Я заберу тебя с собой

      Тишина стояла такая, что было слышно, как работают лампы. Все находящиеся внутри «Руди-Зельдмайер-Халле» замерли на своих местах. Их глаза были прикованы к мячу, что летел через всю игровую зону, минуя руки американских баскетболистов. Так же тягуче-медленно он попадает в руки Александру Белову, зажатому с двух сторон Джеймсом Фордом и Кевином Джонсом.       Саня отрывается от пола и закидывает мяч в корзину. Позади него орет не своим голосом Серый, ринувшийся через все поле для подстраховки.       Время возобновляет свой ход взрываясь криками советских болельщиков. Выбегают на поле фотографы и журналисты, чтобы урвать сенсацию из первых рук, но да Сашки Белова ой как не просто добраться: тот погребен под телами своих товарищей, кинувшихся на него с объятиями. Возникает куча-мала из баскетболистов и спортсменов советской сборной, пришедших поболеть за своих.       Баскетбольное поле разделено ровно пополам: радость на советской стороне и ошарашенность на американской. Сборная СССР вырвала зубами победу у американской сборной, не знавшей поражений вот уже тридцать шесть лет. Тренеру янки, Генри Айба не удалось забрать третье золото подряд.       Шокированные проигрышем игроки собрались вокруг своего наставника и смотрели на него: что дальше?       Мужчина пожевал губы и поднял на уставших молодых людей жесткий взгляд.       — Мы подадим протест, — уверенно заявил он и направился к столику судей.       Смеющиеся, плачущие, советские спортсмены через каждые несколько секунд поднимали глаза на табло: правда? Не показалось? USA — 50, URS — 51; ноль минут, ноль секунд. Даже Алжан, находясь в противоположной стороне зала, долго щурясь смотрел на табло и улыбался — они победили.       — Все-все! — Тяжело дышащий Владимир Петрович поднял руку, привлекая внимание подопечных. — Дисциплина, парни! Сейчас награждение.       Но его не было — сборная США подала протест. Как-то скомкано все свернули и попросили зрителей расходиться по домам. Объявили, что окончательные результаты будут объявлены лишь на следующее утро.       Ничего не понимающая команда набилась в раздевалку.       Модестас, чья жизнь всего за несколько дней сделала столько головокружительных кульбитов, повторил те же самые слова, как когда вернулся к команде и узнал, что «все кончено».       — И вот ради этого я вернулся?! — Спросил вымотанный игрой капитан, прислоняясь к прохладной стене.       — Всем хреново, Модя, не нагнетай, — тяжело дыша, просил Гена Вольнов, стаскивая с себя пропотевшую майку.       Как ни странно, но литовец замолчал.       Ожидание было смерти подобно: все сидели поникшие, гадали, рассудят ли честно, пойдут ли в угоду американцам и мировой общественности. Изредка раздавались шутки то с одного, то с другого конца раздевалки, но никто не смеялся — почти все были погружены в себя. Морально готовились к безжалостному вердикту, хотя и понимали, что он выбьет у них почву из-под ног.       Такое бывает раз в жизни: кажущийся бесконечным полет; искрящая энергия, которая так и рвется наружу; упоение игрой… И это у них хотят отнять, уже второй раз подряд. Что за безумный мир?       — А ведь в корпусе нас ждет пиво… — мечтательно закатив глаза, обронил Мишако.       — И сосиски, — добавил Зураб.       — Холодненькое пиво, м-м…       — Да помолчите уже! — Нервы не выдержали к неожиданности для всех у Сергея. — Все мы… хотим бухать. Не вы одни.       Открывший от удивления рот Коркия несколько мгновений не мигая смотрел на нападающего защитника, а после начал хрипло смеяться. Его поддержали и остальные.       Градус напряжения слегка понизился.       — Ну я же не железный, — оправдывается игрок.       — Были сомнения, знаешь ли, — говорит Мишако. — Ты же единственный, кто на свадьбе моей сестры ни глотка не сделал! Прямо, как тренер сказал! Железная воля, Сержико!       Смутившийся Белов едва-едва улыбнулся в густые усы.       — Он еще и улыбаться умеет! — Ахнул номер девять.       Все поддержали, начав охать-ахать.       — А где Модя? — Не увидел друга в помещении Белов.       — Не переводи тему, Серый! Да тут только что был! — Воскликнул Иван Дворный и так же, как и Серый начал искать капитана глазами.       Вот надевший очки Алжан, разминающий ноющую руку Ванюша Едешко, играющий молнией олимпийки Сергей Коваленко. Моди нет.       — Блин, это не Паулаускас, это — Гудини! Мастер неожиданных исчезновени — Делает вывод Дворный, бросая эту затею.       