***
Все меняется тем же вечером. Мирон успевает убрать со стола пустую коробку из-под пиццы и поставить бутылки, как Слава, поднимая взгляд от телефона, сообщает: — Меня зовут на «СТС». В ответ на немой вопрос он пожимает плечами. — Мне не зашкварно, — Слава отчего-то смотрит настороженно, словно ожидает подъебок и нападок. — Я хочу свою хату и мамке с сестрой помочь. — И что ты там будешь делать? — Мирон садится за стол и пододвигает ему бутылку. Он не думает, что зашкварно, хотя… Бля, все же «СТС» — это какая-то совсем дикая хуятина, а Ургант — как-никак качество. — Сидеть в жюри, — Слава хватается за бутылку так, будто хочет спрятаться за ней, хотя выражение его лица все такое же похуистичное. — Очередное говношоу, похуй вообще. — Все зашкварно, — качает головой Мирон: — и «Первый», и «СТС», и с «Серебром» засветиться. Баттл-рэп не простит, сам знаешь. Он открывает свою бутылку. — Не парься, мне все равно, поверь, сам проходил через все это дерьмо. — Тебе реально Мэйджер Лэйзер предлагали пятнадцать лимонов за фит? — после небольшой паузы задумчиво спрашивает Слава. — А тебя правда на «СТС» зовут? — Мирон широко улыбается. — Темная сторона славы. Телик говно, ты там хер че сможешь, будешь делать и говорить, что скажут, так что готовься. Он попивает пиво и смотрит грустно. Похоже, беспечные денечки закончились. Славу ждет телик, первый сольник и тур, Мирона — стадионы, их обоих — внимание прессы и ненависть от бывших собратьев по андеграунду. Нарния безжалостно выплевывает их обратно в реальность. Слава тоже мрачнеет на глазах: замыкается в себе, отзывается неохотно и лениво, кривляется и сучится, даже ебется как-то словно неохотно, думая о чем-то другом, а после и вовсе отворачивается, заграбастав себе большую часть одеяла. Правда, уже посреди ночи он, наверное, думая, что Мирон спит, ненадолго жмется к нему всем телом, целует между лопатками и со вздохом снова откатывается в сторону. На утро они разъезжаются.***
Мирон чувствует себя брошенным в русло дичайше быстрой горной реки, полной водоворотов, опасных порогов и подводных камней. Его несет со столь стремительной скоростью, что что-то анализировать при всем желании не получается. Подготовки, репетиции, встречи, постоянное разруливание проблем — телефон не замолкает ни днем, ни ночью. Сотни людей ежедневно ждут от него каких-то ответов, тысячи людей ждут его в своих городах. Слава тоже пропадает: у него самого тур, пусть и меньшего масштаба, а теперь еще и это новое шоу талантов. Первый выпуск Мирон смотрит уже в туре и уже заебанный в край. Он уверяет себя, что не планировал это, но в гостинице очередного города N, хуй знает какой губернии, есть телевизоры в номерах, а мини-бара нет, так что «приходится» смотреть всем окситабором. — Это пиздец, — выносит вердикт Охра. — Точно, — кивает Мирон. Потому что так и есть — пиздец полный. Потому что на телевидении умеют делать красиво, и этого не отнять. Слава красивый настолько, что внутри все горит. Нет, из него не сделали гламурную суку или мачо, он остается собой — чуть ленивым, циничным правдорубом, своим парнем, простым и охуенным. Глядя на экран, Мирон в очередной раз отмечает силу роста. Рядом с Киркоровым все обычно выглядят мелко и блекло, но не Слава. «Он сияет изнутри», и Мирон невольно любуется, даже гордится им. Слава выглядит круто. Мирон не слушает комментарии Охры с Порчи или песни участников шоу, он понимает, что пиздец соскучился. Сколько они не виделись? А сколько не говорили? Мирон не помнит. Он не помнит, в каком городе находится, какие уж там даты? Когда выпуск заканчивается, он пишет простое: «Я посмотрел». Слава отвечает мгновенно и шлёт сообщения одно за другим, словно только и ждал, когда можно будет: «Ну, ты конченный, конечно». «Сейчас бы после концерта СТС