Распутье
24 августа 2019 г. в 13:17
Охваченный пламенем Париж догорал.
Я бредил, наблюдая в полусне за вспышками камней и твердью выстрелов, за пульсирующей в каналах кровью и лопавшимися пузырьками на губах, что превращались в красные воздушные шары. Пробуждение было хуже всякого похмелья, я со стоном поёрзал на неприятных простынях и попытался приподняться.
— Очнулся? — спросил Германн. С пятнами крови на щеке, он сидел неподалёку, взглядом уставившись в окно. С кровати в углу комнаты я видел лишь алый отсвет.
— Что случилось... там? — прохрипел я, прижимая ладони к раскалывающейся голове.
— Революция, — безучастно ответил он.
Из его слов я узнал, что надзирателя де Лоне после его капитуляции сперва арестовали, а затем растерзали и насадили голову на пику. Из толпы раздавались восторженные выкрики: все смотрели на трофей довольными, залитыми кровью лицами. Затем революционеры казнили по одному стражу Бастилии.
— Бастилия взята! Бастилии больше нет! — кричали люди, и крики их угасали в закатном солнце.
— Ты вытащил меня? — я посмотрел в белый истрескавшийся потолок.
— Я, — кивнул Германн. —
Он меня попросил. Перед тем, как всё началось. Во что бы то ни стало тебя спасти. Радуйся.
— Чему? — почти со слезами спросил я.
— Ты по крайней мере жив.
— К чёрту такую жизнь, — почти до хруста кулаком ударил по шаткой стенке. С неё осыпалась штукатурка.
— Да, такую жизнь разве что чёрт сочинит. Но тебе надо собраться, Сэм. Принять удар и жить дальше, какой бы чёрт не вмешивался. Забудь о нём, он не единственный, — продолжая глядеть в окно, говорил Германн.
— Ты свихнулся, — прошептал я.
— Может. Всё, что я тебе сейчас говорю, тебе конечно покажется бредом, ты ещё не отошёл. Но потом, поверь мне, прозреешь.
— Я любил его.
— Я знаю, Сэмми. Я знаю, — впервые в его голосе проскользнули нотки сочувствия. — И он тебя, поверь мне. Но его больше нет. Он отдал жизнь за то, чего всегда хотел. Он умер счастливым.
Спустя примерно час я уже мог чисто мыслить. Насколько это было возможно.
— Спасибо, Германн, — тихо сказал я, направляясь к двери. Он всё ещё не показывал своего лица.
— Помни, не ты один страдаешь. Многие потеряли родных и близких, — протяжно сказал он. — Я потерял друга.
***
Я приоткрыл дверь нашего дома и тихой тенью проскользнул внутрь. Нужно было найти маму и Софи — последнее, что имело для меня смысл в этой жизни. И я нашёл. Мама лежала растерзанная, в луже собственной запёкшейся крови, прижимая к себе Софи. Та тряслась от слёз и страха, заикалась.
Я будто отделился от всего мира, прекратил чувствовать. Все слёзы уже были выплаканы. Я лишь тихо подошёл к Софи, взял её за руку. Вся дрожала.
— Это я, милая. Пойдём отсюда.
Она пошла словно в тумане, ведомая путеводной звездной, но не понимающая, куда идёт. Я и сам не знал куда податься. Главное было убраться подальше отсюда.
Мы тихо вышли из дома, твёрдо зная, что никогда не вернёмся.
Бастилия пала. А вместе с ней и судьбы простых людей. В том числе моя. Я спокойно брёл, куда глаза глядят. Не проронил и слезинки. Не было даже грустно. Чёрной дырой внутри зияла лишь пустота. Левое ухо не слышало.
Мы прошли остывающий Париж, обнаживший свои мёртвые тела и идеи. Мы вышли из мёртвого города и свернули на обочину. Дорога вилась меж холмов и на горизонте встречалась с солнцем. Крепко держа Софи за руку, я хотел отдать ей крохи моих сил, брезжущие где-то в глубине души. Поделиться надеждой на светлое будущее. Без крови и лозунгов, без выстрелов и закопчённого неба. Мы шли к солнцу.
Уже далёкий Париж остыл.
КОНЕЦ
