, подобно человеческим нервам, способствуют передаче информации, синтезированной в «
черепной коробке», выливающейся в столь чарующее звучание.
Плавные переходы правой руки, ведущей основной мотив, пока левая ей аккомпанирует глубокими аккордами. Звуки сливаются в унисон синхронной игрой, окончательно выдавая накал страстей внутри нее. Кушель словно проживает целую жизнь за эти несколько минут. Мелодия постепенно сходит на нет, сохраняясь чуть дольше благодаря педали, придерживаемой носком ее туфли, после чего растворяется в просторном холле борделя.
Гордилась ли госпожа Аккерман ей? Или дед все же растрепал о ее постыдном ремесле, которым Кушель была вынуждена заниматься, в том числе и ради родительницы. Горечь иронии даже вызывает короткую усмешку.
— Сейчас звучало более терпимо, нежели до этого.
Совершенно неожиданная реплика, раздавшаяся в ее сторону, когда она прикрывала крышку «отработавшего» очередной вечер инструмента, на долю секунды даже обескуражила. Устремив взгляд в сторону столика, с которого донеслось подобное замечание, Кушель наткнулась на неприятно отозвавшийся внутри символ с головой зеленого единорога, приштопанный к карману укороченной куртки песочного цвета.
— Пытаетесь обвинить меня в неумелой игре? — не собираясь церемониться с представителем ненавистной ей организации, по известным причинам, с толикой сладковатого яда прыснула она, наслаждаясь своей «свободой» в отсутствии строгого начальника, принуждающего потакать каждому клиенту.
И кто он такой, чтобы судить ее? Ежели только до вступления в бравую Лейб-гвардию «доблестный» лейтенант не скитался по городам бродячим музыкантом. Всплывший в обогащенном художественной литературой разуме образ даже навел на невольное подергивание уголков губ, не укрывшееся от с виду непримечательного взгляда полицейского. Так же, как и нотки дерзости в ее тоне, пусть бутылка спиртного возле него практически опустела.
— Механику можно выполнить и без эмоций, — тем же тоном продолжил он, покосившись на ее фигуру, обогнувшую барную стойку с намерением смочить тонкие губы горячительным напитком. — Но звучать инструмент будет совершенно по-другому. Тем хуже, ежели они фальшивые.
Задумавшись над изреченной им мыслью, Кушель осознала, что он имеет представление о стройности музыки. Или же судит интуитивно, что, опять же, для привычно захаживающих в бордель мужчин большая редкость. Неужели он уловил ее нежелание играть «заказанные композиции», пусть и исполненные ей без сучка без задоринки.
— Хотя, — снова наполнив стоящую рядом с ним рюмку, немного смягчил он тон, усмехнувшись себе под нос. — Будь на тебе тот наряд… ну, с синими бантами… возможно это хоть как-то скрасило выступление, — не уступая в искрящем из уст сарказме, добавил он, осушив тару.
Синие банты, которыми были повязаны ее волосы в тот раз, оказались для Рика не самой примечательной деталью, о которой он решил умолчать, вновь уловив перед глазами призрачный силуэт немного приспущенных на стройной девичьей голени чулок цвета молока.
— Фетиш на маленьких девочек? — не удержалась она от колкой реплики, наполняя граненый стакан янтарной жидкостью с промелькнувшим в ухмылке ликованием.
— Увольте, — максимально бесстрастно отрезал он, обратив на себя внимание девичьих глаз, со взглядом которых невольно избегал встречи. — Наряд был ужасен. И, судя по всему, фетиш на разницу в возрасте принадлежит, скорее, не мне, — намекая на ее клиента, с которым имел честь ее «застукать», въедливо прыснул он, учитывая довольно преклонный возраст священника, годящегося ей ежели не в прадеды, то в деды уж точно. — Не важно,
кто. Не важно,
как. За деньги можно все, не так ли? — поведя бровью, проронил он в адрес заметно помрачневшей в окружающей ее ауре Кушель. — Хотя…
желание пробудить подобным образом получается не часто, — немного приглушенно добавил он, пригубив очередную порцию спиртного.
