Я заберу тебя с собой

      Хмурый и невыспавшийся Модестас метко швырнул небольшую дорожную сумку на узкую кровать одноместного номера в Каунасской госнице. Глафира, поджав губы, молча наблюдала за истерящим мужчиной.       «Наверное были какие-то планы», — думала переводчица, видя дерганность жестов мужчины и поджатые губы.       На рассвете, они с первой электричкой выехали из Вильнюса в Каунас. Конечно, планировались простые посиделки буквально на пару часиков, чтобы успеть на вечерний поезд, но в планы как всегда, вмешался случай. И имя ему «роды».       …Всего за несколько мгновений радостное застолье превратилось в театр абсурда: смертельно-белое лицо Вилкаса, растерянным взглядом смотрящего на супругу, что прохохотавшись с пересказа несостоявшегося замужества с «горячим грузинским мужчиной», сообщила радостным голосом: «А у меня воды отошли!»; спокойное лицо Сержеса Каюсовича, пододвинувшего к себе все находящееся по близости спиртное; братья Дары, засобиравшиеся домой и наконец, шокированный Модя. Глаша же невозмутимо продолжила доедать торт, рассудив, что хозяевам лучше известен алгоритм действия.       Однако, время шло, спиртное в бутылках заканчивалось, Вилкас все так же растерянно смотрел на Сандару, лицо которой приобретало злобное выражение.       — А в скорую позвонить не хочешь? — предложила Федорова, сыто откинувшись на спинку стула.       Несуществующую. Ибо это был табурет.       — Ско-ора-ая! — как-то заторможено повторил за москвичкой Капас, не сводя глаз с морщащейся от боли жены.       — Ну ты и придурок! — зарычала та, враскорячку отправившись в коридор.       Поднявшаяся с пола Глафира удивленно смотрела на капитана «Сакалая» и понимала, что кажется, в рождении первенца мужчина не принимал ни малейшего участия.       — Да она сама родила… пока я на тренировке был, — пробормотал баскетболист, не сводя глаз с коридора, откуда раздавалась литовско-якутская ругань и требования поскорее прислать карету скорой помощи.       — Заебись, товарищи! — всплеснула руками Глаша, вылетая из зала. — Дара, чё-кого?       — Сумка для роддома на шкафу в спальне, — держащаяся за живот женщина начала отдавать распоряжения подруге. — От мужиков толку сейчас — никакого: у Вили — ступор, у папы — запой, твоего даже вмешивать не хочу.       К тому моменту, как со двора раздался протяжный вой сирены, женщины были уже во всеоружии: сумка в зубах у Глаши, Дара на руках у охеревшего от такой чести Модестаса, распевающий народные песни отец роженницы, открывающий двери и не перестающий петь даже тогда, когда его просят заткнуться. Пока вежливо. Но очень скоро…       — Только один человек! — предупреждает дежурный врач, видя намерение всех участников застолья набиться в «батон».       — А-а-а-а! — дурным голосом заорала Сандара, только-только размещенная на носилках.       Зашипел Модя: Капаувене до хруста сдавила ему руку, которую до этого держала.       — Отлично! Папочка едет с мамочкой! — врач заскочил в кабину и начал закрывать двери.       — Но я не… — хлопнувшая створка не дала услышать конец фразы.       — Черт! — выругалась переводчица — все у них через одно место.       — Сержес Каюсович, — блондинка обратилась к благодушно улыбающемуся мужчине, — вы на машине?       Голубые глаза господина Ваганаса смотрели на нее так по-доброму, что стало жутко и появилось желание убежать, куда глаза глядят.       — Да-а… но ее забрали мальчики, — широким взмахом руки он показал на пустое место во дворе. — Вот тут она стояла… красивая, зеленая… как форма «Жальгириса», хнык…       «Вилкас!», — осенило переводчицу, и она припустила со всех ног обратно в дом: муженек-то проводить женушку не вышел…       Ворвавшись обратно в квартиру, женщина застала удивительную картину: роняющий слезы над кроваткой сына Вилкас, жалующийся на то, какой из него ужасный отец.       — Ключи от драндулета гони, — шипящим шепотом попросила она у спортсмена.       — На тумбочке в прихожей, — также тихо отвечает рослый блондин, оглушительно-громко хлюпнув носом.       