***
Утром бегать от собственного мобильника уже как-то не с руки, и он наконец набирает пин-код. «Сука, так нечестно», — последнее от Славы. Сообщений много, и можно проследить как меняется экспрессивность и градус эмоций с каждым новым: от ироничных до злых и отчаянных. «Бузова звонит, просит передать, что готова уступить тебе свое место без кастинга». «Сними хотя бы видео, что я еблан! Только не меньше, чем на час! Чё я хуже ЛСП?!» «Я уже ладошки стёр тебе надрачивать! Кончай!» «Смс платные вообще-то, имей совесть, жид, я потрачу все, что с тебя поимел!» «Возьми трубку, блять! Во Славу Нарнии!» Мирон не отказывает себе ни в мрачном торжестве — налажал, вот и бесишься, ни в тоске — все могло быть не так, ведь Слава действительно еблан неблагодарный — не оценил степень оказанного ему доверия. Не решив, что можно ответить на эту тонну писем, Мирон тащится на кухню. Во всяком случае, Славе явно не похуй, и это уже делает реальность чуть лучше. Звонок в домофон застает его уже за чашкой кофе. Мирон снимает трубку молча, зажав губами сигарету, и чуть не роняет ее, потому что слышит славин бас: — Служба доставки! — Я никого не вызывал и ничего не покупаю, — сообщает он из вредности, но трубку не вешает. — У меня подарок для Мирона Яновича, — продолжает Слава. — Получите, распишитесь. — Я брезгливый, не люблю секонд-хэнд, — сучится Мирон, стряхивая пепел на пол. — Хабаровский вещевой рынок «Выборгский», — бурчит Слава и не выдерживает: — Ну, впусти меня уже, осел! Мирон медлит пару секунд, но все же жмет на кнопку, уже мысленно обменивая свою гордость на светлые глаза и улыбчивые губы. Он скучал по Славе, поэтому не дать ему шанс все же неправильно. Мирон открывает дверь в квартиру и возвращается на кухню, планируя изображать максимальное равнодушие. Нужно хотя бы попытаться выиграть в очередном баттле с Гнойным. Тот долго шуршит в коридоре, разуваясь и снимая куртку, словно специально тянет время, но, когда входит на кухню, одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, — Слава просто волнуется. Это почему-то удивляет — Мирон ожидал скорее агрессии и нападок, чем вот этой обезоруживающей неловкости. — Как перелет? — неуклюже спрашивает Слава, не решаясь сесть, и пилит профиль Мирона настороженно-выжидающим взглядом. — Длинный, — цедит Мирон. Делать вид, что все в порядке, смысла нет, учитывая количество неотвеченных вызовов. Бля, они и правда как на ебучем теле-шоу для глупых девочек, хорошо хоть рядом нет камер. — Чего пришел? — он поднимает глаза на Славу, надеясь, что взгляд выражает максимум презрения. — Ну, ты в молчанку решил поиграть, — резко огрызается Слава и явно начинает нервничать еще больше. Бегающий сейчас взгляд и дёрганые движения так не вяжутся со всей его дерзостью, отсутствием тормозов и придурью, что это кажется даже милым. — Ты все неправильно понял, — с трудом выдавливает Слава банальность. — Это же просто дурацкая фотка, ничего не значит. — Никаких проблем, бро, — криво улыбается Мирон, — еще что-то? Он прикуривает новую сигарету и откидывается спиной на стуле. Слава прекрасно все понимает, так что повыебываться вполне можно, ведь никаких объяснений еще не последовало. — Я пришел от тебя, Родик уже сидел у нас, зашёл попрощаться… Он накуренный был, ну, я тоже чутка, — сбивчиво рассказывает Слава. — Одно сраное сэлфи, ну, чмокнул в щеку… Чё такого? Мы ж не ебались! — он почти падает на стул, словно эта запальчивая речь отняла у него все силы. Мирон смотрит на него и мысленно добавляет: «Да, неужели?!» — Будут еще фото или нет, мне похуй, — сообщает он раздраженно. — С любимым Славиком, — издевательски тянет