смотреть… М-м-м, обожаю». «Только не говори, что совершил этот подвиг ради моего ебла в зомбоящике». «Надеюсь, тебе есть, где смыть кровь из глаз и ушей». «Как иркутские малолетки, „Девочку-пиздец“ хоть знают?» «Хорошо разогрел для меня публику? Я через два дня там буду». «Во Владике пиздец холодрыга, не едь сюда». «Там Киркоров! — Мирон не сдерживается и перенимает его манеру. — И Брежнева! А меня за „Серебро“ баттлил, гад, они хотя бы не годятся мне в матери!» Он отправляет это и следом: «Занят сейчас?» «Посмотрел „мишки-гамми“ и собираюсь спать». «Шутка. В начале подрочу». Неожиданно Слава присылает сэлфи — растрёпанные отросшие волосы, привычно расслабленно-вкуренное выражение, прищур и кривая ухмылочка. «Если Брежнева моя мать, то Оксимирон — мой отец». «Инцест укрепляет семью». Мирон смотрит на фото ровно десять секунд и нажимает кнопку вызова. Он соскучился по Славе, и похуй, что Охра должен скоро вернуться в номер, потому что за пивом не ходят вечно. Вначале в кадре появляется подушка и кусок плеча, но потом и вся Славина голова, правда, в ебучий «квадратик», потому что вай-фай в иркутском отеле так себе даже в номере люкс. — Окс-кс-кс-кс… — издевательски зовёт его Слава — видимо, у него изображение не появилось вовсе. — Не видишь? — Мирон бессмысленно трясет телефоном, понимая, что от этого ничего не зависит. — Ты у меня тоже херовый. Слава то ли смеётся, то ли булькает, изображение зависает к хуям, а через секунду и вовсе отрубается. Ещё пара попыток заканчивается так же безуспешно. «Ну вот, а я так надеялся на приватный видеочат, даже ширинку уже расстегнул», — грустный смайлик в конце фразы добавляет ситуации комизма, хотя дерьмовая сеть, конечно, бесит. Мирон психует и набирает обычной связью. Похуй, сколько это будет стоить денег, он король рэпа, или кто? — Внимательно, — нарочито серьезно басит в трубку Слава. — Как дела? — спрашивает Мирон, тут же понимая, что по телефону — это не то. После того, как он только что видел Славу в экране, хочется его видеть снова, прикоснуться, улыбнуться, а не пороть в трубку какую-то чушь, когда не особенно знаешь, что, собственно, хочешь сказать. — Лучше вопроса не мог придумать? — беззлобно ворчит Слава и шумно вздыхает в трубку. — Сейчас бы ебонькнуть щелбана по твоей лысой черепушке, — он издает странный звук, похожий на мурлыканье. — Ты когда домой? — спрашивает Мирон, понимая, что сам-то он еще очень не скоро, да и у Славы теперь это дебильное шоу, которое в Москве. — До Нового года безвылазно, у меня каждый день концерты, и, знаешь, это, конечно, совсем не то же самое, что откатывать стадионы, но я уже весьма заебался, — откровенно говорит Слава. — Кстати, ты не заценил шутку про белоснежкоежку, а шипперам, между прочим, понравилось, — мелет какую-то чепуху он. — На моих концертах все орут Гнойный — пидор, — смеется в ответ Мирон, — это какой-то сюрр, честно говоря. Я заценю лучше альбом, надеюсь, это будут твои песни, а не мои. И бля, ты дебил? — он хмурится в экран ноутбука, где медленно грузится график концертов Славы. — Кто так ставит себе тур? Решил умереть на сцене во имя «Антихайпа»?! — Кто-кто, тот, кому нужны бабки, — в голосе сквозит равнодушие. — Я думал, ты уже заценил альбом и придёшь подпевать на концерт в Новосибе, — он выдает свое настроение ещё одним вздохом в трубку. — Забей. Ты был прав, все, что хотят мои слушатели — песенки про Окси. — Бля, прости, — Мирон поспешно гуглит еще и альбом, — я послушаю, правда. Дважды. Не обещаю, что мне понравится, но послушаю. Мне «Окси знает все» зашло в свое время, — пытается он подбодрить Славу. — Иди нахуй, — неожиданно обижается тот — это слышно по голосу, хотя Слава усмехается в трубку. — Так придёшь?.. — начинает он, но в этот момент в комнату возвращается Охра в компании каких-то чуваков, и Мирону приходится прервать разговор.***