На пьяные россказни его изречения не были похожи. И все же слова полицейского задели ее до глубины души, как бы она ни старалась не принимать близко к сердцу замечания хамоватых клиентов. Имея определенный опыт в общении с мужчинами, Кушель научилась разделять их на несколько типов. Из них наибольшую настороженность вызывали у нее два: не имеющий никаких рамок при обращении к услугам куртизанок, что для последних могло закончиться весьма плачевно, учитывая их полнейшую уверенность в том, что «можно абсолютно все». Второй тип стоял особняком, практически никогда не выступая клиентом борделей, учитывая неприязнь к факту
платить деньги за желаемое. Само обращение к услугам торгующих телом было для них чем-то ущемляющим их собственное достоинство и совершенно ненужным. Судя по всему, перед ней сидел представитель последнего, отчего постоять за себя стало некой необходимостью.
— В лейб-гвардии разве не так? — с грацией приподняв граненый стакан, как бы невзначай бросила она, припав губами к недорогому коньяку. — Твори что хочешь. Полиция посмотрит на это сквозь пальцы, если только устроит цена, — немного не сдержано стукнув по гладкой поверхности барной стойки стеклянным дном, добавила она. — И кто из нас продается за деньги? Мне платят за действие, — вполне невинно скользнув кончиком языка по уголку рта, где осталась едва осязаемая капля спиртного, подметила Кушель. — Вам же — за
бездействие.
— Видимо, мои слова задели тебя… — направив взгляд на девичью спину, учитывая тот факт, что Кушель облокотилась поясницей на барную стойку с внутренней стороны, продолжая придерживать стеклянную тару у подбородка, подметил он.
— Ничуть, — повернувшись к нему, тут же парирует она, прервав его на полуслове, что вызвало легкое негодование.
— …но игра была и вправду хороша, — вновь обескураживая ее своими неожиданными репликами, продолжил Рик, чуть поводив пустой рюмкой по столу с легким скрежетом. — Не думал… что в борделе обучают подобному.
— Джон совершенно не смыслит в музыке. Только в прибыли, — сухо пояснила Кушель, поставив собственный стакан на прилавок. После чего, полностью выпорхнув из-за стойки, напрямую столкнулась с неприкрытым взглядом его темно-синих радужек из-под едва нахмуренных, тонких бровей. Тот самый, пробудивший в ней желание укрыться как можно скорее, отчего она непривычно для себя испытала потребность отвести глаза, тем самым утаив смятение.
— Здесь важен такт, посыл и желание, — так же непринужденно произнес он, откинув руку на спинку стула, попутно пользуясь возможностью вновь изучить аккуратные черты ее лица, пока она не видит. — Из этого состоит умелая игра.
— Гармония, — само собой срывается с ее уст, вызывая у него невольную заинтересованность. — Важна гармония внутри и с окружением, — вновь повторяет Кушель, поднимая на него выразительный взгляд туманных радужек. — Без нее не получится.
Замерев в некой неловкости, она продолжает ловить его взгляд, чуть дернувшийся зрачками в сторону. После чего она замечает легкий, немного флегматичный кивок его головы, судя по всему, означающий некое согласие. Возразить ей ему явно нечем.
— Выходит… — чуть спуская возникшее напряжение, Рик уже намеревается закончить свою мысль.
— Олимпия, — раздается за его спиной грубоватый гонор, в момент привлекший внимание его собеседницы. В холле борделя нарисовалась знакомая массивная фигура Джакоба, решительно шагающего в сторону лестницы, ведущей к спальным комнатам. — Идем! — кинул он, небрежно махнув ей рукой, словно подзывая.
Застыв подобно восковой фигуре на мгновение, Кушель, не спеша, последовала за ним, пребывая в непривычном для себя волнении, отзывающемся покалывающим ощущением в груди, когда она пытается перебороть необоснованный порыв любопытства — провожает ли ее взглядом случайный собеседник? Появление Джакоба было весьма своевременным, учитывая некую духовную ажитацию, витающую между ними, при парадоксальном физическом бездействии. Дойди дело до изъявления желания воспользоваться ее услугами, она вряд ли смогла бы вернуть привычный контроль, необходимый даже во время соития.