он, припоминая подпись к фото Родика, — лучшим в баттл-рэпе. — Ну, хочешь допишу в комментах, что лучший только после тебя? — страдальчески вздыхает Слава, но Мирон не реагирует, и Слава, прищурившись, вдруг разражается гневной тирадой: — Мне похуй, поэтому я буду тебя гордо игнорировать, да? Не просто пошлю нахуй, потому что заебал, а выражу тебе все свое высокомерное презрение! Ок, я так-то в курсе, ты — звезда, я — хуйло, что примазался, сегодня нужен, завтра уже нет… Просто ответь тогда, нахуя вообще было подпускать ближе? Вот тебе мой номер, Славик, обосрись от радости, только все равно хуй ты меня достанешь! Не представляешь, как это бесит! — Ты не успел заебать, а уже переметнулся, — сердито отзывается Мирон. — Блять, Слава, ну какого хуя?! Ебучий «Дом-2», еще и в моей футболке, — он осекается, понимая, насколько жалко это звучит. — Ок, мне не похуй, и у меня проблемы с доверием. Думаю, ты неплохо меня изучил до баттла и должен был догадаться. — Да знаю я, что ты обо мне думаешь, — Слава корчит недовольную рожу. — Ты — королева драмы, я конкретно пересрался, думал, ебнусь, пока дождусь утра. — Почему? — невольно удивляется Мирон. Волнующийся Слава — это нечто новое, и что с ним делать, пока не ясно. — По кочану, — Слава ставит локти на стол, едва не ложась на него, и тянется к Мирону. — Не хочу проебать тебя, дебил, — вот так просто ляпает он, заглядывая в глаза. Мирон чешет нос чуть растерянно: такие откровения от Славы не могут не смущать. Привычнее слышать подколы и подъебы. — Не проеби, — не находит ничего лучше, чем сказать, он. — Хотя я тот еще пиздец, конечно. Слава тут же расслабляется, усаживается обратно и криво усмехается. — Ещё какой! Обещал Америку показать и тут же слился. — Там тоже пиздец, — Мирон встает, чтобы поставить чайник. — Знаешь, я иногда охуеваю сам с себя, — сообщает он, повернув голову, — правда. Ебучие американские горки и биполярка до кучи. Проиграл тебе, разъебал Дизастера. Закончил Оксфорд, загнался из-за селфи. Кладу на всех хуй, бешусь, когда хейтят «Горгород». Он наливает кипяток в кружку и поворачивается к Славе. Вероятно, тому до пизды все эти «еврейские сказки», и Мирону лучше бы заткнуться. Но, кажется, словно Слава его и не слушает вовсе. Он смотрит взглядом шальным и мутным, развязно развалившись на стуле и кусая губу. Мирон привычно выгибает бровь, но не успевает съязвить про дешёвую порно-демонстрацию, как Слава подрывается и в прямом смысле бросается на него: хватает за плечо и грубо впивается в губы. Мирон успевает только отставить подальше дымящуюся чашку, чтобы избежать ожогов. Отвечать на поцелуй практически не получается, потому что Слава слишком активный, требовательный и будто даже злой. При всем желании перехватить инициативу невозможно, да Мирону и не хочется. Гораздо приятнее отпустить хоть на время собственные загоны и снова быть не Окси, а Мироном. Со Славой это получается, как ни с кем другим. Но сомнение все равно гложет, и Мирон с силой разрывает поцелуй. — Что было с Родиком? — он презирает себя за эту слабость и ревность, но не может не спросить. — Я посадил его в такси, и он упиздовал обратно в Хабару! — запальчиво выдает Слава, забираясь Мирону под футболку и, похоже, его кроме собственного возбуждения уже ничего не интересует. — Нахуй его, — соглашается Мирон. Время для ревности уже прошло, и он поднимает руки, предлагая Славе стянуть футболку. — Пересмотрел кухонного порно? — все же не сдерживается он. — Почему каждый раз начинаем здесь? — Ну, я критик с дивана мамин, — копируя интонации Мирона, тянет Слава, — а ты кухонный философ, где ж тебя ещё ебать? — он