У меня есть Окси

Новый год приходит внезапно. Точнее, тридцать первого числа Мирон обнаруживает себя совершенно свободным и без составленного на ближайшие сто часов графика мероприятий. Весь окситабор разбежался по домам. Кто — отсыпаться, кто — резать салаты, и Мирон недоверчиво ходит по совершенно тихой и какой-то пустой квартире, в которой он не был уже очень давно. Тур был изматывающим, долгим, полным переживаний и эмоциональных всплесков в стиле Мирона: лютый кутеж, восторг, веселье — тоска, апатия, бренность всего сущего. Фоном для всего этого оставались Слава с его грустными песнями из нового альбома, которые были все как одна, и постоянные переживания из-за его наплевательского отношения к собственному здоровью. Отдушиной служило ебучее шоу. Вся команда на удивление мирно восприняла странную традицию смотреть выпуски и даже не стала спрашивать, на кой-хуй Мирон добрых полтора часа пялится на Гнойного, если показывают не баттл. На экране Слава по-прежнему красивый, и от выпуска к выпуску он становится все более своим, родным — искренним и хорошим. Мирон с улыбкой наблюдает за ним и частенько тайно гордится. Это его Славик — самая яркая звезда там, самый остроумный, честный и умный член жюри. Мирон скучает, но пишет редко. У него дел невпроворот, мозг перегружен, да и Слава тоже явно еле живой. После такого марафона хочется сутки лежать, и, кажется, Мирон это и делает. Но на носу Новый год, а значит, пора что-то предпринять по этому поводу. Мирон не предпринимает ничего. Он бездумно пялится сперва в стену, скуривая три сигареты подряд и запивая кофе, потом зависает у окна, где, вроде как, собирается выпасть снег, но пока что ни хуя. Потом звонит Охра и интересуется, ко скольки подваливать. Мирон забивает на десять и думает, что стоит, пожалуй, продумать какой-то стол. Пацаны приедут вечером и к двенадцати всех ждут в «1703», но разогнаться дома, проводить год своей небольшой тусой, нужно обязательно. Собираясь на улицу, Мирон невольно начинает думать о том же, о чем думает каждый на планете в этот день. Что дал ему этот год? Хорошее, плохое, какие промахи, какие победы? Мирон может выкатить нехуевый такой список со знаком и плюс, и минус. Один гребанный баттл чего стоит! На улице свежо и приятно. Мирон закупает продукты и возвращается домой, продолжая свои размышления. Похоже, это был чуть ли не самый насыщенный год за последние пять лет уж точно. И основным составляющим его так или иначе был Слава. Мирон смеется сам над собой, понимая, что ровно год назад не мог и представить себе не только свой позорный проеб всухую, но и последующие события. Впрочем, странно, что он еще способен удивляться, учитывая тягу его судьбы к нежданчикам титанических размеров. Дома по-прежнему неуютно и тихо, особенно на контрасте с веселой и оживленной улицей. Мирон размышляет, не стоит ли прогуляться, но не может придумать цели. Листая ленту, он сразу натыкается на свежие сторис от Славы, сперва хмурится, но тут же начинает хохотать:  — На еду котику подсобите? — спрашивает Слава в камеру. На экране он такой живой, смешной и родной, что хочется смеяться: душа нараспашку и привычный «антихайп» под расстегнутой курткой, без шапки, но в дурацких очках, непозволительно весёлый и взбудораженный. Слава на пару с Фалленом клянчит деньги у прохожих, люто угарая и снимая все это прямо в центре города. Истошно орущий Гриша торчит из куртки Светло, и все это на фоне торгового центра с самой большой проходимостью в городе. Мирон качает головой: Слава не изменился, не скрючился от тура, не зазвездился от телика. Он такой же, родной и близкий, и совсем недалеко сейчас — пешком минут десять. «Прогуляемся? Дам денег на корм», — пишет ему Мирон, понимая, как сильно соскучился. «Делай репосты, делай лайки, Соня Мармеладова — надежда грайма», — невпопад отвечает Слава, но пока Мирон размышляет, что это значит, приходит ещё одно сообщение. «Котика домой отвезу, приеду». Пока Славы нет, Мирон успевает сделать пару записей в твиттер, поздравить с наступающим тех, кому это нужно, позалипать в соцсетях и выпить кофе. Темнеет рано, и прогулка уже не кажется хорошей перспективой, хотя до вечера еще далеко. Слава звонит