«Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», — Михаил Булгаков
Несколько дней я лежал в постели. Ничего особо серьёзного со мной не стряслось, как оказалось, однако мама, узнав о произошедшем, зареклась не выпускать меня никуда и серьёзно поговорить. Но мне был двадцать один год, и я сам мог отвечать за свои действия. Отец сказал, что через драки проходят все мужчины, и что это даже хорошо. Руки-ноги целы, и ладно. Правда голова эти несколько дней трещала нещадно, но потихоньку боль сходила на нет. На четвёртый день моего ничегонеделания рано поутру Софи радостно ворвалась в комнату, по пути опрокинув пару книг. — Как твоя голова? — она приложила крохотную ручку ко лбу, будто бы у меня была температура. Я не сдержал улыбки. — Прошла, — чуток приврал я. — Хорошо, потому что к тебе пришёл дядя, — Софи замахала руками. — Тот самый, с которым ты развлекался в лесу, и который украл тебя у меня! — И вовсе он меня не крал. Я ведь поиграл с тобой. — Совсем капельку! — Софи топнула ногой. — Ну извини, извини, — я обнял сестрёнку. — Я обязательно буду играть с тобой, но попозже, когда шумиха в городе уляжется. Мы вместе съездим обратно домой, в Версаль… — Обещаешь? — Обещаю.***
Леон вошёл мягкой поступью, беглым взглядом окинув полупустую комнату и задумчиво хмыкнув. Ещё бы, после его роскошной квартиры моя выглядела пристанищем для бездомных. И тем не менее, я был как всегда рад видеть моего Борегара. И почему я так его называю? — Я в порядке, — предвещая вопрос, заверил я. — Рад слышать, — кивнул Леон и поднял опрокинутые Софи книги. — Томас Артус и Жан-Жак Буассар, — хмыкнул он и положил рукописи на место. Затем ловким движением взял стул и, приставив к кровати, уселся. — Хотел, — прокашлялся он, — извиниться. Ты не должен был получить никаких увечий, всё из-за меня, — вздохнул Леон. — Всё из-за грабителя, — уточнил я и, улыбнувшись, перелёг с подушки на его колени. Я и сам не знал, зачем, просто в один момент отчаянно этого захотелось. Леон вскинул брови в немом удивлении, но быстро пришёл в себя и начал поглаживать мои волосы. — В качестве извинений и благодарности за помощь я хотел пригласить тебя на бал, — спокойно выдал Леон. Я приподнялся, разинув рот от удивления. За дверью послышалась возня. — Сегодня вечером в Версальском дворце. Я зайду за тобой, — продолжил Леон, и за дверью послышался радостный детский взвизг, затем взрослое шипение и удаляющийся топот детских ног. Дверь приоткрылась. В комнату медленно вошла мама, держась за швабру как за спасительную соломинку. — Уборка… — замялась она, — полы протереть хотела. Хотя протирала их вчера. — В таком случае мне пора, — Леон похлопал меня по плечу и поднялся. — Не проворонь время, оно летит чересчур незаметно, — наказал Леон и, перекинувшись парой слов с мамой, ушёл. — Кажется, ты учила меня не греть уши в разговорах взрослых, — напомнил я. — Ой, да будет вам, я не удержалась! — выпалила мама. Её глаза загорелись энтузиазмом. — Будем готовить тебя к балу! А этот Леон… кажется, — мама прислонила руку ко лбу и драматично откинула голову, — я влюбилась. Кажется, я тоже.***
Достали старые костюмы отца, что ему были уже велики, зато аккурат сидели на мне. Мама и Софи кружились около меня, то тут, то там поправляя наряд. Сотканное из бархата и окрашенное в тёмно-бордовый, почти малиновый цвет, одеяние было украшено золотистыми цветами по краям и у кисти на рукавах. Было оно двухслойным. Первый слой представлял из себя короткие, как у дворян, штаны, рубашку и жилет в золотых цветах. Поверх него вторым слоем был накинут фрак с фалдами. На ногах красовались сапоги, тщательно оттёртые чёрствым хлебом — в них можно было смотреться, как в зеркало. — Какой ты у меня красавец, — нежно пролепетала мама и обняла меня. Софи пристроилась