«Основной урок всех революций – твоя же власть тебя же сожрёт, если не сумеешь её оседлать» — Абдурахман Авторханов
Саундтрек: Henry Jackman — For Better or Worse
Костры догорали. — Очнулся? — спросил Германн. — Что случилось... там? — прохрипел я, прижимая ладони к раскалывающейся голове. — Революция, — ответил он. Из его слов я узнал, что надзирателя де Лоне после его капитуляции сперва арестовали, а затем растерзали и насадили голову на пику. Из толпы раздавались восторженные выкрики: все смотрели на трофей довольными, залитыми кровью лицами. Затем революционеры казнили по одному стражу Бастилии. — Бастилия взята! — Бастилии больше нет! — кричал народ, и ему вторили. — Ты вытащил меня? — я смотрел в белый потресканный потолок. — Я, — кивнул Германн. — Он меня попросил. Перед тем, как всё началось. Во что бы то ни стало тебя спасти. — А что толку. Где он? — Уже в могиле.***
Я приоткрыл дверь нашего дома и тихой тенью проскользнул внутрь. Нужно было найти маму и Софи — последнее, что имело для меня смысл в этой жизни. И я нашёл. Растерзанные, в луже собственной запёкшейся крови, они лежали в обнимку, и их уже не заботила ни революция, ни судьба Франции. Ничего вообще. Последнее, что было мне дорого, ушло. Его забрали. Я так же тихо вышел из дома, с намерением никогда не возвращаться. Я так и не стащил для Софи угощение, так и не съездил с ней в Версаль, не поиграл. Революция была кладбищем обещаний. Леон нарушил данное мне, я нарушил данное Софи. Бастилия пала. А вместе с ней и я. Нет, я ещё держался на ногах, хоть они и были ватными. Спокойно брёл, куда глаза глядят. Не проронил и слезинки. И мне даже не было грустно. Чёрной дырой внутри зияла лишь пустота. Левое ухо не слышало. Дойдя до моста, на котором не было ни души, я перелез через парапет и, схватившись за него, замер в недоумении. Что я делаю? Я потерял всех, кого любил, кто был мне дорог... Я потерял семью, любовь, а вместе с ними и будущее. Я потерял надежду. Задумался, к чему вообще была эта чёртова революция... Люди склонны преувеличивать свои достижения. Они грезят себя героями и избавителями, ведущими кровавую войну во имя великой цели. Уверен, каждый мечтает оставить свой след мире. Сделать свою жизнь хоть сколь-нибудь значимой. И ради этого люди готовы отдавать жизни в бессмысленных боях. Даже зная, что о них никогда не напишут в учебниках истории. — Решил открыть купальный сезон? — Германн закурил сигару, прислонившись к парапету. — Не советую, вода нынче холодная. — Зачем ты здесь? — прошептал я. — Исполняю последнюю волю друга, знаешь ли, — он пожал плечами, хрустнул шеей и посмотрел вниз, на синюю гладь. В темноте его бледное лицо будто сияло. — Не утруждай себя. Смерти плевать на обещания. — Нет ничего хуже, чем видеть, как твоя любовь умирает, — промычал Германн. — Хотя, куда хуже — осознавать её увядание. Ты этого не познал. Это была прекрасная яркая вспышка. Но вспышка не может длиться долго. На твоём месте я бы даже... радовался. — Ты либо идиот, либо безумец, — процедил я. — Я реалист, — уклонился он. — Счастье напоминает море. За приливом неминуемо следует отлив. Пора бы тебе свыкнуться с этим, — Германн пустил пар, растворившийся в холодном воздухе. — Я никогда с этим не свыкнусь, — покачал головой я. — Почему же? — не понял Германн. Я отпустил перила. Встретился с речной пучиной, что понесла меня к морю. Но до моря дошло лишь моё бездыханное тело. *** — Какая жалость. Недаром Сенека говорил, что гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев, — безучастно цокнул Германн. Он докурил и, кинув окурок вслед за Сэмом, зашагал по Парижским улицам. Костры догорели.КОНЕЦ