Я заберу тебя с собой

      За окном окончательно стемнело, а Модестас продолжал сидеть на кухне, подперев подбородок кулаком. Чем дольше мужчина находился в пустой квартире, тем сильнее ему казалось, что она пропахла пылью и все посторонние запахи, связанные с жильцами, давно выветрились.       Как же быть? Он, только ради нее может и вернулся обратно в Союз, с высокой колокольни наплевав на усилия, приложенные его родственниками, чтобы вытащить его из-за Железного занавеса. Приехал, значит, окрыленный победой и прочими чувствами, а Федорова в своем репертуаре — вообще свалила неизвестно куда и на сколько.       У них вся неделя забитой получается: партийные собрания, на которых будут подведены итоги прошедшей Олимпиады; интервью для газет и на пленку, чтобы крутить его во Дворце пионеров и ДЮСШ. С чего такая спешка вполне понятно: вечные весельчаки Коркия, Саканделидзе, Едешко и Болошев зубоскалят и перешептываются. Как же, снова в Грузию: без тренера и с карт-бланшем в виде олимпийского золота. Ясно, что задумали что-то. Главное, чтобы не как с продажей икры, обернувшейся попойкой в грязном баре.       Потеряв счет времени, спортсмен засобирался: оставаться в пустой квартире смысле он не видел, в конце концов, нарисовался вполне себе достойный повод смыться: чемодан не разобран.       Наощупь добравшись до коридора и распахнув входную дверь, Модестас готовился перешагнуть порог квартиры и… врезался в Севу. У маленького доктора выпали из рук свертки с заграничными подарками для младшей сестры (как будто она в них так нуждается, ага).       — Опять ты! — Прошипел медик, опускаясь на корточки, чтобы собрать упавшие гостинцы. — Тебя Горанжин искал, а ты из общежития словно испарился. Что тебе тут, медом намазано?       Паулаускас, с высоты своего роста наблюдавший за мытарствами Севы не спешил ему помогать. Сложив руки на груди, он сверлил взглядом светлую макушку врача с ранними залысинами. Выходит, Федоров не знает о местонахождении сестры.       — Не только медом, — ухмыльнувшись, выдал капитан сборной, с насмешкой смотря в темно-карие глаза мужчины.       Внезапно подумалось, что не так уж они и не похожи: оба темноглазые, временами вредные и что-то скрывают. Но если с Севой правда выплыла наружу: работа на КГБ, то что может скрывать вредная переводчица из МИДа?       — Дай пройти, — насупился доктор, пытаясь попасть в квартиру.       — Не дам, — двинулся на него всей массой литовец, захлопнув дверь.       — Ты что, совсем ошалел? — Совсем иным тоном поинтересовался невысокий мужчина. — Что, воздух свободы в голову ударил?       Модестаса уже во второй раз поразила перемена, которая произошла всего за пару мгновений. Из затюканного докторишки в человека, обличенного некой властью. И это вам не Терещенко, пускающий пыль в глаза, а человек, у которого ДЕЙСТВИТЕЛЬНО есть некие полномочия для определенного рода ситуаций.       — Да нет ее там! — Гаркнул баскетболист. — Пусто. Пыль даже есть.       — В смысле? — Удивился Сева и вновь ломанулся к двери.       Догадка литовца о том, что даже старший брат не имеет понятия, куда делась Глаша, подтвердилась.       Не доверяя вредному капитану сборной Всеволод все-таки сунулся в прихожую. Оценил отсутствие некоторых предметов гардероба, в том числе и мыльно-рыльных принадлежностей, нехотя признал правоту диссидента. Порылся в карманах и нашел среди кучи мелочи ключ от гаража.       — Пошли, герой-любовник. Будем искать пропажу, — врач позвал за собой капитана, первым сбегая вниз по лестнице.       