Полуторагодовалый Макарис тут же проснулся и испуганно уставился на своего непутевого папашку, грозя вот-вот переполошить весь дом громовым плачем.       Спохватившись, Вилкас взял ребенка на руки и начал расхаживать с ребенком по комнате.       «Херею я с них», — думала Глафира, понимая, что настоящая семья, в которой не только штамп в паспорте, но и дети, и общее хозяйство — та еще Тмутаракань, угодить в которую ей совершенно не хотелось бы…       — Поехали, горе-отец, — женщина забрала мальчишку из сильных отцовских рук. — В роддом повезешь.       — Какой? — страшно удивился Капас.       — Ты что, Дарика даже не встречал? — прищурив глаза, поинтересовалась Глаша.       — Ну… я пришел с тренировки, а она уже кроватку собирает…       — Хуевый ты папаша, — припечатала переводчица. — И муж.       — Сан тоже так говорит, — грустно вздохнул Вилкас, находя на тумбе в прихожей телефонный справочник. — Во! Третий роддом! Сан записку оставила!       — Ну слава партии, — облегченно вздохнула женщина и обратилась к малышку на своих руках: — фигею с твоих родителей, Макарка, фи-ге-ю!       — Хихею! — повторил мальчонка, и широко улыбнулся несколькими зубами, вызвав ответную улыбку у Федоровой.       Двадцать минут в дороге в обществе хлюпающего носом здоровяка и мурлыкающего песни тестя, и они стоят на пороге типового роддома, коих в Союзе не счесть. Победное шествие до операционной оборвалось, так и не начавшись: на пороге честную компанию стопарнула дородная медсестра с кроваво-красными губами:       — БАХИЛЫ! — зычно крикнула женщина, толстым пальцем указав на ящик, полный тканевых и уныло-серых комков пыльной ткани.       — Серьезно?! — вспылила Глаша, взглядом указывая на ослепительно-белые кеды Converse, привезенные из командировки Валюшей. — Я не надену «это», — брезгливый взгляд в угол, — поверх своих роскошных кед!       — Ну и босой иди тогда! — фыркнула женщина, с вызовом смотря на Федорову.       — Easy! — фыркнула переводчица и быстро разулась.       Связав шнурки в хитрый узел, москвичка повесила их себе на шею. Представ перед удивленной медсестрой в таком виде, Глафира ласково улыбнулась:       — К вам привезли роженицу. Сандара Сержесовна Капаувене, двадцать три года. С ней еще Модестас Пауласукас приехал.       — Ах, капитан сборной! — маленькие глазки женщины заблестели. — Да-да-да, помню-помню. Краса-авец!       Глаша раздраженно щелкнула зубами. Ее Модя!       — Где Капаувене? — допытывалась женщина.       — А вы, собственно, кто? — вспомнила о своих должностных обязанностях медсестра.       — Я — муж! — выступил вперед Вилкас с Макарисом на руках.       Скептический взгляд медицинской работницы и пренебрежительное «Лучше б забрасывал так хорошо, как детей стругал», вывело Федорову из себя окончательно.       — А я, — она оттерла «многодетного» отца плечом, — подруга семьи и невеста Паулаускаса. Только рожать у вас я не буду — вдруг вы меня во время родов, того? Смотрю, Модя дофига кому нравится. Мой он, слышите, мой! — последнее она уже прорычала в испуганное лицо Мигле Лунецкуне.       — Глаше-енька, никуда-а твой капита-ан не дене-ется, — благодушно улыбающийся Сержес Каюсович, приобнял женщину за то место, где должна быть талия. — О прекрасная богиня плодородия! Укажи путь, идя по которому, мы найдем дщерь мою!       Мигле Юргасовна зарделась. Какой импозантный мужчина! Даром, что перегаром прет, зато какие комплименты сделал!       — ОТОШЛА ОТ МОЕГО МУЖА, ЧИЧЧИК*! — на пороге роддома возникла миниатюрная черноглазая женщина с короткой стрижкой. Ее виски были слегка тронуты сединой, но в целом, больше сорока ей дать ну никак было нельзя. Незнакомку с ярко выраженными азиатскими чертами лица поддерживали за локти (или скорее, удерживали) уже знакомые Глаше братья Дары.       — Линочка! — обрадовался Сержес Ваганас, чуть пошатывающейся походкой приближаясь к супруге. — Я тебе не изменял! Это земное воплощение богини плодородия обещало указать нам путь, если мы наденем божественную броню!       