Я заберу тебя с собой

      Лежа в кровати без сна, Глафира прислушивалась к звукам в доме грузинской четы. Преобладающим был шум телевизора и эмоциональные выкрики, доносившиеся со двора. Шато, дядя Вано и родственники четы Ивардава-Гвердцители.       Тинатин Зурабовны не было слышно, но переводчица легко могла представить, как она сжимает в длинных пальцах ткань своей юбки и не отрывает взгляда от телевизионного экрана.       Скорее всего, Вано Николаевич был прав: сегодня не спал весь Кутаиси, ожидая исхода олимпийского матча, который уже давно вышел за пределы простого спорта. В лице команд сражались две половины мира: капиталистическая и социалистическая. Только от исхода игры будет зависеть, склонит ли свою голову орел под натиском серпа и молота, или падут они под клювом звездно-полосатой птицы.       — Да-а! — Очередной радостный крик долетел до ушей Глафиры.       Женщина перевернулась на спину: темный потолок с бликами от вод реки будто был готов вот-вот обрушиться на лежащую и погрести или под обломками крыши, или придавить к самому дну Роани. Она задыхалась от непролитых слез: утро и день были яркими до невозможности и на какой-то миг печали отступили в сторону…       …чтобы вернуться с наступлением темноты и заключить Федорову в свои удушливые объятия, из которых невозможно выбраться.       — Го-ол! — Восторженно кричит другой подростковый голос. Сколько там людей, наверное…       Простыни под светловолосой были нагретыми и неприятно липли к телу: сон идти не желал, а горная река под окнами так манила. Это казалось чьей-то злой шуткой: когда-то она обещала брату, что ни за что не будет горевать по мужчине, не «принесет литовчика» в подоле. А сама, за тысячи километров от вершащейся истории вертится ужом на сковороде и хочет что-нибудь с собой сделать. В реку броситься, например.       «Не могу больше», — подумала Глаша, подрываясь с постели, скидывая с себя пижаму и распахивая окно.       Холодный влажный ветер ударил в разгоряченное лицо, размазывая по щекам слезы. Сейчас ей совершенно не важно, как она выглядит: обнаженная женщина в оконном проеме… тянет на статью двести шесть «Хулиганство». С другой стороны, женщина против воли усмехнулась — кто сейчас обратит внимание на нее? Все прикованы глазами к «Рубинам», «Радугам» и «Рекордам».       Очень скоро стало холодно, кожа покрылась мурашками и Глаша закрыла окно. Хватит хандрить, загляни своему страху в лицо, то есть — в экран. Быстро одевшись и скрутив волосы в узел, переводчица устремилась во двор. Она посмотрит этот чертов матч, даже если Модестас где-то сейчас сидит и напивается пивом, отмечая успешный побег из-за Железного занавеса.       Выйдя на веранду, она удивленно застыла: народу было ого-го. Кто сидел на расстеленном прямо на земле пледе, кто на скамье, кто на табурете. Казалось, что во дворе дома Вано Ивардава собралась вся улица Церетели. Хозяйка дома обреталась у дверного проема, притеревшись плечом к дверному косяку.       — Шумно слишком? — Спросила у нее Тинатин, стоило девушке поравняться с женщиной.       — Нет, сон никак не идет… днем отоспалась, похоже, — ответила ей переводчица, видя маленькие фигурки игроков на поле.       Грузинка пристально посмотрела на стоящую рядом москвичку. В электрическом свете видно, что у девушки слегка красные и опухшие глаза. Плакала и много. Да что же это за ишак такой?!       В это время, друг Вано, Темур — худощавый, с первой сединой, возмущенно выкрикнул на грузинском:       — Почему их тренер не выпускает Паулаускаса?       Глаша вздрогнула. Уже чудится везде фамилия несносного литовца…       — А кто его знает? — Ответил ему Вано, следя за игрой. — Может, бережет. — Лучше б Белова поберег бы, — проворчал его друг. — Этому-то что будет? Здоровый, как бык!       