Я заберу тебя с собой

      Тамара Лорлкипанидзе недовольным взглядом смотрела на мужчину, что силился протиснуться в тесную клетушку через маленькое зарешеченное окошечко.       — Я вам еще раз говорю: билетов — нет! — работница авиакассы старалась не поднимать голос, но видит Бог, как страшно ей надоел этот малахольный! — Раскуплены давным-давно!       — Ну что ты такая не приветливая, красавица?! — удивлялся Мишако, оккупировав собой все пространство вокруг кабинки в углу аэропорта «Копитнари». — У девушки же есть билет!       — На тридцатое! — напомнила ему женщина, помахав перед лицом широким голубоватым листом, с логотипом «Аэрофлот СССР» и самолетом на заднем фоне.       — Так замените! — настаивал на своем Коркия. — Неделей раньше, неделей позже улетит в Москву — какая разница?!       — Это вам «какая»! — не согласилась с ним продавец авиабилетов. — А у меня, — перед Михаилом возник талмуд, — отчет!       За этой сценой наблюдала вся сборная СССР. Смешки, замаскированные под кашель и веселые чертята в глазах спортсменов, говорили о том, как забавно со стороны выглядят что-то доказывающая полненькая женщина с кроваво-красным ртом и согнувшийся в три погибели Мишако, тычущийся лбом то в решетку, то в стекло отдела по продаже билетов.       — Что, все еще хочешь забрать меня с собой? — ироничным тоном интересуется Глафира, искося посматривая на до хруста сжавшего челюсти Модестаса.       — Хочу, — цедит капитан сборной, перебарывая в себе желание просто подойти и наорать на женщину, не желающую идти на встречу их ситуации.       Вот-вот начнется регистрация, а они все еще не знают, сможет ли переводчица присоединится к баскетболисту или всем планам придется давать отбой. А Паулаускас, наивный, уже нафантазировал себе воздушных замков. Самым плохим во всех его фантазиях была задержка в Вильнюсе — тут уж Федорова уперлась и заявила, что желает увидеть подругу, с которой за три года так ни разу и не пересеклась.       Матерящийся литовец был вынужден согласиться. Глафира, бросая на него взгляд полный превосходства, отстояла очередь в кутаисском почтовом отделении и дала телеграмму в Вильнюс.       На самом деле, приключения, выпавшие на их долю, могли бы найти отражение в любовном романе о доблестном капитане-рыцаре и прекрасной принцессе-переводчице, на которую напал злой дракон-грузин, желающий жениться на последней. Или авантюрный роман о искательнице приключений на свой зад и случайно оказавшейся по близости баскетбольной команде, отбившей нападение дикого племени «Хочу жениться!».       За те пару дней, что провели вместе, успели несколько раз поссориться и помириться; не стесняясь в выражениях, поливали друг друга грязью; чуть ли не едой перестрелку устраивали. Но от этого останавливало несколько фактов: строгий взгляд комсорга сборной, родителей которого эвакуировали из блокадного Ленинграда; неуважение, которое они проявят к труду хозяек и… еда действительно была вкусной!       В тот раз, когда Модестас оскорбился на шутку про свое имя: «Признайся, ты все-таки Модест-ASS», мужчина заткнул свою вторую половинку, насильно засунув ей между челюстей здоровенную гранатовую чурчхелу. Минут на двадцать это дало всей команде привести в порядок нервы и надорванные от смеха животы.       А сейчас решался вопрос: улетит ли в Москву Паулаускас один, или в соседнем кресле весь полет до него будет докапываться одна любительница ввернуть иностранные словечки в свою речь.       — Послушайте, — Мишако с новыми силами ринулся в атаку. — Ей, — он указал на москвичку, — нужно улететь именно сегодня!       — Это почему еще? — Тамара Григорьевна подперла пухленьким кулачком лицо, готовая выслушать новый поток лжи во спасение.       — Эх, не хотели никому говорить… — покачал головой Коркия. — Беременна она! От него! Жениться едут!       Палец баскетболиста указал на Глашу, а затем и на Модю.       Как на зло, в этот момент, женщина решила попить воды из автомата и услышав окончание фразы, подавилась. Две пары карих глаз в шоке обратились на грузина.       — Не делайте такие глаза! — обвинительный тоном заорал на весь аэропорт атакующий защитник, чтобы два горе-актера поняли, что это импровизация. — Все знают, что вы рассорились перед Олимпиадой и ты уехала к тете Тинатин лечить нервы! А у нее уже узнала, что в положении! Он вот, — кивок на капитана сборной, — чуть из окна не выпрыгнул, когда узнал, что ты носишь под сердцем его ребенка! Ты не представляешь, как долго мы его откачивали! Да он на себе волосы рвал! Все говорил: «Как я мог! Как я мог!».       К творящемуся безобразию прислушивалось все больше и больше народу. Пожилые женщины качали седенькими головками, прикрытыми цветастыми платками, те, что помоложе, ими же промакивали глаза на мокром месте. Ах, какая история любви! И счастливый финал под угрозой! И кого? Вот этой вот дамочки?       Ропот прошелся по залу «Копитнари».       — Мы же можем решить этот вопрос полюбовно, — гораздо тише сказал Мишако.       Заинтересованный, с долей легкой иронии взгляд работницы авиалиний был ему ответом. Насмотрелась она на таких «полюбовников».       — Как насчет, скажем, импортной косметики? — тоном Змея-искусителя поинтересовался мужчина. — Нет, вы не подумайте — выглядите просто богиней неба! Но если у вас будет пудра «Ленком», тени «Рубероид» и помада от «Дирол»? Вы будете просто… просто изумительны!       — «Ланком», «Руби Роуз»… «Диор»? — задохнулась от восторга Лордкипанидзе, автоматически поправляя просителя.       Перед затуманенными женскими глазами в калейдоскопе кружились черная коробочка с золотой розочкой на крышке, палетка теней с искрой и сине-голубой корпус, в котором прячется стик алой помады, что ровно ложится на губы и не размазывается…       — Но! Нам нужен билет на сегодняшний рейс! — оборвал сладкие мечты Тамары Григорьевны игрок советской сборной.       С хрипом и помехами громкоговоритель объявил о начале регистрации на рейс       Кутаиси-«Копитнари»-Москва-«Домодево».       — Ну, хорошо! — решилась на должностное преступление работница аэропорта.       Уж очень хотелось перед женским коллективом демонстративно припудрить носик фирменным спонжем, попутно любуясь своим отражением в встроенном в коробку зеркальце! Это вам не «Балет» и «Эллада»! Это «Ланком»!       — Сако! Иди сюда! — Мишако позвал друга.       Быстро подбежавший Зураб как можно незаметнее достал из внутреннего кармана пиджака небольшой бумажный сверток и кое-как протолкнул его через не отшлифованное стекло окошка кассы. Бумага слегка оцарапалась, Тамара слегка взвизгнула.       Скрупулезно развернув серую бумагу, и с замиранием сердца открыв каждое из предложенных косметических средств, женщина не сдержала восторженного стона. Тонкий аромат отдушки, переливающиеся перламутром тени… Девочки обзавидуются!       — Только из уважения к вашей сборной и скорому материнству девушки! — нарочито громко сказала Лордкипанидзе, с размаху ставя печать на чистый бланк билета.       — Если у них родится девочка — назовут Тамарой! — пообещал Коркия, размахивая билетом на нынешний рейс. — Быстро на регистрацию!       Процессия из баскетболистов двинулась в сторону дверей накопителя.       — Я… я даже не знаю… — растерялся Модя, с признательностью смотря на грузинский дуэт.       Выходит, Серый был прав? «Они — отличные. Я товарищ — так себе».       — Все панятна, дарагой, — капитана сборной крепко обняли. — Береги эту девушку, — почти что шепотом добавил Коркия. — Она единственная, кто тебе спуску не даст.       Паулаускас кивнул.       Встретятся они лишь через два месяца: США желают пригласить сборную-победителя в турне по лучшим баскетбольным площадкам страны.       Пожимая руки остальным баскетболистам, Модестас думал, как сильно изменила его эта Олимпиада.       — Встретимся в октябре в Каунасе, — сказал ему напоследок Серый, обнимая.       — «Жальгирис» сделает ваш «ЦСКА»! — самодовольно улыбаясь, сказал литовец, подавая свой билет контролеру.       Сборная громыхнула хохотом: Модя не Модя, если последнее слово не за ним.       Уже в небе, отдалившись от Каквказа на приличное расстояние, мужчина покосился на светлую макушку той, что стала для него еще одним смыслом жизни — не отпустит. Не теперь.