Длинный палец мужчины указал на бахилы.       — Сколько ты выпил, алконавт хренов? — Айталина Дмитриевна вопросительно посмотрела на сыновей. Те замотали головами — они ушли до начала персональной попойки главы семейства.       — Все, что было, — сдала мужчину переводчица.       — А, Глашатан! — радостно улыбнулась женщина, став еще моложе и приобретя тем самым больше схожих черт с дочерью. — Здравствуй, милая! Надолго к нам?       — На несколько часов, — москвичка обняла мать подруги. — Мы тут…       — А-А-А-А-А-А! — дикий мужской крик сотряс стены Вильнюсского роддома.       — Модя, — Глаша узнала голос своего кавалера и побежала на голос.       Может, он и капитан сборной, но все мужчины перед родами равны!       Спустя несколько часов, когда приехавшие всего на несколько часов Глафира и Модестас опадали на последний поезд, Вилкас, вновь хлюпая носом бережно держал в руках крохотную, плотно обмотанную пеленками девочку.       — Глашей назовем, — объявил счастливый папаша и разрыдался.       Глафира тихо подошла к Модестасу, замершему у единственного в номере окна.       — Ты что-то планировал, — не спрашивала, но утверждала женщина, обняв Паулаускаса со спины.       — Какая теперь разница, — он оттолкнул ее. — Времени — не осталось.       — Кто тебе это сказал? — удивилась она. — Еще пять дней…       — У меня игра, потом визиты в спортивные школы, телевизионные интервью! — гаркнул спортсмен, поворачиваясь лицом к переводчице. — Вплоть до октября! Мне надоело это все!       Глаша поджала губы. Не сказать, что не ожидаемо: когда-нибудь мужчина должен был сорваться по-крупному, по-настоящему. Кажется, этот момент наконец-то настал. Что сказать? Как отреагировать?       «Тогда, думаю, мне лучше уехать прямо сейчас.» — первое, что захотелось сказать.       «Я тоже от всего этого устала! Но если бы ты только знал, скольким я пожертвовала ради Родины… И сколько ты мне дал, чтобы я не сошла с ума от всей этой круговерти…» — второе.       — С тобой легко забыть о своей настоящей профессии, так легко поверить, что Глафира Максимовна Федорова ДЕЙСТВИТЕЛЬНО переводчица, мелкая сотрудница МИДа… Я так тебе благодарна, за то, что во мне все еще осталась та, кого можно звать «Глашей», — против воли вырвалось у женщины.       Осознав, что она сказала это вслух, женщина ахнула и прижала ко рту ладони. В голове бешеным роем носились мысли. Как поступить в критической ситуации? Какой алгоритм действия у агента? Ну не убивать же в самом деле! Хотя, миниатюрный пистолет обретался за поясом джинс, а одна из пуговиц рубашки — капсула с сильнейшим ядом… Модестас медленно повернулся.       В центре гостиничного номера стояла молодая привлекательной наружности женщина, в лице которой было такое, чего прежде баскетболисту видеть не доводилось. Точно такой же взгляд был и у Севы, когда он раскрылся перед ним и Серым. Холодный и циничный взгляд. Разница лишь в том, что перед ним не доктор сборной, а любимая женщина.       — Сева рассказал, — негромко сказал Паулаускас, — что тебе еще восемь лет работать на разведку.       — И? — не своим голосом поинтересовалась Глафира Максимовна Федорова, оперсотрудник «Особого резерва» КГБ СССР.       — Я согласен подождать, — чуть улыбнулся Пауласукас, раскрывая объятия.       Глаша прижалась к мужской груди, слушая, как ровно бьется сильное сердце ее Моди. Теперь, точное ее.       Канун 1973 года, Клайпеда       Глафира зябко повела плечами — зимняя Литва мало чем отличалась от Москвы.       Если летом Прибалтика явно выигрывала по климату, то зимы были не менее жесткими, а может, даже и более. Близость к морю сыграла злую шутку: теплый морской бриз с Куршского залива превращался с наступлением холодов в ледяной ветер, чьи порывы будто царапали кожу невидимыми ледяными иглами.       Женщина даже стащила с руки кожаную перчатку и провела кончиками пальцев по щеке — вдруг, на подушечках останутся мелкие алые капли?       — Че стоишь? — позади раздался грубый мужской голос.       — Вы это… Модя! — возмутилась Федорова, смотря на донельзя довольное лицо своего мужчины.       Модестас стоял посреди перрона с забавной меховой шапкой на голове. Но еще больше удивлял огромный зеленый шарф, повязанный вокруг горла. Широкая улыбка на слегка бледноватом осунувшемся лице вселила в Глашу подозрения.       Подойдя к нему, переводчица встала на цыпочки и коснулась губами влажного лба. Так и есть. Горячий.       — Ты какого черта больным сюда приперся?! — она уперла руки в бока.       — Это остаточное!       — Так я тебе и поверила! — фыркнула женщина. — Где машину оставил?       — Брат привез, — Модестас кивнул на стоящего неподалеку высокого русоволосого мужчину в черном пальто. Он с интересом и легкой улыбкой смотрел на перепалку между парочкой.       — Эдмундас, — закоченевшую ладонь Глаши сцапали и поцеловали.       — Глафира, — боковым зрением она видела, каким злым сделалось лицо у Паулаускаса.       — Я знаю, — широко улыбнулся старший брат Модестаса. — Модя много о тебе рассказывал. Особенно, когда был под жаропонижающими…       — Заткнись! — прикрикнул на родственника младший.       — Ой, а давайте вы в тепле собачиться начнете! — попросила женщина, кутаясь в шубку из искусственного меха.       — В самом деле, нечего барышню заставлять мерзнуть! — улыбался Эдмундас и отставил локоть.       — Муня! — прорычал Модя.       — Так это не ей, а тебе — ты на ногах еле стоишь! — нагло улыбнулся мужчина, подмигнув Глаше.       Пока Эдмундас Паулаускас вел машину, Глаша и Модя устроившись на заднем сидении… нет, не целовались. Женщина с удовольствием бы поглазела на зимний литовский город, если бы не поднявшаяся у ее возлюбленного температура. Сейчас она с беспокойством гладила влажные от пота рыжеватые волосы. Временами касаясь горячего лба, Глафира одергивала пальцы — настолько сильно от него несло жаром.       — Болеет редко, зато так, что… — Муня поймал ее обеспокоенный взгляд. — Да ты не волнуйся — не умрет! Зараза к заразе…       Федорова неуверенно улыбнулась.       Автомобиль завернул на тихую улицу, прятавшуюся за торговым центром электроники «Сатурнасом» и церковью королевы Марии.       — Приехали! Посиди с ним, я за Элькой, — сказал мужчина и вышел из авто.       — Элька? — озадаченно пробормотала женщина.       — Эмануэлис, — вяло ворочая языком, отозвался Модя.       Глаша услышала шум ударившейся о косяк двери. Подняв взгляд, она увидела, как к авто помимо Эдмундаса приближается мужчина в темно-синем свитере.       — Дурак, — первое что сказал он, закидывая себе на плечо левую руку Модестаса.       — Ну, а я о чем? — поддакнул Муня, пристраиваясь справа. — Глаша — открывай дверь!       Так, спотыкаясь и переругиваясь в полголоса, старшие братья тащили младшего. Казалось бы, второй этаж, а ты попробуй затащить на него здоровенного мужика, что никак не помогает, висит кулем на плечах, да и только.       — Эта дверь, — кивнул Эмануэлис на дверь с цифрой «21».       Глаша дернула за дверную ручку и посторонилась, пропуская мужчин с ценной ношей вперед. Из квартиры, помимо вкусных запахов донеслись два женских обеспокоенных голоса. У женщины засосало под ложечкой. Черт возьми, как сделать копии с ценных документов, развести на информацию ценного человека — так это запросто, а как познакомиться с семьей своего кавалера так сразу ступор.       «Соберись, тряпка!» — она мысленно рыкнула на себя голосом Вилеоры Климовны.       Нацепив на лицо приветливую улыбку, Глафира смело перешагнула порог квартиры и сразу же оказалась в объятиях высокой седой женщины, чье лицо было красивым несмотря на возраст.       — Ну, здравствуй, девочка, — сказала Оне Довидосовна, наконец-то вживую видя ту, что смогла урезонить ее младшего отпрыска. — Долго ты от нас бегала: теперь не спрячешься.       — А и пытаться даже не буду, — уже искренне улыбалась Глафира, приобнимая женщину и входя в гостиную, где собралось большое семейство Паулаускасов.       Завтра наступит 1973 год. *Чиччик — урод (як.)