Разговор происходил на повышенных тонах и Федорова обеспокоенно смотрела на двух мужчин. Но бросая взгляд на Тинатин Зурабовну, она не видела ни малейшего признака волнения на ее лице.       — Спорят, почему Гаранжин не выводит на поле Пауласкаса, — перевела ей госпожа Гвердцители.       — Паулаускаса, — автоматически поправила переводчица и застыла.       «Модестас — на Олимпиаде?!»       Захотелось тут же оказаться в первом ряду и воочию увидеть обладателя рыжей шевелюры. Между тем, хозяйка дома с интересом посмотрела на Глафиру: мало того, что поправила, так еще и по имени назвала капитана сборной. Будто лично знакома…       — Шато, — позвала сына Тинаин.       Недовольная моська подростка повеселила москвичку. Будто за уши оттащили от огромной вазочки с мороженым.       — Найди, куда сесть Глаше, — сказала она младшему сыну.       У мальчишки радостно блеснули глаза — его новая знакомая все-таки будет смотреть матч!       — Пошли! — Он схватил ее за рукав кофты и потащил ее через ряд из сидящих и наблюдающих за ходом развития матча подростков. — Садись!       Шато указал на свободное место на скамье.       — А ты?       — На землю сяду! — Отмахнулся он, тут же проделывая озвученное.       Девушка кое-как примостилась на край и подобно остальным приклеилась взглядом к экрану телевизора.       Начался второй тайм.       Разрыв сборной СССР от янки таял на глазах. Разочарованные вздохи, вскрики, толчки острыми подростковыми локтями. Федорова не замечала этого, ловя моменты, когда камера выхватывала фигуру пятого номера. Он там. Играет со всеми. Не ушел. Или…       «Уходил. Но вернулся», — поняла москвичка.       ПРОИГРЫШ…       Молчание во дворе дома на берегу горной реки. Слышно, как по ту сторону экрана, в тысячах километрах от Кутаиси радуются американские баскетболисты.       — Ну… — подает голос дядя Вано.       Ошибка рефери. Три секунды у СССР, чтобы изменить исход матча.       ВОЙ СИРЕНЫ.       Никаких изменений — болельщики сборной США выбегают на поле, поздравляя спортсменов с победой. Пара кадров с разочарованной проигрышем сборной СССР.       Постепенно начинают вставать и уходить зрители небольшого цветного телевизора. Но трансляция и не думает прерываться. Что-то происходит. Помощник Гаранжина что-то кричит судьям матча, к ним выходит седоволосый мужчина в очках и бабочке.       Разочарованно вздохнувший Шато собирается подниматься с затекших ног, но его придавливает к земле узкая женская кисть с совсем не женской силой.       — Смотри, — говорит ему Глаша, кивая на экран.       Болельщиков прогоняют с паркета. Баскетболисты США кричат на сидящих за столом судий.       Техническая ошибка: три секунды не закончены и все еще в активе команды Гаранжина.       ЕЩЕ ТРИ СЕКУНДЫ. Вагон времени!       Шато зовет всех назад.       Слипшиеся от пота кудряшки Вани Едешко, которым восхищалась Валя. Невероятный бросок самого юного игрока сборной. Мяч летит через всю игровую зону и попадает в руки Саше Белову, который… забрасывает мяч в корзину.       Кутаиси кричит от радости. Громче всех кричат два двора: Саканделидзе и Коркия — родственники игроков, но и остальные жители грузинского городка на западе Грузинской ССР не отстают от них.       США НЕ СОГЛАСНЫ С ИТОГАМИ МАТЧА.       «Ожидаемо», — думает Глаша, задумчиво глядя на экран в разноцветных геометрических фигурах телевизионной испытательной таблицы — на канале объявлена профилактика. СССР выиграли, но это не точно.       — И что теперь? — Спрашивает Шато, морщась от противного звука, идущего из колонок «Радуги».       — Ждать утра, — говорит ему Глафира.       «Модя, по-любому, сейчас жалеет, что вернулся», — подумала она, поднимаясь со скамьи.       Как бы ей сейчас хотелось поговорить с Севой… Но до врача сборной сейчас не дозвониться — Мюнхен все-таки, а переносные телефоны еще не изобретены. Якобы.       