задиристо лыбится, подначивая и провоцируя не понятно на что. — Кровать, Слава, — поучительно сообщает Мирон, — в этой квартире есть кровать. Мирон и сам не знает, отчего ему нравится вести себя таким образом — он вовсе не выебистый придурок. Ну, ладно, такой, но не с близкими людьми. Вот только Слава действительно провоцирует, словно играет на самом дерьмовом, что есть в Мироне — ебучей двойственности, когда и пятерки по всем предметам, и матерные тексты во всех треках. Всю жизнь Мирон борется сам с собой и предсказуемо проигрывает. Ботаника не переучишь, как ни пытался Шокк, а бунтаря не скроет застегнутая на все пуговицы рубашка. Мирон застывает и смотрит на улыбчивого Славу. Солнце через окно озаряет его сзади, создавая странный эффект свечения, будто у святого. Мирон зависает, наблюдая это чудо, и даже собирается спросить Славу о себе, будто тот и правда знает ответы на все вопросы. — Делай, что хочешь, хуй с тобой, — выдыхает он. И Слава делает, своими действиями в который раз доказывая, что ему вообще-то похуй и совсем не нужно разрешение: сосется как дикий, хватается за Мирона, вжимая пальцы, словно хочет оставить следы, трётся, жмется, напрашиваясь на ласки. В какой-то момент Мирон все-таки перехватывает инициативу. Пользуясь преимуществом небольшого роста, он подлезает у Славы под локтем, захватывает его руку и, чуть заломив ее, заставляет его замереть. — Мне вот интересно, — тянет он, щекоча губами чужую шею, — а нашу Сонечку саму-то хоть раз ебали? — Не для тебя моя роза цвела, — насмешливо хмыкает Слава, но сбитое дыхание выдает его возбуждение. — Не сохранил для меня цветок, значит? — вторит Мирон, толкаясь пахом вперед. — Веры нет таким вот Сонечкам! Слава напрягается, но вырваться не пытается — ждёт, что будет делать Мирон дальше, и все так же тяжело дышит. — Как насчет реванша? — спрашивает Мирон, уже понимая, что затевалось как шутка, перестает ею быть. Трахнуть Славу хочется по-настоящему: не ради самоутверждения или задетой гордости, а просто потому что он может себе это позволить. — У тебя кишка тонка, — нервно усмехается Слава, но нарочно дёргает тазом, теснее прижимаясь к паху Мирона: он явно предлагает себя, и это заводит еще больше. — А тебя можно и не на кровати, — заявляет Мирон, резко дергая его за ремень джинсов, — не королева же хип-хопа! — Не дотянешься, карлица, придется встать на табуретку, чтобы мне присунуть, — голос Славы меняет тональность и теперь весь состоит из лениво-развязных блядских интонаций. — Сам прогнешься, — Мирон успевает дернуть ширинку и сжать его член через белье, понимая, что Слава совершенно точно не против. Он выдыхает сквозь зубы, а ещё пара точных движений рукой заставляют его тихо и просяще выстонать что-то неразборчивое, но подначивающее. — Надо было тебя так лапать на баттле, точно бы просмотров за ночь было не десять, а все двадцать миллионов, — продолжает Мирон, уже вовсю хозяйничая у Славы в трусах. — Вот это был бы ролик века! — А кто-то говорил, что я много пизжу, — нетерпеливо толкается в ладонь Слава. — Давай уже переместимся на твой траходром! Неудобно же будет, — сбивчиво проговаривает он, но тем не менее заваливается на столешницу, прогибаясь в пояснице. — Нахуй, мне и здесь неплохо, — Мирон резким движением сдергивает с него джинсы с бельем и замирает. — После ссоры всегда самый улетный секс, — сообщает он Славе, прижимаясь к его спине и упираясь стояком в задницу. Дождавшись согласного кивка, Мирон отстраняется и прикипает взглядом к голой пояснице. Наклонившись, он целует, постепенно задирая выше футболку, продвигаясь губами по спине Славы вперед, насколько