через два часа. — Я тут в магазе, купить чего? Ну, там шампусик, шпроты… Гандоны, — бодро спрашивает он. — Меня пугает твой вопрос, бро, раньше ты их не уважал, — Мирон улыбается на знакомый голос. — Мне есть, о чем спрашивать тебя? — Новый год — новая жизнь, не слышал? — из трубки слышится бряканье бутылками. — Может, я в кои-то веки пытаюсь быть серьезным и ответственным, — как обычно не ясно, шутит Слава или говорит серьезно. — Или кто-то хорошо покатался по стране, — цедит Мирон, не то что бы шутя, но и не всерьез. От этого «антихайповского» настроя по жизни можно ожидать чего угодно. — У-у-у, грозный Мирошка ревнует? — тянет Слава. — Ладно, нахуй гандоны. Бля, — тут же ржёт он, — мое самое романтичное признание в верности. — В которое верится с трудом, — продолжает злиться Мирон, хотя никаких прав на это не имеет, потому что у них со Славой явно не тот вид отношений, который предполагает верность. Наверное. — Мужик, имей совесть, я ж молчу, хотя у меня поводов больше. Я дневники твои смотрел, — Слава сопит в трубку. — И че там? — непонимающе хмурится Мирон, нащупывая в кармане сигареты. — Дай угадаю, я зазнался, я долбоеб, придурок, и все это ради хайпа? — Ты слушаешь только меня? — пародирует Мирона Слава с отчётливой злостью. — Девка поехала на тебе, а ты и рад. Надеюсь, она не сдохла после того, как ты ее выебал. — Бля, так и знал, что ты доебешься, — Мирон сердито прикуривает, — но мне надо быть ближе к народу, так Женя говорит. Они нашли ее хуй знает где, я просил только, чтоб постарше, а не школьница. — Конечно, не хочется же срок за совращение малолетних, — продолжает плеваться ядом Слава. — Иди нахуй, мы не трахались! — Мирон закатывает глаза и выходит на балкон, потому что на кухне и так уже дышать нечем. Правда, тут же заскакивает обратно — там жижа из талого снега и ветер. — И неужели тебе не похуй, с кем я сплю? Как-то не по-антихайповски. — Вот сейчас совсем не смешно было, — по-настоящему злобно цедит Слава. — Открывай давай, наглядно поясню тебе, на что мне похуй, а на что нет. Одновременно с его словами звонит домофон, и Мирон скидывает звонок. Слава неуклюже вваливается в квартиру, тут же натаптывая грязи у порога, пока разувается, сует Мирону пакет из супермаркета и быстро вытряхивается из промокшей куртки. Мирон не успевает ничего сказать, как оказывается резво и борзо вжат в ближайшую стену. — Сигарета, Слава, блять! — дергает башкой Мирон, но от требовательного поцелуя не уйти, Слава мнет его губы своими с каким-то садистским рвением, словно нарочно стремится сделать неприятнее и больнее. — Сука ты, — выдыхает он, оторвавшись на мгновение. — Ненавижу тебя, уебок конченный, — как-то несчастно припечатывает он и снова лезет целоваться. — Что опять не так? — выдыхает Мирон, когда они чуть успокаиваются после этих первых жадных поцелуев. У Славы какой-то дурной и шальной вид, но Мирон думает только о том, как он соскучился и как было бы круто оставить Славу здесь, и самому никуда не ходить. — Ничего, порыв души, — глухо отзывается тот, поднимает пакет, что уронил на пол Мирон, и без приглашения проходит на кухню. Мирон следует за ним и замечает, как озирается Слава — будто ребенок, что приехал из лагеря, и не узнающий свою комнату. Он не торопясь выставляет поистине уебищный продуктовый набор на стол, а потом вдруг протягивает Мирону небольшой сверток — аляповатый и криво перевязанный. Наверняка нарочно. — С Новым годом, жидок, это тебе от Дедушки, — тянет он. — Только при мне не открывай, положи под елочку. — У меня тоже есть, — Мирон мысленно благодарит сам себя за предусмотрительность, — будешь сейчас смотреть или с боем курантов? — Сейчас, конечно, че я благородный лох, как ты, что ли? — насмешливо фыркает Слава, но по глазам видно, что он смущен и не ожидал ответного внимания. — Тогда и я сейчас открою, я тоже не лох! — смеется Мирон над этой глупостью. Это так круто, что Слава не просто владелец ключей от Нарнии, он ее приносит в дом, как Кока-Кола — праздник. И вот так обмениваться подарками и чуть волноваться от того, зайдет или нет, и что достанется тебе — забытое чувство из детства! Мирон не помнит в упор, когда с ним такое вообще было. — Разворачивай