like the first time

      – Доложить ситуацию! – гаркнул он-лайн шеф Арамаки.       Бато и Майор вздрогнули, будто их ударило током.       В комнату КСУ с мощью кита, но с грацией дельфина вошёл Бома и уставился на визуализацию атакуемой вирусом сети компании Technorica; он принялся изучал процесс взлома, молча.       Майор доложила шефу, когда началась атака, с какой скоростью вирус ломает файервол, каков код вируса и предварительные выводы: хакер – любитель, дислоцируется в токийском округе в городе Матида; и добавила:       – Шеф, мне кажется это подстава. Хакер – наёмник, причём ему не доплатили; он делает свою работу из рук вон плохо. А Technorica блефует в корыстных интересах. У них есть косяки с ценной информацией. Вероятно, они пытаются что-то скрыть.       – Ждите. Я уже у гендира. – Арамаки вышел в офф-лайн.       Бома изобразил, что от разочарования лишился костей, и растёкся по стулу. Майор подавила инертный недовольный хмык. Бато театрально шваркнул рукой по панели, сделал поворот на ноге и загудел от раздражения ибо приказано «ждать жданки».       Почёсывая затылок и по привычке осматривая комнату на предмет чего-нибудь подозрительного (читай – занятного), он зацепился взглядом за нечто до умопомрачения нетипичное. Майор, славившаяся своим умением всегда, везде и при любых обстоятельствах держать Poker face в тотальном внешнем нейтралитете, трепала рукой металлическую застёжку на куртке. Двигалась только её кисть, точнее большой палец, оттягивая ткань кармана за застёжку ритмично как маятник туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… Если бы Бато был подростком в пике пубертата, ему от возбуждения кровь долбанула бы в голову и потекла бы из носа, но, конечно, не тут-то было...       Он-лайн появился Паз:       – Майор, гендир Technorica несёт полный бред. Шеф пока фильтрует его фарс.       Пауза началась неожиданно.       – Ну?! – не выдерживает Бато после некоторого, уже нестерпимого времени.       – Ждите. – напряженно отвечает Паз.       Пар напряженного нетерпения вильнул из ушей Бато и Бомы.       – А ничего, что с минуту на минуту вирус прогрызёт наш файерволл и их сеть конкретно хакнут?       Майор щурится и прежде, чем Арамаки даёт приказ, а Паз – совет, обращается к Боме:       – Подслой, один, изнутри файерволла, установить можно?       – Можно. 5 секунд. – нервно констатирует Бома. – Ключ.       Глаза Майора в недоумении распахивается, она будто забыла, что ключ непосредственно в комнате КСУ. Бато хватает ключ и вставляет его в порт компьютера, за которым седит Бома. Но тот не принимается за работу, не отворачивается от Майора, ожидая прямой приказ. Она же, провисая всё те же очень странные секунды, всё-таки выговаривает:       – Делай один слой. По возможности сними код вируса на анализ.       Бома, чуть ошарашенный таким скромным приказом, принимается писать подслой.       Бато хотел было налететь на неё с упрёками, но Майора по традиции «спасает» шеф:       – Ситуация такая. Гендир и трое топ-менеджеров, танцуя с бубном, уверяют, что именно это – вирус, атаковавший их предыдущие разы. IT-специалисты их штата – профи, близкие к нашему уровню, Исикава их знает. Имея, ключ к нашему файерволлу, они упрямо «не видят» текущую атаку. Мне упали в ноги с мольбами снять атаку, задержать хакера и все добытые потроха передать их наёмному детективу. Делаем, что просят, несмотря на очевидный низкосортный блеф. Делаем скрытую копию ключа. Собираем контекст по специалистам, нужно проверит их алиби. Не снимаем наблюдение. Обоснование для обвинения в инсценировке преступления для скрытия преступных действий найдём в "потрохах". Майор, задерживай хакера, передавай его детективу вместе с результатом анализа вируса на момент задержания. Бома внеси в протокол анализа формальный минимум, детально проанализируй вирус с Исикавой. А там разберёмся.       Майор бросила неуверенный взгляд на Бато.       – Бато, идёшь со мной. – произнесла она.       Бато больше всего на свете хотелось остаться с ней наедине в коридоре, взять и поднять её за шиворот и хорошенько потрясти, чтобы вытряхнуть всё ошибки кибер-кода из-за которых она так сильно висла. Но они помчались в машину молча. Бато опасался, что если он снова отвлечёт её вопросом типа «Ты от каких таких фоновых программ так жёстко виснешь?!», она действительно снова зависнет, и они упустят время и накосячат. А ему не особо хотелось не только заваливать дело, но подставлять начальницу.       