27-28 июня, 1969 год       Глаша ставит точку на листе бумаги и закрывает тетрадь. Сегодня последний день практики. Завтра она уезжает обратно в Москву. Минуло меньше недели с Рососа, а цветущий и до отвращения счастливый вид Сандары изрядно подбешивает.       Подумать только, всего лишь ответила на чувства и все: нет больше сурово поджатых губ и сведенных к переносице бровей… Зато есть улыбка на все лицо и летящая походка, которой Ваганайте буквально порхает из аудитории в аудиторию и по коридорам университета.       — Неужели все на столько гладко? — Едко интересуется Федорова, откидываясь на спинку стула.       — Идеа-ально, — мурлычет мартовской кошкой подруга. — А ты уезжаешь завтра, да?       — Угу, — кивает девушка, наблюдая, как минутная стрелка встала на «двенадцать».       — Придем проводить, — кинула Дара, убирая вещи в сумку. — Виля тебе сумки нести поможет.       — Будто было бы что нести, — фыркнула москвичка, мысленно повторяя за ней: «Виля… Вилкас… Вилка, блин!».       Сумка, с которой девушка приехала в Вильнюс не сильно изменилась в объемах: несколько комплектов одежды, тетради и чуток гостинцев своим. Знаменитый торт «Шакотис», пара бутылок литовского пива отцу и брату, янтарная брошь маме Вере. Вот и все. Почти…       Ну, ладно, парочка пластинок, которых не найдешь в московской «Мелодии». Они лежали на дне сумки, завернутые в платья, и ждали своего часа, когда по выдавленным в виниле канавкам пройдется рубиновая игла звукоснимателя. Теперь точно все. Или нет?       — Нет, мы тебя все-таки проводим, — улыбнулась литовка. — Будешь мне писать?       — Конечно буду, — удивилась девушка. — Почему я не должна тебе писать?       — Мало ли…       — Смешная, — улыбнулась Глафира. — Иди сюда, Рапунцель.       Студентки обнялись. Знакомы всего четыре недели, а чувство, будто четыре года — так легко общаться с ровесницами Глаше прежде не приходилось. Думалось ей, что и Дара была такого же мнения. Сблизило их и изучение литовского москвичкой. Нашли они друг друга, иными словами.       — А ты на праздники в Москву приезжай, — говорит Федорова, запирая аудиторию.       — Покажу тебе Красную площадь, погуляем…       — Можно, — задумчиво кивает Дара. — А как там… Модестас?       Глафира едва не сломала ключ в замке.       — А при чем тут он? — Нарочито спокойным тоном спросила светловолосая.       Сандара удивленно посмотрела на студентку.       — Но как же? Йонинес же… Видела, как вы целовались…       — На «слабо» взял, — фыркнула девушка.       — А что потом делали? — Продолжала допытываться литовка. — Мы с Вилей вас потеряли потом…       Глаша покосилась на подругу, что смотрела на нее с огромным интересом. Не расскажи — дофантазирует, расскажи — как-то неловко. Да, поцеловались. Раз, …дцать. Гуляли по ночному Вильнюсу, встречали рассвет. Москвичка и сама не понимает, как опустилась до такого: гулять и целоваться с мужчиной, которого до этого видела один раз (без учета матюков в его адрес со стороны старшего брата).       Говорят же: «любовь с первого взгляда». В случае Глафиры Максимовны Федоровой — все иначе. Это не любовь, это нечто более мощное.       «— Когда ты возвращаешься в Москву? — Спрашивал у нее Модестас, провожая ее до общежития.       — Двадцать восьмого, в субботу, — Глаша привались бедрами к перилам. — Проводить хочешь?       — Вот еще! — Фыркнул спортсмен.       Об его ухмыляющееся лицо так и хотелось почесать кулаки.       — Ну и чего тогда спрашиваешь? — Возмутилась девушка, чувствуя себя несколько уязвленной. Ухмылка рыжеволосого стала еще шире.       — Просто хотел посмотреть на твое лицо, — растягивая слова, чтобы звучали особенно мерзко, говорит Модестас и с затаенной радостью видит, как сначала растерянное и малость разочарованное выражение лица девушки приобретает иные черты.       Действительно, сильно отличается от остальных девушек. Тем более, русских, не дающих прохода, стоит только одной узнать его и завопить: „Это же Модест Паласкас!