тогда, — кивает Слава. Мирон разрывает упаковку и достает чуть потрепанную пикетажку — неизвестно, где Славе вообще удалось раскопать такой раритет, но с абсолютно чистыми нетронутыми страницами в миллиметровую сетку. На форзаце полустертые буквы и цифры сообщают, что это ленинградское издание тысяча девятьсот тридцать пятого года. — В душе не ебу, что ты будешь делать с этой херней, — выдает свое волнение Слава. — Но, может, тебе удастся нанести Нарнию на карту? — Хрена себе, — Мирон пораженно смотрит на него, — честно, я ожидал подъебы про жидов или там гандонов каких-нибудь. Спасибо. Это и правда немного выбивает из колеи, он чувствует, что будто даже краснеет. — Да, я выбирал между этим и еврейской шапочкой, — тушуется под его взглядом Слава и хватается за бутылку «Российского», как будто действительно планирует пить это пойло. — Ну, и где мой подарок, зажать решил? — грубовато спрашивает он. Мирон быстро суется в прихожую, где валяется еще не до конца распакованная сумка. — Короче, я был в Нью-Йорке, — начинает он, возвращаясь с пакетом, — там можно что угодно заказать и нормального качества. Вот, считай, что я все осознал и признал, — он протягивает подарок, волнуясь, хотя, заказывая, был уверен, что выбор отличный. Теплая толстовка с вышитым, а не криво наклеенным «Я — грайм», это и комплимент, и личное желание Мирона, потому что все шмотки Славы обычно стремные, особенно — мерч. — Ого, в нашем колхозе такого забугорного шмотья отродясь не видели, — Слава щурится, рассматривая подарок, словно ищет в нем какой-то подвох, но, ясное дело, не находит. — Охуенчик, пасиб! — в итоге довольно заключает он, быстро стягивает свою цветастую кофту и напяливает новенькую толстовку. — Я — грайм! — кривляясь, тянет он. — Угадал с размером, — выдыхает облегченно Мирон, — расскажешь миру, откуда подгон? — спрашивает он, словно невзначай, но вкладывает в это больше, чем хочет показать. Их отношения определенно достигли какой-то стадии и требуют соблюдения социальных норм, обозначения границ, верности, подарков на праздники и прочего. Требуют? Мирон не знает. — Да, ща твит заебашу, что мне мой парень Мирошка задарил, — на полном серьезе выдает Слава и тянется, чтобы в своей излюбленной манере щелкнуть Мирона по носу. — Ну, какой же дебик, я не могу! Давай еще поставим СП во «Вконтакте», вот это будет по-серьезному! Мирон морщится и берет сигареты. Все-таки эти встречи раз в несколько месяцев та еще хуета. Каждый раз — как в первый, не знаешь, как подступиться и чего ожидать. Зато и секс обычно тоже как в первый раз. Он прикуривает и признается: — Я скучал, ты мне нужен, я ревнивый, депрессивный и самовлюбленный, я не умею жить просто, у меня всегда сложно и серьезно. Он давится дымом и замолкает, испугавшись собственной исповеди, которая больше похожа на список, но герои не боятся, а идут до конца, и Мирон поворачивает голову, чтобы посмотреть в глаза. Слава в буквальном смысле этого слова растекается на стуле и по столу — разъезжается локтями, что упер в столешницу, и разводит колени, взгляд его расфокусируется, а по лицу расплывается глуповатая улыбка. — Лучше скажи, когда уже можно перевозить шмотки? Только имей в виду, у меня одних зубных щеток штук восемь, самая пиздатая с Дарт Вейдером, и я тебе ее не отдам, даже если пообещаешь минет каждое утро, — мелет он. «Поймаю на слове!» — тут же решает Мирон. Не серьезно, конечно, а так, через стеб, но он заберет свой кусок Нарнии, потому что сколько можно уже забивать хуй на то, что действительно нужно? — Как проспишься после праздника — вези, — он насмешливо щурит глаза, — или сольешься с темы? Слава резко поднимается так, что стол опасно вздрагивает и брякает пошатнувшаяся бутылка, которую он отставил, так и не открыв. — Идем, — тащит он Мирона за футболку, — это надо скрепить грязным трахом без гандона, а то так мило и сахарно все, блять, что у меня уже в горле першит, — беззастенчиво пиздит Слава. Мирон ржет, еле успевает затушить сигарету и следует за ним. В конце концов, если ты сам выбрал Нарнию, нет смысла сопротивляться, ворчать или пытаться устанавливать правила. Для серьезных дел, где ты — босс, есть «Букинг Машин» и «Олимпийский».