хватает роста. Тот стягивает ее и отбрасывает в сторону. — Что по опыту? — деловито спрашивает Мирон, снова прижимаясь к нему и чуть толкаясь вперед. Он не спешит раздеваться: в том, что Слава сейчас перед ним голый и уязвимый, а он сам — нет, есть особенный кайф. Не то чтобы его так уж пьянило ощущение власти, но и не без этого. Ебучие две стороны личности и в сексе остаются на месте, и сегодня Мирон сам себе и плетки, и тентакли. — Я баттлился шестнадцать раз, делай выводы, — из вредности говорит Слава. Он прячет лицо в сгибе локтя и рефлекторно отзывается на каждое прикосновение. — Пиздишь, — усмехается Мирон, — про тебя дохуя зашкваров типа мочи в ботинке, но нихрена про личную жизнь, я узнавал. Пока выдает это, он думает, как все же будет правильнее поступить со Славой. Не то чтобы у Мирона в каждом ящике кухни была смазка, поэтому, может, было бы и лучше, если бы Слава и правда ебался до него направо и налево. Впрочем, вряд ли раньше у него были сплошь феи. Рассудив, что панки бывшими не бывают и грязи не боятся, Мирон сует ему под нос палец: — Поможешь мне? Слава хватает его губами и засасывает внутрь слишком поспешно и неуклюже, чтобы от Мирона укрылось его смущение. Слава напряжен и взвинчен, грудная клетка ходит ходуном, но палец он облизывает старательно, даже пытается, чтобы выходило эротично, щекоча языком и не сразу выпуская изо рта. — Шестнадцать, как же, — ворчит Мирон, понимая, что будет непросто. Слава зажат и явно нервничает, как и он сам. Вероятно, со стороны, вот так раскорячившись, они выглядят несколько уебищно, но пора уже перестать постоянно представлять вокруг себя камеры. Мирон снова начинает целовать спину, отвлекая и Славу, и себя. Пальцы в заднице — это пиздец смешно, но и пиздец, как возбуждает. Собственный член стоит уже давно, и идея засадить без подготовки кажется все более привлекательной, но Мирон медлит. Он продолжает методично, не торопясь, будто бы успокаивая Славу, хотя собственное лицо уже свело от напряжения. Вот она проблема редкого секса, когда он случается, ты почти становишься подростком, который дорвался. Слава шипит сквозь зубы даже от осторожных действий, или просто раздражается, что не получается расслабиться. Мирон тянет его за волосы, чтобы увидеть лицо, потому что понять, нравится Славе или нет, сложно. Получается резче и сильнее, чем планировалось, но неожиданно Слава низко стонет и становится значительно податливей. Его глаза закрыты, но он облизывает губы, сильнее запрокидывая голову следом за рукой, словно поощряя такой жест. Мирон повторяет вместе с движением пальцев внутри, и Слава отзывается громче. Это очень воодушевляет. Еще несколько хватов за волосы, и Мирон не выдерживает. — Пиздец ты развратная девочка, Соня, — сообщает он сквозь зубы, пытаясь влажными от слюны и пота пальцами расстегнуть собственный ремень. — Погоди, — словно выплывает из морока Слава, оглядывается через плечо, — ты на сухую собрался, что ли? Смазки нет? Мирон не успевает ответить ничего внятного, как тот уже, бормоча что-то матерное, неловко выкручивается, едва не падает на колени и сам лезет к его ширинке. Он не раздумывает и не медлит, сразу берет в рот целиком, не потрудившись даже толком стащить белье и джинсы. — Я не… — Мирон так и зависает с открытым ртом, хотя ему это в общем-то не обязательно. Пожалуй, это лучшее, что он видел, после первой строчки в «iTunes». Или даже не после. На всякий случай Мирон зажмуривается, потому что иначе есть шанс позорно спустить вот прям сейчас, и тогда это будет второй проеб Гнойному за неполных два месяца. Так что даже хорошо, что это быстро кончается: Слава