В машине Майор, провисая на 2-3 секунды, пристегивалась медленнее Бато, который был уже готов вдавить педаль газа в пол и рвануть на задержание.       В первую секунду после щелчка ремня безопасности ему в голову стрельнула мысль, что Майор всего навсего под остаточным кайфом от употребления психотропных веществ для киборгов. Во вторую «хуже не будет» секунду он запустил свой девайс молекулярного анализа веществ, сенсоры которого были у него в носу и на языке. В третью «вряд ли она меня убьёт в таком состоянии» – он успел положить ладонь на открывшуюся часть шеи Майора, провести большим пальцем с запущенными сенсорами по пазам, убрать руку – поднести её к своему носу для проверки на летучие остаточные вещества и облизать его, чтобы девайс собрал и выявил все возможные вещества.       – Ты что творишь?! – Майор вскрикнула и вяло взбрыкнула вместо того, чтобы в подобной ситуации обездвижить Бато и хакнуть ему кибер-мозг с угрозой спалить.       – На наркотики тебя проверяю. – буркнул Бато, запуская анализ полученных веществ на предмет стимуляторов. Анализ был закончен в секунды, ещё прежде чем Майор придумала следующее оборонительно-защитное действие. НИЧЕГО ЗАПРЕЩЕННОГО. Потрясающе чистая, только остаточные элементы отмерших биоматериалов и косметические ароматизаторы, в частности экстракты мака и вытяжки плодов хурмы.       – Это тебя от обычных духов так хлобучит? – снова буркнул Бато.       Майор напряженно вцепилась в ручку двери и в подлокотник: – Газуй уже!       Бато, кажется, первый раз видел её, действовал с ней, пока она была в таком состоянии.       Кусанаги не заметила, как коснувшись губ Ран, начала погружаться в настоящее сладко-сонное опьянение. Ран чуть отстранилась, Кусанаги отставила левую руку за их спины для опоры и наклонилась, чтобы максимально сократить расстояние.       Завораживающие изгибы плеч, неописуемые впадины ключиц, бархатистость кожи, переливающееся телесное тепло, едва уловимая даже самыми мощными сенсорами бархатистость сладко-пряного мака, которую источали тугие волосы Ран, и спелой хурмы, которой пахла её кожа.       Кусанаги прижалась губами к её лицу, кончиком языка тронув мочку; она начала спускаться вниз по скуле, теряя счёт секундам и пока несинхронными, но уже не ровным сердцебиениям, поглощаемая наилегчайшим облаком сладко-пряного аромата. Дойдя до краешек губ, она не хотела ничего кроме как поцеловать Ран, предвкушая сладость хурмы с её губ.       Ран отстранилась. Кусанаги двумя морганиями прояснила помутневший взгляд. От увиденного невыносимо приятная судорога прошлась ей по позвоночнику и ушла под копчик, так что Кусанаги прошлось выгнуться; она не удержала тихий-притихий короткий стон. Глаза Ран горели, вернее искрились. Такой изгиб улыбки Ран Кусанаги не видела.       – Так ты вставила новую серёжку? – голосом, который приглушил непроизвольно глубокий вдох, спросила она, выдавая уже не сдерживаемую и не контролируемую реакцию.       Ран, сощурившись и закусив губу, хихикнула: – А ты сама проверь.       Хорошо, играем. Чувствуя, что вот-вот попадёт на крючок, с которого не сцепится, Кусанаги замерла. А через секунду прикрыла глаза и расслабила подбородок:       – Дай попробовать.       Она медленно, но верно впадала в дурман, не видя, но чувствуя, как Ран дышит и как двигается. Нижней губы Кусанаги, уже совсем теплой, коснулось нечто металлическое и прохладное.       «Матовое. Холодное. Ровное…» Кусанаги выпала из реальности, вспоминая все серёжки, которые были у Ран в языке: материал, форму, текстуру… были ли это камешки, миниатюрные фигурки, колечки, цепочки... чтобы понять, новая ли эта.       Серёжка куда-то делась.       – Время вышло. – с подавленным смешком выдохнула Ран. Кусанаги так и не вспоминала…, потому что Ран глубоко поцеловала её, а холодный матовый шарик начал неуправляемо блуждать у неё во рту.       – Новая… – она выдохнула в рот, с ненормальным опозданием понимая, что такого сохраняющего прохладу, значит сделанного из спецстали, матового шарика Ран не носила.       Ран положила ладонь ей на затылок; откинулась, заставив Кусанаги упасть на неё.       