между нами. — Первый бал — это большой шаг во взрослую жизнь. А ведь только вчера ты был мне по пояс… — Стащи для меня пироженку! — Стащу. Аккурат через несколько минут в дверь постучали. Леон был в полностью белом костюме, лишь чёрные сапоги и красный шейный платок заметно выделялись. — Отлично выглядишь, — вырвалось у меня. Леон вскинул брови, затем обворожительно улыбнулся. — Польщён, mon cher. Едем же. Версальский дворец располагался примерно в двадцати километрах от Парижа. Ехать туда было не сильно долго, ведь мы сели в роскошную карету с молоденькими лошадьми. Не то, что наша кляча… Вот и дворец. Снующие лакеи и декольтированные дамы, закрывающиеся веерами от сквозного ветра, наряды всех цветов радуги… Непривычно. Пусть я и прожил в Версале всю жизнь, дворец я наблюдал только издалека. Теперь он казался куда больше, чем раньше. Полагаю, в детстве нам всё кажется иным. — Не волнуйся ты так, — Леон похлопал меня по плечу. — Большинство из них тебя и не заметят.Dario Marianelli — Overture
Лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за одно пёрышко, мы оказались в танцевальной зале. Легкие, воздушные платья, сшитые не в больших домах, а местными швеями по модным журналам, без глубокого декольте. Пока расстанавливались пары и строились музыканты, перед Леоном оказалась женщина в лиловом платье, обшитом венецианским гипюром. Тёмные волосы аккуратным каскадом ниспадали на беленькие плечи, а над алыми губами красовалась родинка. — Пригласите меня на танец? — улыбнулась она. — Я не танцую, когда можно не танцевать, — уклонился Леон. — Но нынче нельзя! — хохотнула незнакомка и, взяв Леон за руку, умчалась в круговорот танцев. Судя по особенной хлопотливости в буфете и по больно яркому освещению, ожидалось немалое количество гостей к вечеру. И действительно, гости всё прибывали и прибывали. Видимо, никто не хотел упустить возможности повеселиться; устроить пир посреди разрухи. Моё прошлое давало о себе знать; в толпе я слышал самые разные запахи, как-то: ежевика, клубника, алоэ, ваниль и множество других. Все вместе они сгустились в душную тучу, и мне стало тяжко дышать. Столы полнились разными сортами вина и сытными яствами. Я не мог адекватно это воспринимать. Пока бедняки помирали с голоду, знать устраивала пышные балы… Прошёл танец, и кто-то взял меня за руку, потащив в гущу событий. — Потанцуем? — спросил Леон, улыбаясь. Я хмыкнул. — Неужто обижаешься? — удивился он. — Или даже… ревнуешь? — Не говори глупостей. — Вот и славно. Молодость богата яркими чувствами и переживаниями. И среди них особое место занимают первые наши балы. — Так сделай мой первый бал таким, чтобы я вспоминал его с улыбкой на лице, — ухмыльнулся я. — Сделаю. Пары встали друг на против друга. Начался контрданс. Он не длился особо долго, но я успел подустать. На деле контрданс напоминал ригодон, который я танцевал несколько лет назад, потому мне не было особо сложно привыкнуть к новым движениям. Затем в центр вышли четыре пары, что начали танцевать кадриль. В это время Леон подал мне бокал вина, который я тут же опустошил. Затем пошла резвая форлана, в которой и мы с Леоном приняли участие. Давно я не хохотал так громко, как в этот вечер. Мы кружились по невидимой дуге, стремясь к несуществующему центру, но никогда не дотрагиваясь до него. Мы то отдалялись, то приближались, вытянув друг к другу руки, будто бы намереваясь схватиться за ладони. Между танцами я пил ещё больше вина. Потухли главные люстры. Освещение стало интимнее, заиграли скрипки. Начался котильон. Состоял он из вальса, мазурки и польки. Бал достиг своей кульминации. Руки Леона лежали на моей талии, я же обнимал его за шею, скрестив ладони за его спиной. Мы медленно кружились в такт музыки. Вино ударило в голову, по телу разлилось до