выпускает мокрый от слюны член и выпрямляется. Он усмехается, заметив охуевшее лицо Мирона, но быстро отворачивается и снова укладывается грудью на стол. Можно было бы пошутить про отсос, но Мирону не до этого. Он наваливается на Славу, судорожно пристраивает свой член и на секунду замирает. — Ох, бля, — стонет он, осторожно толкаясь вперед. Слава медленно принимает его, но, хоть ему удалось достаточно расслабиться, отсутствие нормальной смазки усложняет задачу. На поспешный нетерпеливый толчок Слава задушенно мычит и дёргается, пытаясь уйти от проникновения, но Мирон на каком-то интуитивном уровне понимает, что надо сделать наоборот — он засаживает резко до конца, успевая намотать его волосы на кулак и дернуть так, что Слава вскрикивает, прогибается и прижимается задницей, принимая на всю длину. Мирон адским усилием воли заставляет себя не дергаться и дать Славе хоть пару секунд, чтобы привыкнуть. Эта остановка нужна и ему самому, потому что слишком горячо и узко, так, что кажется, хуй сейчас просто, блять, взорвется от восторга, а этого допустить никак нельзя. Выдержки хватает ровно на семь мысленных счетов, и Мирон, торопливо целуя в едва заметную родинку между лопаток, начинает двигаться, сразу переходя на быстрый темп. Похуй, быть может, однажды у них и будет нежный секс с прелюдией на полчаса, но точно не сегодня. Слава пару раз лупит по столешнице, а после закусывает ребро ладони, потому что из его рта то и дело вырываются стоны напополам с ругательствами. Он пытается подмахивать в такт движениям, но это лишь сбивает с ритма, и Мирон одергивает его шлепком по пояснице. — Блять, быстрее, пожалуйста, — просит Слава как в бреду. Эти слова срывают мозги нахуй. Мирон рычит что-то невразумительное и уже не сдерживает себя ни в чем. Похуй, что недолго, зато как же охуенно. Он дерет сейчас Славу так, как, кажется, никого до этого, потому что забота о партнере — нерушимый закон вежливости. Со Славой же все вне закона и можно сильно и жестко, с пошлыми шлепками и синяками на бедрах, можно даже с укусами на спине, потому что хочется и потому что можно. Все заканчивается так же стремительно, как началось, Слава дёргается, скулит, сжимаясь так, что становится больно, и обмякает, сильнее распластываясь по столу. Мирона тащит следом. Он кончает, вбиваясь в Славу со всей дури, и уже за секунду до вспышки его осеняет, что он облажался. — Сука, по ногам потекло, — шипит Слава, когда Мирон медленно выходит из расслабленного тела. — Презики для слабаков, — не упускает случая подъебать он, а голос звучит слабо, но довольно. — Бля, прости, — Мирон чувствует себя виноватым — точно, как дорвавшийся малолетка. — Искра, буря, безумие. Слава начинает трясти от беззвучного смеха. — Один-один, — всхлипывает он. — Раунд, епт, — отзывается Мирон и, кое-как натянув джинсы, усаживается прямо на пол. — Что у тебя с планами? — спрашивает он, прикурив. В этом вопросе сразу несколько скрытых смыслов — все, как он любит: и про сегодня, и про ближайшую неделю, и про ближайшую жизнь, пожалуй. — Помыться бы, — выпрямляется Слава и заметно ежится под взглядом Мирона. Он подбирает свои вещи и быстро ретируется в ванную.***