В Новосибе творится какая-то дичь. Мирон уже жалеет, что так сильно растянул тур. Дни между концертами не помогают отдохнуть, а лишь утомляют. Гостиницы, плохая еда, постоянная нехватка сна и комфорта постепенно выбивают из колеи. Мирон злится на эти слабости, но ничего не может с собой поделать. Теперь поп-артисты с их «чесом по стране» вызывают у него некислое уважение. Те, кто годами в турах, пожалуй, заслуженно получают свои миллионы. Он часто думает о том, каково Славе с его бешеным графиком и наверняка не люксовыми номерами. Половина окситабора чихает и вытирает сопли, Мирон уверен, что в «Антихайпе» иммунитета не больше. Концерт у Славы в местном мелком ДК, переделанном под клуб, и Мирон целый день размышляет о том, стоит ли туда заявиться. Если его узнают, будет нехуевый скандал. Это не поймут представители обеих сторон. К тому же концерт — это не свидание. Посмотреть на Славу на сцене в толпе его фанов — не то, что Мирону хочется на самом деле. С другой стороны, учитывая дальнейшие перспективы, быть в одном городе и не встретиться, настоящий кретинизм — особенно, когда увидеться хочется до дрожи в коленках. Вечер близится, а он так и не решается на «да» или «нет» и только больше бесится из-за этой неуверенности. «42», — присылает ему Слава, когда время подходит к половине двенадцатого. «Ты когда уезжаешь?» — все же закидывает удочку Мирон. Он не знает планов Славы. Может, у того самолет через час, может, афтепати, а может, что-то еще. У Мирона в запасе еще сутки с лишним, а у Славы завтра другой город, но не попытаться — сгрызть самого себя, потому что потом вообще неизвестно, когда и как. «В 6 утра», — приходит лаконичный ответ, но Мирон интуитивно чувствует чужое ожидание, или во всяком случае ему хочется думать, что Слава тоже ждёт встречи. «Сильно заебался? Я бы по пиву дернул», — пишет Мирон в надежде, что Слава еще не лег и уже не нажрался. «Жду тут», — Слава присылает геолокацию — какой-то бар недалеко от клуба, где он выступал. Мирон собирается быстро, комбинируя вещи таким образом, чтобы скрыть большинство выдающих его татух и вообще выглядеть максимально неприметно. Его ебло светит с плаката на каждой улице — тур давно распродан, концерт завтра, а это значит, что узнать его в баре или на улице, плевое дело. К тому же, Слава тоже теперь не самый последний представитель подземки, так что вдвоем они очень рискуют. Но да похуй. Выпить с коллегой по рэп-сцене — не преступление.***
Славу кроет: его поглощает то дикая эйфория напополам с угаром и драйвом, то черное злое уныние и усталость, но саркастичная мысль, что этиология его маниакально-депрессивного псевдорасстройства, похоже, кроется в незащищённом сексе, периодически возникает в голове и не даёт усомниться в собственной адекватности. Славу качает на волне нарастающей популярности, укачивает в самолётах и откачивают от спидов. Слава раскачивает клубы. Он херит здоровье, нервную систему и репутацию, жертвует сном, свободой и собственными принципами, но всё ещё наивно верит, что щит "Айнтихайпа" сделан из протоадамантия и выдержит испытание любыми зашкварами. Вот только Слава не суперсолдат, не герой комиксов, не добро и не зло, он «не» в увеличенном масштабе, «не» в квадрате или даже десятой степени. Ему нравится, уподобляясь некоторым умникам, звать себя нигилистом, антагонистом и футуристом, но сейчас хочется отрицать только самого себя, поменять форму и плотность, будто газ или другое химическое вещество, сменить пластинку, придумать очередной псевдоним. Пердануть в глазок следящей за ним камеры! Хочется скуриться или вздернуться. — Привет, Белоснежка, — встречает Слава Мирона деланно похуистично и громко, но с милой обезоруживающей улыбкой — все любят котиков, а