***

— Возвращение блудного попугая, — без энтузиазма тянет с порога Ваня, встречая Славу. — А где шарики и хлопушки? — ворчит тот, спуская на пол коробку. — Слишком накладно, каждый раз устраивать праздник, — Фаллен с подозрением косится на коробку. — Чё притащил? Я думал, ты зарёкся что-то выносить из имперского дома. Все равно обратно переть. Из коробки раздается шуршание и характерный писк, так что лицо Ваньки тут же светлеет. — Нихуя, — Слава деловито пристраивает новенькую куртку посреди родного хламья. — Ему Филя не понравился! — Он же согласился на кота, — Ваня уже вовсю тискает черного котенка, — че он залупается теперь? Или имперские только породистых принимают? — Имя не понравилось, — поджимает губы Слава, по-хозяйски проходя на кухню. — Мне бы и не сложно поменять было б, но тут я слово дал. Обещал кота в честь Бедросовича назвать, и назвал. А этот пидор против. — Вы заебали сраться, — Ваня одной рукой держит кота, другой достает водку, — дважды в месяц, я веду статистику, — он лезет в холодильник за закусью. — Но я люблю послушать, какой Окси мудак, так что начинай. — Да что тут говорить, мудак он и есть, — Слава бродит по кухне, проверяя, словно что-то могло измениться за время его отсутствия, хотя был он тут последний раз позавчера. — Ты лучше расскажи, чё Охра в засосах весь ходит? Как вижу, смотреть страшно, кажется, умирает человек. За дисс с тебя наконец решил спросить? — он аккуратно выравнивает граненые стаканы на столе. — Охра котов не обижает зато, — флегматично пожимает плечами Фаллен, — коты — путь к любви и взаимопониманию. Так что там жидок? — он проверяет телефон. — Молчит пока что, гордый. Они ритуально разливают водку и садятся друг напротив друга. — Ну, короче, я ж лысое уебище хотел изначально, чтоб на Мирона походило, на него и забились, — начинает Слава, — Но эти лысые все дорогие, падлы, да и я таких не люблю, ты знаешь. Выбирал-выбирал, все не то. А этого как увидел за помойкой, сразу понял — мое! Классика. —  Конечно, твое, — со знанием дела говорит Ваня, не расставаясь с котом, — но тебе не твое нужно, а ваше! Сечешь? Слава вздыхает — Ванька как обычно со своими комментариями попадает точно в цель. — Да знаю я, — соглашается он. — Но котик уже есть, его обратно не вернёшь, потому что Мирошке, видите ли, не нравится. — Ты же знаешь, что и кот, и Мирошка никуда не денутся, — Ваня пожимает плечами. — Он смирится, забей. Мирон звонит через полтора часа. — О, рекорд, до этого было два с половиной, — ухмыляется Ванька, демонстрируя экран, и с удовольствием сбрасывает. Слава знает, что Мирон позвонит еще раз, и Ваня снова скинет — у них своя система кодов и шифров, выработанная за десяток предыдущих ссор на пустом месте. — Кота не отдам обратно, — бурчит Слава, почесывая свежие царапины. В кухне стоит полумрак, и висит завеса дыма. Все слова про «бессердечного мудака» и «плясать под чужую дудку» уже сказаны, Слава пребывает в стадии вредный, но не злой. Мирону приезжать еще рано. — Говорит, что не будет убирать дерьмо за Киркоровым, — сообщает Ваня, читая сообщения, — и что сейчас твоя очередь мириться. Бля, какие долбоебы! — А в прошлый раз разве он первый был? — чешет репу Слава и пьяно икает. — Он нас выгнал, вот пусть сам теперь и думает, как вернуть обратно. Нам с Филей и тут неплохо. — Че, ехать уже? — деловито