Модестас — он как кот. Сам по себе. Ушел-пришел, поластился-оцарапал, сожрал сметану и НЕ огреб люлей — потому что, котик-то любимый. Пни под хвост такого — и можешь проститься с любимыми тапками, а также свежепоклеенными обоями, еще и руки до локтей рассечет когтями.       У его бабки в Ясной Поляне был кот, такой же рыжий, наглый и пакостный.       — Мурзик хороший, просто вы с ним подружиться никак не можете, — говорила ему пожилая женщина, прижигая кровоточащие царапины зеленкой.       Ванька терпел. И все только для того, чтобы прийти в сборную СССР и застать там еще одного такого котяру. Самоуверенного, то и дело шипящего гадости на своем литовском.       Будто тот Мурзик, под конец жизни разжиревший в край, внезапно превратился в человека. Но как легкий форвард, Модя и правда, не заменим.       Тем временем, неподалеку от раздевалки с участием Модестаса происходила поистине шекспировская сцена: «Брать или не брать? Вот в чем вопрос…». Литовец с вожделением смотрел на ящик пива, которое держал в руках его родственник — Андреус, тот самый, причастный к сорванному побегу за кордон. Второй, дядя Владас, держал в руках сверток, от которого одурительно пахло копченностями и специями.       — Ar žinai, kad laimėjo! (Вы же выиграли!) — Настаивал Андреус, слегка тряхнув ящиком с пивом. Внутри соблазнительно звякнуло. Модя громко сглотнул — можно было представить, как он открывает бутылку и делает несколько крупных глотков.       — Čia toks dalykas… Dar nėra žinoma… (Тут такое дело… Еще неизвестно…)       Мужчина едва не выронил ящик из враз ослабевших рук.       — Kaip taip?! (Как так?!) — Вопрошают уже двое.       — JAV pateikė protestą (США подали протест), — опустил глаза капитан сборной.       — Bet už alų ačiū (Но за пиво спасибо), — благодарно кивает капитан сборной. — Aš paimsiu? (Я возьму?)       Он кивает на пакет со снедью в руках дяди Владаса.       Мужчина молча отдает еду.       Быстро прощаются и Паулаускас возвращается в раздевалку, где царит не здоровое веселье, отдающее безумием.       — Ребят, я тут покушать принес, — говорит Модя, появляясь на пороге.       — О-о-о! — Одобрительно орут баскетболисты, потирая ладони.       Война-войной, а обед по расписанию. Да и смириться с решением комиссии будет легче на полный желудок.       Колбаса, сосиски и мясной хлеб закончился быстро и время ожидания результатов вновь потянулось, как резина. Мысли, то и дело, вновь возвращались к грядущей переигровке. Осилят ли?       Модестас исподтишка разглядывал товарищей: ненадолго вынырнув из мыслей, те вновь начинали есть себя. Через одного от него сидел Сашка Белов, и видя его бледноватое лицо, литовец понимал, что номеру одиннадцатому лучше завтра посидеть на скамейке запасных. Парень сегодня выложился на все сто десять процентов, в прочем, как и все в команде.       Жар потирает одну ладонь о другую, ту, на которой не хватает пары фаланг. Нервничает.       Серый тоже, вон, отбивает здоровой ногой простой ритм: значит, колено начинает болеть. Как завтра играть? Последнее американское обезболивающее потратил на сегодня. А Севы рядом нет. Может, подслушивает той самой аппаратурой американцев или еще кого.       Глаша… Перед глазами возник образ: бледное от недосыпа лицо с легкими тенями под глазами, белые слегка трясущиеся губы, мазнувшие напоследок по подбородку и узкие ладони, толкнувшие в сторону дверцы авто. Как она сейчас? Должно быть, даже финальный матч не смотрела — из принципа. Как женщина отреагирует, когда он появится на пороге ее квартиры? Скорее всего, как в прошлый раз — швырнет чем-нибудь. Благо, не прицеливалась, а то быть Паулаускасу с шрамом на лице (в лучшем случае). Разделочный нож — такая вещь, знаете ли…       Мысли вновь возвращаются к предстоящей переигровке со Штатами. Замкнутый круг: фактически, финальный мачт состоялся, но результатов нет и не будет до тех пор, пока прошедшее состязание признают или не признают свершившимся по правилам. Действительно, ожидание — самое мерзкое, что только можно придумать.       По ощущениям спортсменов, время давно перевалило за четыре часа утра — но все так перенервничали, что спать было просто невозможно. Хотя кого-то смаривало ненадолго.       Модестас покосился на часы, что обретались на запястье друга и удивленно сморгнул: циферблат показывал восьмой час утра. Долго ж они здесь сидят.       