※※※

      Москва встречает прибывших противной моросью и хмурым небом. Одно радует: как в Кутаиси провожали, так и в Первопрестольной встречают.       Не успели войти в общий зал «Домодедово», а со стороны уже слышен женский визг «Гла-а-ашка-а!». Три полуграции в разноцветных дождевиках окружили подругу. Женщина ощутила себя каким-то экспонатом: вертели, щупали, пристально рассматривали.       — Загорела! — воскликнула Лиза.       — Отдохнувшей выглядишь! — вставила Валя.       — И литовец при тебе, — подвела итог Лариса.       Капитан сборной, уже наученный, что не стоит перечить коллегам Глафиры, лишь бросил на Красько недовольный взгляд. Таким же выражением на него смотрел и Всеволод, обнимающий сестру. То, что они оба любят эту светловолосую оторву, еще не значит, что подружиться — величайшая цель всей жизни.       — Глашенька, — сладеньким тоном поинтересовалась Шестакова, — ты помнишь, что было написано в записке, м?       — М, Модя, отдай сумку девочкам, — велела Федорова, оплетая верхними конечностями старшего брата. — Наверху, все что завернуто в бумагу — ваше. Тетя Тинатин и дядя Вано передавали приветы.       Рыжеволосая угукнула, азартно потроша стремительно худеющую сумку. Вскоре, в зале «Домодедово» начали раздаваться охи-ахи: «Чурчхела!», «У-у-у, пахлава!», «Чача!», «Сейчас как придем, да как навернем сулугуни с хлебушком!».       — Поехали на вокзал? — спрашивает у Модестаса Глафира, повесив ремень полегчавшей сумки на плечо.       — Да надо уже, — кивает пятый номер. — Главное, чтобы на вокзале, не как там было…       — А что было? — Лариса начала рыться в своей сумочке в поиске билета на поезд.       — Я тебе все расскажу, — подхватив брюнетку под локоток, таинственным тоном начала блондинка.       — Видимо, придется нам вновь трястись в одной таратайке, — устало вздохнул Сева и посеменил вслед за квартетом красавиц.

※※※

      Вильнюс же, в противовес к столице РСФСР гораздо приветливее: утренним солнцем и легкой туманной дымкой второй половины сентября. Осень — не в пример мягче московской. Во всем: приходит неспешно, легкой рукой покрывает листья позолотой и янтарной крошкой, небрежным взмахом широких рукавов богато расшитой рубашки срывает их с ветвей, устилая асфальт и брусчатку багряно-золотым ковром. Тот мягко пружинит под подошвами и каблуками, скрадывает шум шагов.       — Пора собираться, — сонно говорит Модестас, потягиваясь (насколько это возможно при его росте) на нижней полке.       — А то придет проводница, увидит это непотребство и ссадит нас, — хихикала Глафира, поднимая с пола нижнее белье.       — Тебе лишь бы посмеяться, — ворчит мужчина, взлохмачивая и без того растрепанную шевелюру.       — Зато, будет что вспомнить, — застегивая бюстгальтер говорила переводчица. — В прошлый-то раз, целовались только ну и так, шалили…       Удивительно, но в купе, положенное по билетам молодым людям, за все остановки никто не зашел. Конечно, была небольшая вереница проводниц, упрашивающих подписать фотокарточки, листы как для себя, своих детей так и водителей поезда, что не могут оставить свой пост, но в основном, все было тихо. Разве что, чай приносили чаще и в вагоне-ресторане порцию накладывали побольше, да посвежее. Любят Модю в Литве, любят!       Они успели привести себя в порядок до того, как в дверь купе постучалась и заглянула миловидная светловолосая женщина, предупреждая о скором прибытии. Картина маслом: Модестас печальным взглядом смотрит на городские пейзажи, подперев кулаком подбородок, его соседка по купе — высокая блондинка читает книгу…       Тишь да гладь, если не знать, что у мужчины вся спина расцарапана, а у женщины шея в засосах и синяки на бедрах. Оторвались на полную катушку, в общем. Хорошая вещь — паровозный гудок: прекрасно маскирует экспрессивные крики во время секса.       