жути приятное тепло. Движения замерли, скрипки заплакали. Оркестр выдохнул. Леон не терял времени, и когда начали раздавать угощения, повёл меня невесть куда. Мы поднимались по широким мраморным лестницам, на которых расстелились багровые ковры. Вскоре мы оказались на верхнем этаже, зашли в уголок и поднялись по вертикальной лестнице. Оказались на крыше. Внизу действо перенеслось из душных комнат во внутренний двор. Мы прошли по кровле и нашли устойчивое местечко. Лёгкий ветерок освежал. — Отсюда всё выглядит таким мелким, таким… незначительным, — подал голос я. — Да, с высоты проблемы тех, кто ниже, кажутся незначительными, — фыркнул Леон. — Вот богачей и на заботит, что двадцать два миллиона из двадцати пяти еле сводят концы с концами. — Сэм, — твёрдо сказал Леон. — Когда мне понадобится твоя помощь, я хочу быть уверенным в том, что её получу. Я хочу, чтобы ты помог народу и мне прекратить это... — он указал на пир. — Присоединись к революции. Присоединись ко мне. — С радостью, — уверенно ответил я и взял Леона за руку. Это всё вино! Что оно со мной натворило… Леон чуть вздрогнул, затем повернулся ко мне, и мы соединили другие руки, переплели пальцы. Внутри меня что-то вспыхнуло; что-то блаженное, прямо в груди, и медленно опустилось к животу.Lana Del Rey — Cherry
Я прижался лицом к груди Леона, обхватив его за талию; его аккуратные пальцы утонули в моих прядях. Я вдыхал запах цитруса и бергамота, так непохожий на все другие запахи в зале, и наслаждался. Леон повёл пальцами от затылка к шее, ощупал кадык и линию челюсти, поднялся к щекам, плавно погладил кончики губ. А затем и сами губы, чуть приоткрывая их. Я молча повиновался. — Можно я?.. — с придыханием спросил он. — Можно, — смотря на него затуманенным взглядом, ответил я. Он медленно, с ленцой, наклонился. Я закрыл глаза и почувствовал столь желанные губы на своих. Показалось, что обжёгся. Но на деле жглось то, что внутри. Ноги задрожали, голова пошла кругом. Я отправился с крыши в сами небеса, в сам рай. Лишь минуту спустя вернулся, перестав чувствовать тепло чужих губ, но не переставая чувствовать бродящие по телу ладони. И тут небо озарила вспышка. Затем ещё одна. Затем несколько вместе. Люди запускали фейерверки, распадавшиеся на сотни звёздочек. В один момент они ублажали глаз, в другой бесследно исчезали, уступая место на тёмном небосводе новым вспышкам. Какая короткая жизнь! Короткая, но такая красивая и яркая! Леон погладил у меня за ухом, я томно выдохнул, потянулся навстречу его прикосновениям. — Я люблю тебя, — прошептал он, легонько уткнувшись носом в мой нос. — И я тебя, — выдохнул я. Я видел лишь блеск фейерверков в его глубоких зелёных глазах.***
Placebo — My Sweet Prince
Мы вернулись во дворец. Прильнув друг к другу и шатаясь, добрели до какой-то комнаты. Мягкость высокого ворса глушила звуки наших высоких сапог; мы будто ступали по облакам, ища дверь, ведущую в рай. Но нащупали лишь дверь в комнату. Она подалась легко, и тут же закрылась за нами на замок. Настенные светильники отдавали бледным светом, чуть лиловым, как платье гостьи, по краям гало. Грудь сжалась от волнения; в ней гулко колотилось сердце, жаждущее любви. Оно совершило кульбит, когда Леон смял мои губы своими. Меня скручивало изнутри. Я вцепился в белоснежные лацканы сюртука, разводя их в стороны. Мне хотелось прижаться ещё ближе, вобрать в себя столь желанное тепло. Тепло, которого так не хватало в холодном Париже. Я рвано дышал и невольно прикусывал Леона за нижнюю губу. Низ живота изнывал тягостью, и когда Леон аккуратно погладил его одной рукой, я хрипло застонал. Другой рукой он по-хозяйки обнимал меня. Поцелуи тем временем сместились к шее. Я чуть толкнул Леона, и он прижался спиной к холодной стене. А я прижался к нему и бедром почувствовал