Заинтересованный, каким образом старший брат будет искать младшую сестру, Модя последовал за ним. Внутри невзрачного гаража-ракушки скрывалась та самая злосчастная красная машина, с которой началась очередная пауза в их отношениях. Литовец не хотел называть это «окончательным разрывом», в конце концов, ни он, ни она две недели назад не сказали в слух этого. Значит, очередная пауза.       — Куда поедем? — Поинтересовался Модестас, захлопывая дверцу салона.       — До бордель-маман, — невозмутимо ответил доктор, проворачивая ключ в замке зажигания.       — ДО КОГО? — Поперхнулся баскетболист.       — До Ларисы, черненькая такая, — пояснил он. — Выходи из машины.       Паулаускас запутался: то едем, то выходи. Нет, этот чертов коротышка точно нарывается!       — Гараж закрой, — Сева достал из бардачка ключ.       — Я тебе что, прислуга?! — Взвился на пустом месте мужчина.       — Тогда выметайся отсюда, сам Глашу найду, — Всеволод оставался невозмутимым, как танк. — Мне тоже не в радость с тобой в одной машине ехать, где нет буфера в виде сборной. Ну?       Негромко выругавшись, баскетболист выхватил у медика кусочек железа и вышел и из «двадцать четверки». Хлопать дверцей он не стал: один раз огреб от девушки за «неподобающее отношение с техникой», запомнил. Действительно, удар у нее хорошо поставлен. Серый, рассматривая кровоподтек на скуле, еще удивился: «Что, на хулиганов нарвался?».       Понесла их дорога по вечерней Москве, где поток автомобилей постепенно сходил на нет. Темно-синее сентябрьское небо, желтые огни фонарей и бегущий далеко вперед серый асфальт.       Районы, застроенные Лагутенковскими домами, сменились на вычурные здания Сталинской эпохи. Обилие лепнины, колонны, большие окна… Словно в камне старались увековечить величие Иосифа Виссарионовича. Хотя, почему СТАРАЛИСЬ? ДЕЛАЛИ.       Большой огороженный двор, больше похожий на парк в миниатюре, три крыльца а’ля Афинский Парфенон, воздушные балкончики, нигде не видно и следа бельевой веревки. Сразу видно, кто живет в подобном доме.       — И как мы внутрь попадем? — Фыркнул капитан сборной, переводя скептический взгляд с кодового замка на макушку доктора.       — Просто, — мужчина быстро набрал необходимую комбинацию.       Механизм внутри щелкнул и дверь поддалась.       — Думаешь, мне не в первой забирать сестру отсюда? — Не оборачиваясь бросил Сева. — Сейчас все складывается: каждый раз, когда она идет плакаться в жилетку к своим девочкам с работы… это ведь все время был ты, да? Грызетесь, собачитесь, разбегаетесь. Она в слезы, а ты куда? Не могу представить тебя с соплями по колено.       — Замолчи, — проскрежетал баскетболист, сжав кулаки.       Сева нажал на кнопку вызова лифта. Откуда-то сверху заскрежетало.       — Отпусти ты ее, Паулаускас, — Сева повернулся к нему. — Не мучай. Уезжай к себе в Литву, играй в своем клубе, женись на нормальной девушке в конце концов!       Модестас удивленно воззрился на медика, взгляд которого был… умоляющим?       — У вас ничего не выйдет, — продолжал мужчина. — Ты слишком увлечен спортом, своей славой. Глашка же — карьеристка.       — Не тебе решать, — прорычал спортсмен, первым входя в кабину лифта.       — Ей все равно нельзя замуж, — Всеволод словно и не слышал реплики литовца. — Еще восемь лет нельзя. И детей заводить. По условиям договора о найме. Или хочешь сказать, что подождешь?       Рыжий вскинулся: как — нельзя? Кто запретил?       — Начальство, кто ж еще, — фыркнул Сева, нажимая на кнопку «семь».       — Она же простой переводчик…       — Как и я — простой доктор, — усмехнулся Федоров, странно посматривая на баскетболиста.       