За три года на поприще ремесла куртизанки Кушель приходилось не раз обслуживать членов Лейб-гвардии, несмотря на неохоту и откровенную неприязнь к ним, обоснованную во многих смыслах страхом, порожденным столь омерзительным опытом в подворотне. Намереваясь поскорее отвадить их от себя, она была максимально неинтересна, в постели приобретая облик «пустой куклы», занимающей максимально пассивную позицию, что не устраивало многих мужчин, ждущих от «купленной» партнерши какой-то диковинки в действии. И способ работал практически всегда. Как и второй, но не менее действенный, учитывая ее предпочтения в представителях преступных группировок, обуславливающую ее «специализацию». Представители закона и преступающие его не особо жаловали делить друг с другом одну и ту же шлюху, мотивированные разными причинами. И Кушель подобное шло лишь на руку.
***
Покончив с бутылкой, проведя очередной скучный вечер в холле борделя, Рик медленно поднялся из-за стола, попутно хрустнув позвонками затекшей шеи. Уже намереваясь двинуться в сторону выхода, он во всех красках «предвкушал» прогулку по пустынным улицам Подземного города до офиса Военной полиции. Однако раздавшиеся со второго этажа женские стенания отозвались негодованием, сменившимся подобием усмешки. Не намереваясь снова угодить в дурацкую ситуацию, как в полузаброшенной церквушке стенистов, перепутав насильственный акт с вполне обоюдным согласием, лейтенант, удручающе покачав головой, сделал очередной шаг к двери. Бешеные игры местных начинают заметно напрягать.
Раздавшийся секунды спустя, повторный и более продолжительный крик в мгновение невольно спровоцировал болезненное сокращение сердечной мышцы. Убедившись, что подобные стоны и проскальзывающее «на помощь» никак не связаны с плотскими «утехами», он был вынужден действовать незамедлительно, рванув по лестнице на второй этаж. Очутившись в коридоре, Рик, полагаясь на инстинкты, вслушивался в женский голос, пытаясь выудить его среди прочих, менее «выдающихся» звуков, обусловленных основной функцией данного заведения. Не замечая нескольких «девочек», выглянувших в неглиже из своих комнат, он двинулся к дальней двери, уловив нахождение источника именно там. И, навалившись на нее плечом, используя вес всего тела, сумел проникнуть внутрь, ощутив быстро накатившее отрезвление рассудка, развеявшего зыбкую туманность после принятого алкоголя.
Первым делом он столкнулся с вполне знакомыми пепельными радужками, немного дерзкий взгляд которых не так давно ловил на собственной персоне. Теперь же в них, в купе с широким омутом зрачков, читался ярко выраженный страх. Сидя на полу, раскинув подол платья попутно вытянув под ним вперед согнутые колени, она держала голову лежавшего в скрученной позе мужчины на собственных ногах. Так вот что звучало в ее неразборчивом крике, натолкнувшее его на возможный подвох: «Джакоб».
Трясущимися ладонями приглаживая его светлые, короткие волосы, пока он, лежа на боку, продолжал притягивать ноги к животу, судорожно обхватив его руками, Джакоба истошно рвало, что вместе с некими подергиваниями его массивного тела наводило на не утешающие мысли. Судя по завалившейся декоративной вешалке у его ног, мужчина попросту свалился на пол, хватаясь за первое, что попалось под руку.
Борясь с неким ступором, окутавшим его тело, лейтенант полиции вновь замечает перепуганный взгляд, вынуждающий принять окончательное решение. В конце концов, не зря же он отсидел положенные часы на занятиях по оказанию неотложной помощи.
— Что произошло? — присев рядом с ним, попутно внимательно оглядывая помещение, быстро осведомился Рик, обратившись к едва душащей застрявшую в горле истерику Кушель.
— Мы… просто разговаривали, — не сразу обратив на его вопрос внимание, отчего ему пришлось немного грубо потрясти ее за плечо, выдавила она едва слышным голосом, отражающим полное непонимание происходящего. — И затем… затем у него закружилась голова и он… — пожимая плечами, пытается двигать она прилипшим к небу языком, — … упал.
Быстро прикидывая известные факты в голове, Рик тут же пришел к вполне обоснованному выводу.
— Это отравление. Нужно понять "чем", — быстро отчеканил он, намереваясь добиться от нее чуть больше информации. И, ощутив исходящий от Джакоба ярко выраженный запах алкоголя, поспешил уточнить. — Он много выпил?