пульсирующий напряжённый член. Он высвободил руку из моих штанов и положил мне на плечо, чуть надавив. Я ловко извернулся и покорно встал на колени. Как же много слоёв ткани… До чего ж неудобно. Но я быстро добрался до нужного места. Налитая головка скользнула мне в рот. Огонь внутри разгорелся ещё сильнее, в штанах было жутко тесно. Ладонь Леона переместилась мне на макушку и попыталась направить. Я вобрал член глубже, делая поступательные движения и получая одобрение в виде хриплых стонов Леона. На языке чувствовался солоноватый привкус. Я пытался заглотить член как можно глубже, но то и дело сталкивался с удушьем и желанием прокашляться, изредка — даже избавиться ото всего выпитого вина через рот. Но я сдерживался. Я смотрел вверх, наблюдая за напряжённым лицом Леона, его стиснутыми зубами и расфокусированным взглядом. Я вдохнул побольше воздуха и максимально подался вперёд, носом уткнувшись в лобковые волосы. Леон издал первый громкий стон и похлопал по моему подбородку, заставляя подняться. Леон мягко поцеловал меня, раздевая. Затем толкнул на богатую кровать с нежными простынями, и сам принялся избавляться от мешающей ткани. Я лёжа наслаждался его сильной спиной и ягодицами. Леон достал из кармана какой-то флакончик. Развернул меня спиной к себе, надавил на лопатки. Я упёрся локтями в простыни и услышал звук откупоривания флакончика. Пару холодных капель упали мне на ягодицы, и я вздрогнул. Леон растёр их, огибая мои формы, и осторожно вошёл в меня пальцами. Я сжал губы и зажмурился. Спустя несколько минут не самых приятных ощущений, пальцы вышли, но лишь затем, чтобы предоставить место члену. Леон вошёл жёстко, и мне пришлось уткнуться в подушку, дабы заглушить крик. По телу бегали волны мурашек. Вскоре начались толчки, и мне пришлось убрать локти и полностью лечь на кровать, спрятать лицо в подушку, чтобы не шуметь. Толчки были жутко неприятными, больными. Но лишь поначалу. Медленно, но ощутимо, боль сменялась наслаждением. Но всё же чересчур медленно. Спустя пару минут огонь внутри устроил настоящий пожарище. Я не мог сдерживать стоны, слюнявя подушку и слыша сдержанные стоны Леона позади. Он прилёг, обхватывая мои ноги своими и прислоняясь, но не давя, торсом к спине. Губы Леона вновь оказались на моей шее, а его рука скользнула вниз, плотно обхватывая мой член и растирая по нему то, что он использовал в качестве смазки. Ощущения тугого движения члена внутри и резвых импульсов на собственном члене сперва контрастировали, затем слились воедино, наполняя живот сладостным огнём. Я повернул голову и нашёл столь желанные губы Леона, прильнув к ним в жарком поцелуе. Всё вокруг размылось в пожаре, который размывал всё вокруг. Я вновь зажмурился. Монстр внутри сжимался и разжимался, пульсируя. И после очередного спазма огонь окончательно спалил меня, спалил дотла, потому что на момент я ощутил такое наслаждение, которое нельзя было описать никакими словами. Я будто ослеп от мощной вспышки, озарившей меня изнутри. Я слышал хриплое дыхание позади. Мы синхронно кончили, перепачкав простыни. Когда я открыл глаза, комната вокруг плыла. По бедру стекало что-то обжигающе вязкое.***
Мы лежали в объятиях друг друга, будто бы укрывшись ото всего мира. Мы знали, что наша любовь навсегда останется в тайне. Мы не желали отпускать друг друга до самого утра. Так и уснули, в объятиях любви. Пожар внутри угомонился; догорал пепел. Я выбился из сил, но был непомерно счастлив. — Почему я? — спросил я на рассвете. — Ты принял меня таким, какой я есть. Мы чувствовали, что грядёт что-то страшное. Мы знали, что не всегда будем мирно обниматься в постели. Мы всё это знали и без слов, понимая по взгляду, по лёгкой грустинке в глазах. Но сейчас мы были друг у друга. А всё остальное не имело значения.