Паулаускас вздрогнул. Вспомнился Мюнхен накануне теракта, поиски обезболивающего для колена Серого и игра в шпионов. Неужели…       — Она… тоже? — Глухо спросил он.       — Не совсем так, — Всеволод первым вышел из лифта и подошел к пятидесятой квартире. — И все, больше ничего не скажу — итак слишком много для тебя. Как бы не пришлось…       Не успел он нажать на кнопку замка, как дверь распахнулась, и ухоженная женская рука схватила его за куртку, втащив в квартиру. Дверь захлопнулась.       Модестас остался на лестничной площадке.       Дверь открылась вновь и на пороге спортсмен обнаружил коллегу Глаши, кажется, Лизу?       — Извините, мы не думали, что Сева с собой кого-нибудь приведет в довесок, — затараторила Семенчук, поспешно запахивая темно-зеленый халат под ошалевшим взглядом спортсмена. — Заходите!       Литовец помотал головой. Ему показалось, или у нее под халатом был скорее прозрачный, чем полупрозрачный пеньюар? Бр-р! Не думать! Не думать!       — Модест, да? — Спрашивала тем временем Лизонька, показывая дорогу.       — Модестас, — пробурчал покрасневший мужчина.       Квартира обладала впечатляющими размерами: высокие потолки — три-двадцать, просторная прихожая — куда там хрущевкам!       — Валюш! Доставай еще чашку! — С порога кухни крикнула женщина. — Сева нам гостя привел!       — Я заметила, — ухмыльнулась рыжеволосая женщина, доставая из шкафчика с посудой чашку. — Чай? Кофе?       — Ему не наливать — завтра партийное собрание, — вставил свои пять копеек доктор, шумно прихлебывая из чашки далеко на чаек.       — А сам-то? — Огрызнулся капитан сборной.       — Не мне речь толкать перед всеми, — фыркнул тот. — Я просто постою в сторонке. Среди вас меня даже не видно.       — Одно из достоинств невысокого роста, — с улыбкой сказала Лариса, отпивая из своего бокала.       — Единственное, — не без мерзопакостной усмешки добавил Паулаускас.       — Не-а, — отрицательно качнула головой брюнетка. — Вы не поверите, что он может вытворять с…       — Лорик! — Лиза со стуком поставила на стол чашку с чаем и вазочку со сладостями.       — …с перетруженными мышцами спины после долгой сидячей работы, — закончила Красько.       — А, ты об это-ом, — поиграла бровями обладательница пышных форм.       Пожалуй, спортсмен был готов признать, не так уж медик и не был не прав: действительно, бордель-маман и ее девочки. Эдакий девичник на протяжении всего года, или как?       — А Глаши здесь нет, — заявила Валентина, подсаживаясь к Севе.       — Да понял я! Куда спрятали?       — Далече, — хитро улыбнулась Шестакова. — Тридцатого как раз в Москву вернется.       — Тридцатого?! — Вскочил со своего места Модестас.       Как так?! Они уезжают шестнадцатого в Кутаиси с Мишако, чтобы отметить победу у него на родине (Саканделидзе не хотел слушать возражений, заявив, что свадьба сестры не в счет, чачи они так и не попили), а двадцать пятого он уже должен быть в Каунасе — двадцать восьмого игра: «Жальгирис»-«Сакалай»! И не известно, когда он еще выберется в Москву!       — Модя-Модя, — ласково произнесла его имя Лариса. — НИЧЕГО НЕ ХОЧЕШЬ НАМ РАССКАЗАТЬ?       Паулаускас затравленным взглядом посмотрел на невозмутимого Севу, чувствующего себя прекрасно в обществе трех мегер. Которые в обычное время маскируются под нимф.       — Ничего, — чувствуя себя нашкодившим щенком ответил он.       Прозвучало это так и тихо и неуверенно, что Всеволод поднял на него удивленный взгляд: никогда прежде такой интонации от этого задиры он не слышал.       — Вот и мы тебе ничего не скажем, — довольно, словно толстый рыжий котяра, улыбалась Шестакова, успевшая выведать у медика, куда отправляется сборная через несколько дней.