котикам хочется любви. — Ты похудел, — Мирон садится напротив, не снимая капюшон и смотрится сейчас как барыга или преступник в бегах. — Телик высосал? Слава не спешит отвечать, улыбается лишь уголками губ и щурит глаза, пытается почувствовать настроение Мирона. — Просто перешёл на низкокалорийное пиво, — Слава тайком вытирает вспотевшие ладони о джинсы и невольно оглядывается по сторонам. — Подумал, звать тебя к себе в номер моветон, — криво усмехается он. — Я с Охрой живу, — просто отвечает Мирон и берет его стакан с пивом, — ты хорошо в телике смотришься. Обсуждать проект хочется меньше всего. — Ты же в курсе, что все уже доснимали? Победил усач, дальше можешь не смотреть, — быстро проговаривает Слава. — Ой, бля, это ж первый выпуск, ты усача ещё не видел… Короче, забей, это трэш. — Ты там, — Мирон делает паузу и широко улыбается, — возмутительно милый! Можешь попрощаться с баттлами, тебя размажут за телик, не сомневайся. — Спасибо, кэп, — Слава закатывает глаза. Несмотря на похуистический настрой, ему всё равно становится немного стыдно, он нервно тарабанит по столу и не смотрит на Мирона. — Мне похуй, — сообщает Мирон, — можешь хоть в золотом огоньке петь, я лоялен. Он снова прикладывается к пиву и замолкает, хмурится, будто думает о чем-то своем. Слава ему не верит, но немного расслабляется. Правда, ненадолго: раздражение поднимается в нем вместе с осознанием, насколько сильно ему важно мнение этого носатого зазнайки. Он не выдерживает, тянется через стол и щелкает по шнобелю напротив — жест дурацкий, детский даже, но ему похуй — хочется хоть немного сократить пропасть, что, как он чувствует, снова незримо разверзлась между ними, проверить, что ему еще можно вот так нагло нарушать чужое пространство, что еще можно прикасаться, а не только смотреть со стороны. Слава показывает язык в ответ на охуевший взгляд Мирона и забирает назад свое пиво. — Шоу дебильное, на самом деле. Несправедливое абсолютно, — зачем-то говорит он. — Но люди меня удивили, их настоящие эмоции. Ебать, я даже разнылся как-то под попсовую песню, — стонет Слава, закрыв лицо руками. — Чего? — Мирон недоверчиво поднимает бровь. — Ты?! Бля, надеюсь, это покажут! — ржет он, но вдруг хитро щурится. — Че, уже поступают интересные предложения от продюсеров? Уверен, Киркоров рад новому знакомству. — Киркоров душка, — в тон ему отзывается Слава. — Гвоздь моей программы больше не «Окси знает все», а «Зайка моя». Первый русский рэп, йоу! Мирон неожиданно мрачнеет, подзывает официантку, заказывает виски. У той на лице отражается смесь эмоций — видимо, узнает, но он смотрит так сердито, что она не решается ни на что. — Набивай себе цену, — бросает Мирон, не глядя, — на телике можно нормально подняться. Вот уж не думал, что мой твитт такое сотворит с тобой. — Пиздец у тебя ебло перекосило, — Слава впивается в него взглядом: Мирон кажется… разочарованным. Во рту появляется привкус чего-то кислого. — Да, бля, я не знаю, — Мирон выпивает свой виски и трет лицо. — Я… Боюсь, наверное? — он неуверенно смотрит на Славу. — Тебя сожрут на ТВ, а подземка не примет обратно. Ничего не останется. — Возьмешь к себе под крылышко? — ерничает Слава — в то, что Мирон действительно переживает за него, не верится. — Буду писать текста на баттлы в обмен на императорскую милость. — На "Фрэшбладе" ты бы пригодился, — невесело кивает головой Мирон, — я ведь не умею панчи писать. Слава, скажи, тебе уже предлагают рабство в телике? — он срывается и залпом допивает. — Свое шоу? Переезд в Москву? Что?! — Эм, — глупо выдает Слава и озадаченно хмурится, не понимая, что значит такое поведение. — Ничего не предлагают, с чего ты это вообще взял? — пожимает он плечами. — Намекали на второй сезон, но хуй я еще раз подпишусь на эту хуятину. — Соглашайся, — машет