— Я… я не знаю, — нервно сглатывая, продолжая придерживать голову мучающегося от выраженных болей в животе клиента, выражающего свое состояние громкими стонами, не имела представления Кушель.
— Соберись, — не обращая внимания на столпившихся в дверях зевак, также привлеченных столь непривычными для слуха звуками, рыкнул на нее Рик, не стесняясь свербить внимательным взором, с целью выловить хоть что-то. — Должно быть что-то.
— У него… он принес с собой бутылку, — встретившись с глазами полицейского, выпалила она, вспомнив его слегка пошатывающуюся походку.
— В глазах рябит… Черт! Как же... хер**о, — проронил Джакоб, вновь откашливая остатки ужина у собственной бледной физиономии.
— Что случилось?! — растолкав толпу, выпаливает Джон Джунсон, так же привлеченный шумом.
Прокрутив в руке недопитую бутылку из темного стекла, сделав плавное движение пальцами, словно дегустатор, намеревающийся ощутить аромат блюда, Рик быстро поставил ее обратно на столик. Не замечая повторного вопроса Джона Джунсона, он быстро выбивает рукой из кисти Кушель, находящейся в легком треморе, стакан с горючей жидкостью, вероятно, налитой из той же бутылки.
— Не стоит, — увидев ошарашенный взгляд девушки, испытывающей выраженную жажду на пересохших губах, проронил он, стремясь отыскать в ее глазах понимание. — Есть открытый алкоголь, который ты уже пила? — быстро интересуется он.
— Бутылка под трюмо, — чуть вытянув руку в сторону мебели, указывает она, на что Рик сразу же направляется к озвученному местоположению, оставляя ее в собственных размышлениях.
— Джакоб! — прикрыв рот рукой, истошно вопит Марго, увидев своего бывшего клиента в столь удручающем состоянии, из-за плеча коллеги.
— Да что здесь, черт возьми, случилось?! — не на шутку зверея, выпаливает Джон, за спиной которого нарисовались знакомые сотрудники полиции в лице Полли и Боба, судя по отсутствию надлежащей экипировки, заменяемой потертыми майками и едва натянутыми брюками, выступающие в роли клиентов.
— Его перестало рвать? — на всякий случай уточняет Рик, присаживаясь рядом с Кушель. Уловив немного заторможенный кивок с ее стороны, он в приказном тоне, вынуждающем ее безоговорочно выполнять его указания, продолжил. — Приподними его голову выше.
Напрочь отключая сознание, не в силах воспринимать происходящее, она, словно его собственные руки, приподнимает вспотевший затылок Джакоба выше, осторожно обхватывая его лоб предплечьем.
Добившись от нее необходимых манипуляций, полицейский, словно ни капли не сомневаясь в правильности своих действий, невзирая на негодование со стороны свидетелей, приставляет горлышко взятой из-под трюмо полупустой бутыли к губам отравившегося.
— Пей! — с нажимом выпаливае он, наклоняя тару под нужным углом. — Давай же! Иначе умрешь, — чуть надавливая на его щеки в области верхней челюсти, пытаясь раскрыть довольно болезненным, до сведения десен, способом рот, добавляет Рик, практически насильно вливая спиртное ему в глотку. — А теперь глотай, — придерживая подбородок под ошарашенные взгляды присутствующих, рычит он, стремясь донести до Джакоба необходимость данной манипуляции.
Несмотря на с виду расчетливые и весьма решительные действия, лейтенант полиции не был уверен в том, что данный метод поможет. Однако в случае его «попадания в цель» касательно причины отравления, у бедолаги будет хотя бы шанс, пусть за лекарем уже отправили.
Опрометчиво задумавшись о возможных вариантах исхода, Рик слишком поздно заметил рывок огромной, набитой богатой практикой по пересчитыванию ребер руки преступника, хорошенько приложившейся по его грудине, отчего оный по наитию отлетел назад, не успев поставить блок. Не на шутку перепугавшись, когда на ее коленях голова Джакоба стала ходить ходуном, а изо рта пошла скудная розовая пена, Кушель рефлекторно обхватила его за виски, повернув ее набок, стремясь зафиксировать, чтобы он перестал биться о ее бедра затылком, попутно не подавившись собственной слюной.