Вода хлещет по лицу, попадает в рот, потому что Слава все никак не может отдышаться. У Мирона душ современный и крутой, стоять под ним одно удовольствие, но Слава все равно чувствует себя неуютно в этой безукоризненности, что повсюду окружает его здесь. Как будто сама обстановка намекает ему, что он не к месту здесь, не сочетается с цветом стен и не подходит к шторкам на кухне. Казалось бы, после такого классного секса глупо обременять себя подобными размышлениями, но, чем больше Слава получает, тем страшнее ему в один момент проебать все. Мирону ничего не стоит вычеркнуть его из своей жизни, и Слава почти убедился в этом на своей шкуре. Самое обидное, что не собственная настойчивость, а лишь стечение обстоятельств спасло ситуацию: словно сама удача выебала его под хвост — приятно до фейерверков перед глазами, но немного стыдно и унизительно, потому что он подделал свой лотерейный билет. Слава выходит из ванной хмурый и решительно настроенный. — Ты идёшь со мной, — заявляет он, найдя Мирона растянувшимся на кровати. — Куда? — тот поднимает на него взгляд, традиционно выгибая бровь, — не похоже, что он хочет покидать свое императорское ложе. — Позже узнаешь, — Слава скрещивает руки на груди и смотрит нарочито недобро сквозь прищур — у Мирона по-прежнему не застегнута ширинка, футболка перекошена, а на ебальнике ухмылка победителя. — Заебись, — кивает Мирон, — есть у меня пять минут, чтобы стать человеком? — как ни странно, он поднимается с кровати и смотрит спокойно, словно такие вот предложения поступают от Славы ежедневно. — Мог бы уже и сполоснуть хер в раковине, — Слава не удерживается и, когда Мирон проходит мимо, обхватывает его поперек груди, лезет за поцелуем, но не попадает в губы, мажет по скуле, потому что выебистый дурень сучится и дёргает своей лысой башкой. Через пять минут Мирон выглядит до неприличия охуенно — хоть сейчас снимай для «GQ», «Reebok» или любой другой попсовой хуятины. Футболка, джинсы, татухи, все заебись. К этому плюсуется заносчивое ебало — Мирошка прекрасно знает, что охуенен. — Ну? — он кивает Славе. — Куда? — Сохраню интригу до конца, — хмыкает тот, натягивая свою потертую куртку. — Одевайся теплее, пешком пойдем. Мирон напяливает белоснежную мерчевскую толстовку, видимо, чтобы сиять в темноте переулков, и такие же кеды. Выглядит это пиздец звездно, но ему явно не привыкать. Они выходят на улицу, и Мирон прикрывает глаза, с явным наслаждением вдыхая пока более-менее теплый воздух. День еще не начал клонить к вечеру, и даже дождя нет, им везет. — Кайф, — тянет он с улыбкой, — никакой океан не заменит нашего воздуха… Слава не согласен: ему питерский воздух всегда чуть отдает гнилью и тиной — загазованный, сырой, пропитанный снобизмом, алкоголизмом, пошлостью и псевдокультурщиной. Они шагают бок о бок, Слава, отсчитывая подворотни, периодически нервно озирается по сторонам, опасается, что их узнают, и торопится, хотя после подвигов на кухне быстро идти тяжело. Он тайком косится на идущего рядом Мирона — сюрр, да и только, и незаметно улыбается. — Пришли, — он замирает перед непримечательной парадной на Колокольной улице. — Надо подождать. Слава нервничает — не то чтобы он был мастером устраивать свидания. — Если что, я не употребляю уже несколько лет, — замечает с кривой улыбкой Мирон, — и тебе не дам. Слава закатывает глаза, но не успевает ответить, как раздается писк домофона. Выпустив из парадной жильца, он придерживает перед Мироном дверь. Правда, едва тот с подозрительным хмыком проходит, Слава обгоняет его, взбегая наверх через две ступеньки. Уже у выхода на крышу, он облегчённо вздыхает — решетка всё ещё не заперта. — Не может быть, — Мирон неверяще смотрит на него, — разве это не противоречит всем законам «Антихайпа» и прочей чернухи? Крыша, что может быть романтичней? Ты должен бежать отсюда со всех ног, не? Он насмешливо показывает Славе язык, наблюдая за его лицом. — Ты плохо подготовился к баттлу, я та ещё ванилька, — криво ухмыляется Слава, чувствуя как кровь приливает к лицу. — У Родика были на этот счёт отличные панчи, — мстительно