Открывается дверь и вошел Сергей Григорьевич Башкин.       Все взгляды тут же направлены на помощника тренера сборной.       Сергей Григорьевич мял в руках влажный платок и рассматривал пол, выложенный кафелем.       — Ну? — В унисон выдавила из себя баскетбольная сборная.       Напряжение стало совсем невыносимым, что легче было сорваться и начать все крушить от ярости, либо зарядить этим самым напряжением далеко не маленькую мюнхенскую электростанцию.       — ПЕРЕИГРОВКА… — Обронил Башкин.       «Ну, вот и все», — пронеслось в головах оцепеневших баскетболистов.       — …в семьдесят шестом, — мужчина поднял на побледневших игроков улыбающееся лицо.       От молодецкого ора и топота содрогнулась олимпийская арена.       Выбегая из крыла, отведенного под нужды спортсменов, они натолкнулись на бронзового призера нынешней олимпиады — Женю Ловчева. Глаза молодого футболиста светились бешеной радостью.       — А-а-а-а! Поздравляю! — Кинулся он обнимать баскетболистов.       — Пошли с нами! — Приобнял Ловчева самый высокий из сборной — Сергей Коваленко.       — У нас есть водка и икра! — Вставил Мишако.       — И пиво с сосисками! — Восторженно добавил Едешко — сегодня-то ему точно разрешат пить столько же, сколько и взрослым мужикам.       Так и пошли на награждение — слегка подшофе и ну о-очень веселые и довольные. Даже Модя улыбался. Настроение не портили даже американская сборная, вернее, ее отсутствие за исключением одного спортсмена.       Как сказал им Владимир Петрович, отправляя мужчин в ледяной душ — после объявления окончательного результата, янки сразу же подорвались в аэропорт, отказавшись забирать медали напрочь.       Хотя, США на ступеньке с намалеванной двойкой… Эффектное вышло бы фото для LIFE…       Встречали баскетболистов и участников олимпиады в «Домодедово», что говорится «всем миром»: цветы, кричалки, вспышки фотоаппаратов. Попали они в свой автобус далеко не сразу: еще большее количество прознавших об успехе спортсменов было на улице.       — Смотрите, не зазвездитесь, — напутствовал своих подопечных Гаранжин на подъезде к общежитию. — Напоминаю, завтра у вас встреча с главными из Баскетбольной Ассоциации СССР. В полдень.       — Так точно! — Громыхнуло на весь салон.       Зайдя в свою комнату в спортивном общежитии, Модестас ощутил разницу между Западом и Советами. Стены вновь начали на него давить.       — Душно мне здесь, — литовец почти повторил слова, сказанные когда-то в Эссене.       — Опять хандришь, Модя? — Хлопнул его по плечу Сергей. — До зазнобы своей лучше сходи… Когда представишь-то ее кстати?       — Как только, так сразу, — отозвался Паулаускас. — Блин, Серый, вот скажи мне, почему в твою голову приходят такие гениальные мысли? Я с тобой за руку еще не рассчитался…       — Свои люди — сочтемся. Беги к своей девушке! — Литовца фактически вытолкали за дверь.       Приободренный словами Белова, Модестас вышел на осеннюю московскую улицу. В столице было прохладней, чем в Мюнхене. Засунув руки в легкую куртку, мужчина поспешил выйти на более оживленную часть улицы — поймать такси. В общественном транспорте, скорее всего, будет такой же ажиотаж как в «Домодедово», поэтому мужчина рассудил, что лучше один таксист чем куча пассажиров.       Все оказалось не так страшно: водитель попросил подписать бумажку для внука и только. Подъезжая к дому Глаши, он уже предвкушал встречу с женщиной. Отдав деньги таксисту и буквально вылетев из салона, Модя перешагивая через две ступеньки поднялся на третий этаж.       Открыв дверь собственным ключом, он щелкнул включателем в прихожей и прошел в квартиру. Воздух внутри странно пах — нежилой квартирой. Баскетболист прошел в спальню — кровать застелена, идеально. Не Глашин стиль. Закралось подозрение в том, что…       Он прошел на кухню. Подоконник был пуст — обычно на нем стояли горшки с геранью, кактусом и декабирстом. Он бы и с букетом приехал, но помнил, что переводчица подобные подношения не одобряла, расстраивалась. А кактус, что ютился в аккуратном темно-красном горшке он подарил в прошлом году. Глафира на него обиделась — разгадала смысл, который Модестас вложил в подарок. Но обижалась она недолго, так что, тем же вечером спортсмен был прощен и ему не пришлось ни возвращаться обратно в общежитие, ни спать на диване в гостиной.       Модя сел на табурет в темной кухне.       «Куда же ты сбежала, Глашка?».