Подскочив к ней, Рик резким движением руки подозвал к себе находящихся в неком ступоре Полли и Боба, так же постаравшихся несильно зафиксировать тело преступника, намереваясь уберечь от лишних увечий во время судорожного припадка. Не сказать, что им особо хотелось, но выбора, учитывая свидетелей, у них все равно не было.
Кушель не могла оторвать от Джакоба глаз, испытывая щемящее в душе ощущение жалости к нему, словно подыхающему псу, переживающему предагонию. Еще никогда смерть не была так близко к ней, не считая первой "встречи" с полицейскими, когда ремень вокруг ее шеи затянулся настолько туго, что она буквально потеряла сознание, быть может, в какой степени сохранив рассудок после того инцидента именно благодаря этому. Дальнейшие манипуляции Эрла и его приятелей для нее так и остались неизвестными.
Рефлекторно приглаживая мокрые, короткие волосы спереди назад, пока его голова еще несколько раз дернулась на ее бедрах, Кушель перепугалась не на шутку, когда он резко остановился, окончательно прикрыв веки, под которыми более не виднелись дребезжащие розоватые склеры. Издав немного судорожный вдох, она рефлекторно проследила взглядом за рукой полицейского, что потянулся к шее Джакоба, намереваясь убедиться в наличии пульса.
— Что у нас здесь?! — сумев пробраться через расступившуюся толпу, пожилой лекарь с саквояжем прошел к лежащему без сознания мужчине, переглянувшись с только убравшим руку от сонной артерии пострадавшего полицейским. И, заметив кивок, означающий более-менее положительный исход, принялся осматривать новоиспеченного пациента.
— Одевайтесь. Нас ждет работа, — бросил Рик коллегам, не испытывающих особой радости от предстоящей ночной рутины, приписанной кодексом правил. Во взоре Боба, обращенном к Полли явно читался вопрос — вернут ли им деньги за не оказанные услуги.
Взяв злополучную тару из темного стекла, принесенную Джакобом, в качестве вещдока, лейтенант обратился к Джону Джунсону, не меняя своего холода в тоне, что вынудило владельца борделя даже немного напрячься. Неужто этот щенок посмеет что-то учинить в его заведении?
— Настоятельно советую снять с продажи последнюю партию выпивки, если
он, — махнув головой в сторону по-прежнему лежащего без сознания Джакоба, монотонно произнес лейтенант, — поставлял ее вам.
К своим двадцати восьми годам Рик уже давно не намеревался связываться с влиятельными подонками лишний раз, прекрасно осознавая, что ни к чему это, вероятнее всего, не приведет, даже в случае его упорства. Есть принципиальные моменты, где он не готов пойти на уступку. Но этот явно не был одним из них.
— В каком смысле? — ошарашено осведомился Джон, чуть поубавив напор в голосе, учитывая «покладистое» поведение "пса в погонах".
— Древесный спирт, — произнес Рик, очутившись в дверях комнаты с намерением покинуть ее. После чего обернулся. — Умышленно или нет, но вместо этанола они додумались добавить метанол.
Заметив в глазах Джона Джунсона тревожное понимание, касательно риска подобной продукции "из-под прилавка", лейтенант полиции на мгновение скользнул взглядом в сторону лежащего на полу мужчины, рефлекторно зацепив взором немного судорожно вздымающуюся над его страдальческой физиономией грудную клетку темноволосой куртизанки. После чего скрылся в коридоре заведения, вынужденный незамедлительно приступить к разбору дела о поставке нелицензированного алкоголя, употребление которого буквально опасно для жизни.
Осознав его слова, Кушель под напором некой природной ласки пригладила волосы Джакоба, вспоминая рассказы деда, когда-то поделившегося с ней об опасности этого соединения, применяемого в лакокрасочных изделиях, в том числе и у него в мастерской. Ослепнуть после употребления метанола — далеко не большее из зол. Понимая, что чудом отказалась от предложенной постоянным клиентом выпивки, сулившей бы ей в противном случае как минимум сильно подорванное здоровье, она невольно поежилась, сделав несколько глубоких вдохов, стремясь таким образом успокоить расшатанные за вечер нервы.