припечатывает он и первый выбирается на узкую площадку. — Это ты плохо подготовился, — ворчит Мирон, следуя за ним, — где тогда мужик с саксофоном, сыр, вино, хуй знает, что там еще нужно для того, чтобы тебе дала телочка? Вид с крыши, на которую они выбираются, выходит прямо на купола Владимирского собора и небольшую площадь перед ним. — Достаточно притвориться пиздатым рэпером, — рассеянно отзывается Слава, взбираясь по покатому краю и усаживаясь на небольшой плоский участок; он двигается, оставляя Мирону место. — Бутылочка пиваса бы не помешала сейчас, конечно. — Дома выпьем, — отзывается будто на автомате Мирон, осматривая окрестности. — Но до чего же охуенный город! — выдыхает он счастливо. — Самый охуенный! Его глаза светятся неподдельным восторгом, который, наверное, присущ только петербуржцам с их упертостью в том, что город и правда самый охуенный. Славе город не интересен, он смотрит на Мирона с восхищением, за которое самому стыдно, впитывает его эмоции, переполняется каким-то эгоистичным чувством собственной исключительности, что вот именно ему доступно видеть Мирона таким, быть рядом, ближе, чем когда-либо можно было вообразить. От этого и смешно, и грустно одновременно: собственная повернутость на конкретном человеке заставляет чувствовать себя как никогда жалким. — Это ты ещё просто в Хабаре не был, — ляпает он первое, что приходит в голову. — Вообще-то был, — хмурится Мирон, — но хуй, конечно, что я там видел. А ты в Питер переехал ради баттлов? — он поворачивается к Славе. — Можно сказать и так, — уклончиво отзывается тот и поспешно переводит взгляд на город. — Как батя умер, я понял, что меня там ничего больше не держит, хотелось движухи какой-то, — Слава надеется, что голос звучит достаточно равнодушно. — Говорят, ты тогда еще меня как рэпера уважал, — замечает с усмешкой Мирон, — но в Питере вредный дядька Замай тебя научил плохому. — Нихуя, — тут же спорит Слава, — мы с ним сошлись на этой почве. Я бы даже поспорил, кто из нас был большим хейтером. — Ты сделал каверы на все мои старые треки! — возмущается Мирон. — Каверы, а не диссы! Все от ненависти, что ли? — Я пинаю твой портфель, я пинаю твой портфель, чтоб никто не догадался, что… — пропевает, кривляясь, Слава и резко обрывается. — Бля, Мирон, все знают, что я был твоим фаном, нахуя этот базар? — Не люблю, когда в моем творчестве разочаровываются, — кривится Мирон, — да, я самовлюбленное мудило, ты очень правильно подметил, но то, что мы теперь вместе, не отменяет, что твой раунд про «Горгород» был самым обидным, — он, не жалея белой толстовки, ложится спиной прямо на грязную крышу и смотрит в небо почти со святым страданием на лице. Это даже смешно: как можно быть одновременно талантливым, умным и выебистым параноиком, непонятно. Слава обреченно вздыхает — все равно подобного разговора было бы не избежать. Конечно, подлизывать и менять свое мнение он не собирается, но, чтобы не обострять, приходится выкручиваться: — Слушай, ну тысячам людей нравится твой огород, — Слава разводит руками. — Не удивлюсь, если его номинируют на какую-нибудь литературную премию, а в будущем станут разбирать на уроках в школе, но, видимо, просто не мое. Мирон продолжает лежать со скорбным лицом еще пару секунд, но вдруг прыскает: — Бля, да ну тебя нахуй! — он резко подрывается и валит Славу на спину. — Во-первых, не тысячам, а сотням тысяч, даже миллионам! — сообщает он ему со смехом. — Во-вторых, и не надейся, что я похвалю твои творения, если они мне не зайдут. Именно в этот момент до Славы доходит фраза «мы теперь вместе», оброненная вскользь Мироном, а потому он застывает