“. За переиначивающие своего имени спортсмен был готов рвать и метать, пусть это даже и будет восторженная поклонница.       В принципе, он именно так и делал: словесно унижал девчонок в цветастых платьицах, протягивающих ему фотокарточки-записные-книжки. Кто-то убегал в слезах, а кто-то напротив, романтизировал его образ. Домашним девочкам ведь нравятся плохие парни, даже в СССР.       Паулаускас пытался как-то представить себе такую сцену с Глафирой в главной роли. Ничего. Такая, будучи оскорбленной своим кумиром, скорее обложит его трехэтажным матом, порвет карточку и попытается скормить ее ему же. Не получится — швырнет в лицо, предварительно плюнув в него».       — И куда сейчас? — Интересуется Дара.       — Гулять, — пожимает плечами Глаша. — Вещи давно уже собраны. Осталось только сдать ключи от комнаты коменданту.       — Мы на вокзал к половине девятого придем, — сказала напоследок Ваганайте, уже издали видя своего кавалера, меряющего шагами двор перед университетом. — До завтра!       — До завтра! — Глаша машет подруге, заодно приветствуя-прощаясь с Капасом.       Вечер проходит быстро: небольшая прогулка по центру столицы Литовской ССР, наткнувшись на симпатичное платье в комплект к броши для мамы — покупает. Не сказать, что денег брала с собой много: стипендия в тридцать рублей из которой не было потрачено ни копейки за четыре года учебы…       А смысл тратиться на всякое не нужное? Сева из-за границы привозил подарки, она живет дома — не в общежитии, можно сказать, на полном иждивении у родителей. И это не считая подработок в виде переводов и репетиторства. Сумма на сберкнижке уже перевалила за тысячу…       Честно, перед началом практики девушке очень не хотелось тревожить свои накопления, но мама настояла. Скорее, она пыталась девушке вручить сотню «на карманные расходы». Глаша отказалась и побежала в сберкассу, сняв со счета аж полтысячи «на всякий случай». Не тратить деньги в Москве, чтобы растрынькать в Вильнюсе…       Зная, что одногруппники будут спрашивать, что купила себе, раз ездила в кусочек Европы, девушка уже представляла, как напустит на себя преувеличенно одухотворенный вид и скажет, что приобрела гораздо больше, чем какие-то тряпки — знания. И ведь не соврет: о своей первой паре настоящих туфель на шпильке она тактично умолчит.       Ночь спит спокойно и просыпается с хорошим настроением. Прощается с комендантом — невысокой пожилой женщиной с молодыми глазами и не стандартным чувством юмора. Идет на остановку, едет до вокзала. Встречает там Дару и Вилкса: обменивается с подругой адресами и телефонными номерами. Когда Ваганайте отвлекается, баскетболист задаривает москвичке бутылку венгерского вермута, говоря, что если б не она, так и бегал бы за врединой с косой до колен.       Садится в поезд «Лиетува», закидывает вещи на свою полку в купе, где уже кто-то сидит напротив ее места. Выйдя из него, машет странной парочке литовцев, для которых послужила Купидоном и смотрит как отдаляется платформа вокзала. Позади раздается звук отошедшей в сторону двери купе. Чья-то рука обвивает девушку за талию и не успевает Глаша возмутиться, как слышит:       — А у меня в Москве снова сборы, — говорит знакомый голос с литовским акцентом.       — Идиот, — констатирует переводчица и подставляет щеку под губы.       …утро наступает слишком быстро — трансляция матча закончилась в четвертом часу утра. Напросившись помогать готовить обед, Глаша позевывает и режет овощи.       Хрипит репродуктор, поют звезды эстрады. Начинаются новости.       — …борная СССР стала чемпионом XX олимпийских игр в Мюнхене! — Услышала диктора москвичка.       Рядом радостно кричит Шота и бежит скорее рассказать отцу.       Тинатин Зурабовна улыбается: она видит, как светлеет лицо девушки. Значит, все-таки спортсмен? Тот, Па-у-ла-ус-кас? Странный вкус у Глашако, очень странный.