спрашивает Ваня. — Или рано еще? Пишет, ты забыл шапку, холодно. Заботливый какой! — Я ее никогда не ношу, алло, — хмыкает Слава. — У меня ее нет даже. Чё он привозить собрался? — Подмазывается, хитрый жидяра, — кивает Ваня. — Выбей из него клевый домик для Фили и когтеточку. И для Гриши тоже, потому что я заебался быть семейным психологом за так. — Чтобы он мне потом все время поминал свою императорскую щедрость? Нахуй, — ворчит Слава. — Я теперь тоже та еще знаменитость, могу и сам себе позволить. Он встаёт, чуть пошатываясь, и, отобрав у Вани котенка, поднимает его на вытянутых руках, чтобы рассмотреть, — чутка плешивый, лохматый и худой. — Ну хорошенький же, — выносит вердикт он. — Ещё отожрется на имперских харчах. — Я вызываю жида, — Ваня строчит в телефон, — потому что Гриша обиделся и ушел. Он может нассать на мой ноут, и тогда Окси точно придется раскошелиться. А Филя классный, я одобряю. — Ур-ур-ур, я вызываю Эльдорадо, — тянет, чуть фальшивя, Слава и догоняется водкой. — Надо было телок каких-нибудь для массовки позвать, вот бы Мирошка охренел. — Помнится, последняя ссора была из-за ревности, — Ваня насмешливо щурит глаза, — или предпоследняя. Когда был день рождения Дена и были бабы. Никогда не забуду! — ржет он заливисто. — Этот голубь даже написал хуятину в твиттер. Что-то про честь или верность. Я нихуя не понял, но было смешно. — Бля, мне тоже, — вспоминая, поддерживает его Слава. — Только я потом всю неделю был снизу, а это нихуя не весело. — Нихуя про это знать не хочу, — тут же кривится Ваня, — извращенцы! — А то Охра тебя не ебал? — закатывает глаза Слава. — Или у вас неправославная раскладка, и ты его сам трахнул? Я думал, ты дисс для этого написал. Ваня смотрит на него уничижительно и не спешит отвечать. — Пять минут до прихода Моисея в обетованные земли! — объявляет он, глядя в телефон. — Готовься. Слава тут же натягивает на лицо похуистическое выражение и накатывает ещё пятьдесят грамм. — Я буду Иорданом, у которого он загнётся. Когда-нибудь так точно, — для верности прижимает он котика к себе. В дверь звонят, но Слава сидит с гордым видом, и открывать приходится Ване. На немой вопрос Мирона он только закатывает глаза и уходит в свою комнату. — Привет, — Мирон застывает в дверном проходе на кухню и смотрит одновременно сердито и будто испуганно. — Шалом, — кивает Слава. — Мы тут с Бедросовичем решили простерилизоваться перорально. А то вдруг я тоже заражу вас чем, Мирон Яныч. Такого человека беречь надо! — Бля, нет! — бесится тут же Мирон. — Хотя бы просто Филя, но Бедросович — это же пиздец! — Эй, Бедрос, — обращается Слава к котику, — ты согласен как плебей не иметь второго имени? Куда говоришь его послать? — продолжает кривляться он, благо алкоголь не мешает вести себя как ебанашка. — Почему ты каждый раз надираешься? — Мирон проходит вперед, пододвигает табуретку и садится напротив Славы. — И почему всегда съябываешь? — Напиться и забыться! — громогласно восклицает Слава. — И вообще-то сегодня ты нас сам выгнал. — Потому что заебало, — красноречиво объясняет Мирон. — Пошли, поздно уже. Весь день опять проебан из-за ебучего кота. — А вот это уже слишком! — мстительно щурится Слава. — Извинись перед котиком, иначе никуда мы с тобой не поедем. Филя теперь член семьи! — Слава, мне работать всю ночь, — Мирон смотрит устало и