Сойдя с поезда, москвичка начала искать светлую макушку Вилкаса Капаса: ведь ориентироваться на Дару — невозможно. Слишком мелкая.       — Во-он там он! — указала на стоящего неподалеку мужчину Федорова и потащила Паулаускаса за собой.       — Эу! Вилкас, labas (привет)! — закричала переводчица.       — Глаша, здравствуй, — широко улыбнулся светловолосый гигант, обнимая москвичку под ревнивый взгляд Моди.       — Твой русский шикарен! — восхитилась женщина.       — Сан заставила учить, — раскрыл секрет успеха капитан «Сакалая». — Модестас, поздравляю с победой на Олимпиаде.       Спортсмены пожали друг другу руки.       — А где же, где же моя Дарочка? — блондинка искала глазами подругу.       — Тут такое дело, — чуть улыбнулся Капас. — Дара беременна, роды ни сегодня — завтра, пусть лучше дома сидит.       — Опять?! — воскликнула Федорова. — Признайся, Виля, ты просто не хочешь, чтобы мы общались!       — Да я… да нет! Ну он… она… само, в общем! — оправдывался капитан вильнюсского баскетбольного клуба.       Под ехидной улыбкой и блеском темно-карих глаз словесный поток «викинга» сошел на нет. Ну, что поделать: в семидесятом на зимние каникулы Дара не приехала, потому что забеременела в первый раз. И пусть срок был всего четыре месяца, Вилкас уперся: нет и все! В положении никаких поездок! И теперь вот, снова готовится стать матерью.       Глафира улыбалась, хоть и чувствовала себя не очень хорошо: ей еще восемь лет на КГБ работать… Осмелится ли она завести ребенка, когда уже вот-вот будет сорок? Женщина бросила взгляд на идущего чуть впереди Модестаса: а он, будет ли он эти восемь лет ждать ее?       Отринув в стороны не веселые мысли, москвичка улыбнулась искренней: наконец-то она увидит подругу!       — Не забывай, мы тут до вечера, — сказал Модестас, когда молодые люди сели на заднее сидение авто Вилкаса.       — Я помню, — фыркнула женщина, не понимая, с чего такая спешка: в Каунасе Модя должен быть только завтра. И то, только отметиться: мол, приехал такой, готов к труду и обороне.       Главная улица Вильнюса — проспект Гедеминаса. Столько воспоминаний. Сейчас не Йонинес и она не украшена флажками и лентами, но позолоченные кроны деревьев все равно придают нарядный и торжественный вид. Всего несколько дней, а такая разительная перемена места: величественный Казбек и бесконечное полотно изумрудно-зеленых полей Грузии, строгие линии и красный кирпич Москвы и наконец, тихая осень Прибалтики.       Съехав с проспекта на улицу Йогайлос авто останавливается во дворе многоквартирного жилого дома. Детская площадка пуста — кто в садике, кто в школе, сентябрь ведь. Ах, как, наверное, школьникам не терпится услышать звонок, чтобы покинуть душные стены на пару минуточек. Сыграть в классики, «резиночку», попрыгать на скакалке, погонять в футбол…       Глаша, вдыхая мягкий воздух думала, что тяжело приходится вильнюсским детям: на улице так хорошо, а ты сиди за партой, не горбись, пиши каллиграфическим шрифтом надиктованные учителем предложения диктанта и тоскливо вздыхай по летним каникулам…       — Глаша! — раздался сверху звонкий женский голос.       — Дарик! — крикнула в ответ Федорова и припустила в сторону подъезда. — Какая квартира?       — Сорок третья, — ответил Вилкас и одновременно погрозил супруге кулаком — с пузом на балкон вышла. Ну, погоди!       Пока мужчины поднялись в квартиру, женщины успели посмеяться, поплакать, опять посмеяться. А сейчас, Модестас застыл на пороге, удивленно смотря на свою возлюбленную: та держала в руках полуторагодовалого мальчишку со светлым пушком на головке.       — Здравствуй, Модестас, — улыбалась Сандара, придерживая большой живот левой рукой.       — Здра-авствуй, — протянул баскетболист, рассматривая женщину.       Той беременность необычайно шла, не была она похожа на отекших бабищ, неловко передвигающихся по улицам. Напротив, Сандара Капаувене будто порхала.       — Неловко сказать… но на обед к нам присоединиться моя семья, — наливая чай по чашкам говорила женщина. — Отец же получал телеграмму. Заглянул и понеслась…       — Что такого было в телеграмме, которую ты отправила? — в голову капитана сборной закрались подозрения — не зря, ой не зря Глаша довольно блестела глазами, выходя из почтового отделения.       — Ничего такого, — невинным голоском отозвалась москвичка, блестя темными глазами.       «Еду с Модей тчк. Зови родню тчк.» — вспомнил текст телеграммы Вилкас, попутно укачивая для утреннего сна своего первенца. Разыграется еще и здравствуй бессонная ночь.       Его зять, Сержес Каюсович чуть не лишился чувств, когда понял, кого именно собралась притащить на ужин подруга его дочери. Как поклонник «Жальгириса» и Модестаса в частности, мужская половина семьи Ваганас очень расстроилась, когда единственная дочь привела в дом капитана баскетбольной команды, да не того.       Расстроился и Вилкас: как же, не приняли.       Дара успокаивала:       — Ты же знаешь, что мои — страшные фанаты «Жальгириса». Приезд их клуба для них — что новый год. А если в составе команды будет еще и Паулаускас, то вообще, будто Элвис Пресли в Вильнюс прикатил. Бешеный ажиотаж. Они даже в Каунас на игры кататься не ленятся. Больные.       Мужчина лишь досадливо морщился и скидывал миниатюрные женские ладошки со своих могучих плеч.       — К тому же, у «Элвиса» премерзкий характер, — рассуждала тогда еще Ваганайте. — Пусть с ним Глашка мучается: для нее — то что надо.       И в общем-то, была права. Родня девушки быстро смирилась с тем фактом, что не носить их дочери фамилии Паулаускене. Если не затрагивать тему баскетбола, то Вилкас мог смело утверждать: с зятем и двумя братьями Сандары они нашли общий язык. А Жинтарас, сын от первого брака Сержеса Каюсовича, появляется в Вильнюсе редко: все по СССР колесит, заводы строит. В конце концов, Капаувене тоже приятно на слух.       За женской болтовней и готовкой обеда быстро пролетело время. Раздался негромкий стук в дверь. Гораздо громче были возбужденные ломающиеся подростковые голоса.       — Модь, открой, а? — Просит Глафира, нарезая хлеб.       Да, он единственный, у кого не заняты руки: хозяйка вон, салаты заправляет, муж ее с ребенком носится. Выбор очевиден.       Отпирая дверь, Паулаускас ожидает чего угодно, но не:       — Охереть! — звук подзатыльника и яркая вспышка.       Долговязый подросток с зажатым в трясущихся руках фотоаппаратом, обиженно косится на более старшего юношу, глаза которого буквально пожирают баскетболиста. Высокий светловолосый мужчина в возрасте смотрит на олимпийского чемпиона такими же голодными глазами. А Моде все равно — он ослеп.       — Добрый день, — выдавливает мужчина и на ощупь вваливается в зал спиной вперед.       Запнувшись о порог, Паулаускас с грохотом рухнул на пол. Мужская часть семьи Ваганс следует за ним. Проснулся маленький Макарис, выматерился Вилкас. Припыли, как говорится.       — Папа! Айаал! Вакарис! — возмущенно кричит Дара, усаживая Модестаса в кресло. — Где ваши манеры?!       — И в самом деле, — опомнился и слегка смутился мужчина с интеллигентным лицом.       — Да я уже привык, — шипит Модестас, вытирая слезы принесенным смеющейся Глашей платком.