и пялится на нависающее над ним лицо со смесью недоверия и щенячьей радости. — Да похуй вообще, — беззастенчиво врёт он, дёргая Мирона за толстовку, так что тот теряет упор на руки и заваливается на него сверху. — Даже если тебе и понравится, наверняка не скажешь, — бурчит Слава ему в ухо. — Я похвалил твой баттл с Эрнесто, — Мирон снова приподнимается, — я справедливый император, хоть и строгий. Но милостивый: пропиарю твой альбом в твиттере, слово мэра! — он легко чмокает Славу в нос, и более нелепой картины, наверное, невозможно представить. — Хуй свой обрезанный пропиарь, мудила, — беззлобно огрызается Слава, чтобы хоть как-то скрыть свое смущение, хотя покровительственные снисходительные нотки в голосе действительно раздражают. — Выложу фото в сеть, вот это будет хайп, — Мирон откатывается обратно, безбожно поганя толстовку, она уже почти вся серая. — Хуй Оксимирона, — он показывает руками на небо, — вот все поорут, «Горгород» снова взлетит, а то в этом году только на третьем месте, — дурачится он. — Как считаешь, мой хуй станет сенсацией? — несет он ахинею с совершенно счастливым лицом. — Если только его разглядят на фото, — фыркает Слава, закатив глаза, и поворачивает к нему голову — он чувствует странную пустоту сразу после того, как исчезло ощущение тяжести чужого тела и его тепла, поэтому Мирона иррационально хочется коснуться или снова сразу прижаться всем телом. Слава чуть неуклюже укладывается набок и, подперев голову рукой, возвращает Мирону дурацкий поцелуй — только его приходится между бровей, хмурящихся в ответ на плоскую шутку. Мирон застывает, глядя на него внимательным взглядом и выдает неопределенное: — Кто бы мог подумать… И снова будто уплывает из реальности. Под ними шумит город, над ними постепенно темнеет и без того всегда серое небо, и самое время либо писать песни, либо напиваться. Слава тоже укладывается на спину, закуривая, пускает кольца, пока Мирон не отбирает у него сигарету и не повторяет то же самое. Они лежат молча, каждый думая о своем, пока пальцы не начинают неметь, а зубы — стучать от холода. Уходить не хочется. Когда уже основательно темнеет и тучи над ними выглядят совсем дождеопасно, Мирон нехотя поднимается. Он подходит к краю крыши и смотрит на город. Наверное, так и появляются хиты, потому что сейчас у него совсем странный взгляд: то ли отрешенный, то ли вдохновленный. — Через пятнадцать дней у меня тур начнется, — сообщает он Славе, сутулясь от холодного ветра. — У меня тоже скоро, — резче, чем следует отзывается тот, парирует, словно отражает выпад Мирона в словесной дуэли, хотя он, конечно, и не планировал уязвить, лишь констатировал факт. Меряться им все равно по факту нечем, а успех соизмерять просто глупо, но Слава лучше будет цепляться за это мнимое соперничество, чем признается, что самое дерьмовое для него — осознавать, что на неопределенно-долгое время все вернётся на круги своя, и ему снова будет место только в зрительном зале — наблюдать за Мироном со стороны, хоть и, возможно, с первых рядов. — У нас разница в концертах в один-два дня, — зачем-то сообщает он, пробираясь к выходу. — Правда? — Мирон вдруг оживляется. — Хочешь сказать, что составлял график, уже зная, что будет заранее? И это кто из нас хитрый еврей? — Не во всех городах, — отмахивается Слава, опасно скользя кроссовками по покатому краю крыши. Было бы так тупо сейчас сорваться и шмякнуться вниз, лежать мешком с дерьмом, если, конечно, повезет сразу насмерть… Слава веселится от этой мысли и уже у выхода дёргает Мирона за капюшон. — Го пить пиво, мужик, а то у меня уже яйца отмерзли. Мирон только согласно кивает.