требовательно. — Ты меня выбесил. Кот твой тоже страшный. Бля, погоди, — он выставляет руки в жесте капитуляции, — я полюблю его, ок? Не сразу, но постараюсь. Но будет очень круто, если меня тоже иногда будут любить, а не посылать к хуям и не сваливать чуть что, хлопнув дверью. Прости. — Если сомневаешься в моих чувствах, почитай лучше фанфики, там об этом красивей, чем я могу, — хмуро отзывается Слава, не глядя на него. — Вот умеешь же меня виноватым оставить, благо что жид! Да, я уебок и инфантильное хуйло, надо было думать, с кем связываешься! Теперь приходится проявлять мудрость, потому что ты старше и отэц, — пьяно бормочет он, чувствуя и стыд, и вину, и много ещё поганого. — Кто любит, не съябывает, — бросает Мирон и осекается. — Неважно, — он отводит глаза и подходит к окну, чтобы открыть форточку. Слава молчит: а что тут скажешь? Ныть про собственные страхи и комплексы — что надоест, разочарует, задолбает в край? А эти побеги, вроде краш-теста, если Мирошка прибежал, значит, нет, ещё немного терпения осталось. Слава не знает, что будет делать, когда Мирон не придет. — Каждый раз это пиздец, — будто отвечает на его вопрос Мирон. — Ясно, что никто вокруг нас в твои побеги не верит, но я верю. Он хмурится, глядя в пол. Слава знает, как непросто Мирону показывать любые свои слабости — у него гордость и самоуверенность в тройном объеме, выше нормы любого здорового человека. — Домой поедем, или таки оставишь меня с Киркоровым здесь? — примирительным тоном спрашивает Слава. — Больше не сбегу, отожравшегося котика с собой не потаскаешь, а в заложниках у тебя я Филю не оставлю, кто знает, насколько в действительности велика твоя ненависть к королю российской поп-музыки, — он суетится, пытаясь то ли убрать со стола, то ли вытереть его котом. — Ты мне сейчас пообещаешь, — неожиданно выдает Мирон, наблюдая за ним, — никаких других котов и вообще животных. Даже тех, кто умирал на помойке и кого ты спас от хулиганов! Один кот. — Без базара, — соглашается Слава. — Мне других и не надо, — он нарочно формулирует так, чтобы не было понятно, всё ещё о котиках он или уже нет. Мирон ничего не отвечает на это — маячит унылой геройской фигурой у окна, нервно теребя в пальцах славину пачку. Он не курит, потому что в который раз бросил, и Славе хочется запихать ему сигарету в задницу — просто из духа противоречия, что у Мирона есть пресловутая сила воли, а у него нет. У Славы вообще ничего нет, кроме Окси, который то ещё сокровище. Скорее ебланище, но Слава, как бы банально это не звучало, не обменял бы его ни на одно богатство мира. Ведь если откинуть понты и пафос, его Окси действительно знает все. — Мне других и не надо, — повторяет Слава, подходя к нему и вручая Филю как трофей. — У меня есть Окси, и я его люблю. Не знаю, почему Бутер ещё не записал про это песню. Мирон закатывает глаза и мученически вздыхает, словно говоря этим, что он думает о неуклюжих славиных признаниях. Ставит кота на стол и возвращает внимание Славе. — Но теперь ещё есть и Филя! — между тем продолжает пиздеть Слава, когда оказывается стиснут в объятьях. — Короли рэпа и попа. Да Сонечка ушлая телка! Отхватила себе все самое… — Слав, — мычит ему в толстовку Мирон. — Понял, завалил. — А лучше бы такси вызвал. Или, дай угадаю, нет денег? Слава лишь кивает и счастливо улыбается. Счастливым деньги не нужны.