рукой Мирон, — не слушай меня. Ты не должен… Короче, не должен. Он качает головой и явно не договаривает, терзаемый хуй знает какими демонами. — Да что такое-то? — не выдерживает Слава. — Не должен что? Заебал говорить загадками, — он устало трет лицо. Хочется свалить уже в номер, может даже подремать хотя бы пару часов перед вылетом, обнимая самое, блять, дорогое, вот только Мирон вряд ли захочет ебаться в дешевом отеле, когда самого ждет империум лухари. — Не должен хранить для меня ебучую Нарнию, — горько усмехается Мирон, — ты должен жить, как тебе хочется, вот и все. Он знаком просит официантку повторить и смотрит так пиздецки несчастно, что, кажется, сейчас завоет. — Идём, — Слава встаёт и роется в карманах в поисках денег. — Если ты не идешь в Нарнию, Нарния идёт к тебе, — переиначивает на свой лад он и выдавливает улыбку, пытаясь как-то подбодрить Мирона, а то от вида его печального еблета самому снова хочется сдохнуть. На улице холодно, и Мирон прячет руки в карманах. — Ты один живешь, что ли? — он прикуривает и останавливается. — Или выпрешь Замая? — Один. Меня бесит, как киргизский выродок храпит, — Слава тоже натягивает капюшон. — Ты бы не курил на холоде, дебил, горло простудишь. — Сказал тот, кто катает по концерту в день, — огрызается Мирон. — Думаешь, я не знаю, как это делается? С Димой мы на этой хуйне два года чесали по стране, только тогда материал был чище. — Спиды — они и в Африке спиды, — отмахивается Слава. — Не нуди, как старпер, тебе не идёт. — Помнишь, что я тебе сказал тогда? — Мирон неожиданно сжимает его плечо и разворачивает к себе. — Обещаю, папочка, что буду долбить поменьше, — закатывает глаза Слава. — Бля, мужик, чего ты распереживался так? Я не наркоша, герыч по вене не пускаю! — Я серьезно, — Мирон с силой встряхивает его. — Ты дашь слово. Или нихуя больше не будет. Слава, — он нервно сглатывает, — я нахрен прикрою весь твой «Антихайп», блять! — Да иди ты нахуй, — от неожиданности отшатывается Слава. — Чего доебался? Тебе зашкварно, что ли, не пойму? Он чувствует, что закипает: бесит даже не то, что Мирон ведёт себя как ханжа и лицемер, а то, что опускается до примитивного шантажа. — Сам иди нахуй! — орет Мирон. — Нахуя себя убивать?! Бухай, ебись, прись на телик, но не долби, блять! Он хватается за голову и рычит то ли от злости, то ли от отчаяния. — Хочешь нахуй поехать башней, как Дима?! — Нет, хочу как Славик! — паясничает Слава; сердце, кажется, хуярит в глотке, мешая орать. — Заебись, я все ждал, какой ты найдешь повод, чтобы меня кинуть! Красава, выглядишь пиздец благородно! Герой хуев! Мирон застывает, смотрит злобно и даже сжимает кулаки. Неужели полезет драться? — Мне бросить свой тур, тебя забрать от твоих?! Что?! — он толкает Славу в плечо. — Бросить тур, серьезно?! — Славу пробирает истеричный смех. — Ебать ты шутник, Окси! — Не смешно нихуя, — цедит Мирон, — не хочу хоронить еще и тебя, блять! Слава, — он выдыхает, видимо, пытаясь успокоиться, — тебе не двадцать лет, загнешься как Рома! Это заставляет резко прикусить язык и даже немного устыдиться. У Мирона бешеные глаза и даже трясутся губы, Слава шагает к нему и заключает в объятья. Мирон все еще злится, и это очень хорошо чувствуется по напряженной спине и пальцам, которые до боли сжимают славины плечи. — Я серьезно, — он поднимает голову и смотрит сердито, — я не твоя мамочка, меня хуй проведешь. Хочешь баттлить, рубить бабло с ТВ и концертов — бросишь долбить. Я не дам тебе себя угробить во имя хуеты, можешь меня ненавидеть. Слава его ненавидеть не может, как бы всегда не хотелось. В груди предательски щемит. — Я тебя… — он сглатывает ком, снова прижимая Мирона к себе, и трусит: — не ненавижу. Извини. Он не может ничего обещать, но хочется хоть как-то реабилитироваться в его глазах. — Дай слово, — требует Мирон, снова отстраняясь. — Даешь? — Ну, Мирон, я не смогу, — несчастно стонет Слава. — Мне до Нового года ебашить, я и так загнусь! — Кофе, бухло, хорошее настроение! — Мирон выразительно смотрит на него. — Хочешь быть крутым рэпером — учись! Слава сжимает зубы, чтобы снова не ляпнуть чего-нибудь лишнего, хотя язык чешется огрызнуться. — Блять, нравится тебе поучать, да? — ворчит он. — Куда бы мы все без тебя, отец русского рэпа! — Никуда, — улыбается Мирон, — я создал русский рэп, я отец, сам подтвердил. И, как хороший отец, я буду о тебе заботиться, хочешь ты того или нет. Так что Славик, смирись, — он хлопает его по плечу, — я хуй отстану и буду нудеть. Слава засасывает его, не дав договорить: повыебываться Мирон всегда успеет. Губы непослушные, холодные и шершавые, поцелуй выходит сумбурным и рваным, но от него пробирает сразу до резкого, почти болезненного возбуждения. Мирон отвечает с каким-то отчаянием, цепляется за него, прижимается крепче, обнимает за шею, тянет на себя. Наверное, со стороны это выглядит смешно, может, он даже встает на цыпочки, но какая разница, если это так охуительно горячо и круто! Мелькает дурная мысль, что было бы, если бы кто-то узнал их сейчас или даже заснял вот так целующихся посреди хуй знает какой улицы. Спустя пару минут они всё-таки прекращают это безумие, идут до гостиницы молча и быстро, не смотря друг на друга. Пропустив Мирона вперед, Слава закрывает за собой дверь в номер и, не включая свет, так же безмолвно начинает стаскивать с себя одежду. — Стой, — Мирон подходит к нему и останавливает, перехватывая руки. — Сколько у тебя времени до подъема и отъезда? — Это имеет значение? — замирает Слава. — Или теперь станешь читать мне нотации о важности сна, блять? — Буду, угу, — Мирон чуть сжимает запястья, — сколько времени? Слав, я пиздец как хочу тебя, но еще хочу, чтоб ты не сдох, ок? — Я посплю в самолете и потом как прилечу, не еби мозги, умоляю, — ноет Слава и, так как Мирон всё ещё удерживает руки, наклоняется, чтобы потереться о его щеку своей. — Времени вагон, успеем дважды поменяться, — почти клянчит он. — Судя по тому, как ты юлишь, времени нет нихуя, — усмехается Мирон, но сам стаскивает толстовку и быстро целует в угол рта. — И че группис у вас нет, что ли? Ты прям изголодавшийся, — хитро улыбается он, поглаживая Славу по плечам. — Блять, я надеюсь, у тебя тоже нет! — выпаливает тот, выдавая свою ревность. Мирон смотрит на него как-то совсем странно. Продолжает на автомате поглаживать за плечи, но думает явно о своем. — Как ты дожил до двадцати семи с таким сердцем, — бормочет он, качая головой, — не понимаю просто. «Что ты несёшь, придурок?» — хочется сказать Славе, но вместо этого снова наклоняется за поцелуем. Они кое-как добираются до кровати, но Слава не спешит — просто обвивает Мирона руками и ногами, утыкается губами в шею, дурея от его запаха. На душе всё ещё погано: Мирона не хочется делить ни с кем, дрянная мысль, что кто-то другой может целовать и касаться, а главное — получать от него ласки в ответ, вкручивается в мозг ржавым гвоздем и прошибает холодным потом. Хорошо, ему хотя бы хватает ума молчать, меньше всего в глазах Мирона хочется выглядеть жалко. Возбуждение резко сходит на нет. — На самом деле, я не думаю, что способен сегодня на подвиги, — осторожно начинает Мирон, прижимаясь к Славе и устраиваясь так, словно они собрались не трахаться, а спать, — я без допинга, заебан, расстроен и выпил, — он качает головой, — скоро ты точно от меня сбежишь из-за занудства, и я даже не стану тебя за это винить. — Хуй тебе, не дождешься, — беззлобно фыркает Слава, немного успокаиваясь, и тянется за телефоном, чтобы поставить будильник. Засыпают они оба мгновенно. Утром имперский и поменьше туры продолжаются.