Кусанаги неуверенно держалась на четвереньках над Ран, уверенно под ней распластавшейся. Кусанаги стабильно погружалась в тёплое сладкое безвременное опьянение, от части из-за стального шарика, периодически стукающегося о её зубы, отчасти из-за рук Ран, которые немногозначными касаниями там, где обычно не касаются, снимали с неё пока не одержу, но стыд и нерешительность.       Ран спрятала шарик у себя во рту:       – …а ты опять попадаешься, до последнего не понимаешь, что попалась. …и явно кайфуешь от этого; как в первый раз.       Это было самое жесткое моё разочарование в ровесниках. Декабрь предпоследнего года старшей школы. Повсюду яркий рождественский декор, искры веселья, сезонные сладкие ароматы имбирного печенья, апельсинов, карамелизированных орехов, предвкушения праздника… который для меня ничего не значил.       Рождество в Японии сулит гипергликемическую кому всякому, кто уверует в философию этой сахарной атмосферы, искусно созданной преимущественно для липких парочек, которым не хватает чувств в их полноте и яркости.       Я была католичкой, но не могла назвать себя верующей… я верила в Христа, но не хотела платить за это деньги старым обрюзгшим нравоучителям; и уж тем более терпеть поучения о том, как и за какие деньги мне надо верить.       Меня и Мотоко пригласили на вечеринку по случаю дня рождения одноклассницы. Это было, кажется, 27-е декабря. И это был мой большой прокол; я как ведомая овца, согласилась поучаствовать за компанию. Именинница имела имидж девушки раскрепощенной и общительной, более того относительно умной и очень привлекательной, как для парней так и для застенчивых, но любопытных девушек. Она кичилась своей мечтой стать художницей. И всегда, как бы не специально именно на людях, рисовала свои рисуночки и картиночки. С понимание её основной стратегии самопрезентации – просто заполучить, как можно больше внимания, она становилась до отвращения скучной. А вечеринка с ней в центре – домом пыток.       Вечеринка была рассредоточена по всему двухэтажному дому, в котором она жила с родителями; родители были заблаговременно выпровожены.       Я, проклиная всё то, что душило меня с первых минут в этом доме скукой и отвращением, одна сидел в гостиной на татами, которое уже заляпалось пахучими дешевыми, но модными алкогольными коктейлями. Передо мной был стол, до краёв заваленный пищевым мусором, который обычно с удовольствие поглощают подростки: остатки рождественских сладостей, дорогие моти, жаренные орехи – вперемешку соленные и сладкие, рисовые крекеры в сушеных водорослях, на которые попала жидкость… вот он приторно сладкий и до рези в горле соленый вкус японского Рождества.       Я не могла поболтать ни с кем из приглашенных – мне было скучно, я не могла притронуться к еде, не могла пить коктейли – мне было противно. Я сидела у стены перед столом и мерзла, потому что мне было брезгливо спрятать ноги под котацу.       Спрятав ладонь подмышку, я развлекала себя тем, что считала удары своего сердца.       Напротив меня, рассыпавшись в блефовых извинениях за беспокойство, расположилась истекающая сахарностью парочка. Стандартно умильная вертихвостка крутилась и дрыгалась как пойманная килька перед своей «второй половинкой», типичным увальнем, который нёс какую-то пафосную чушь и скакал взглядом в расколе её титичек. Я не могла понять, кто был мне больше противен – увалень, который должен был считаться мной, как существом женского пола, супер-привлекательным… но почему-то вызывал у меня только сухость во рту и желание отвернуться; или эта вертихвостка, которую можно считать отличным примером миловидности и привлекательность… при том что я видела в ней исключительно сучку во время течки. Меня тошнило, но тошнить меня не могло …как это ни странно – желудок был пуст и мне было холодно.       В дверях появилась Мотоко, и увидев меня, тут же скрылась.       Парочка обросла «придатками» – дружками и подружками, раскручивающими их на «пикантные» разговоры. Комната утопала в сахарности. Слащавое хихиканье глушило удары моего сердца. Тошнота проглатывалась вместе со вдохами.       – И во имя чего ты тут сидишь в ледышку превращаешься? – так тепло, так игриво, будто она из другого мира, сказала вернувшаяся в комнату Мотоко. Мне на плечи лег тяжеленный плед; чего нельзя было понять, видя как Мотоко несла его – легко как тонкую скатерть.       Я начала оттаивать. Мотоко села рядом со мной, откинувшись будто сейчас лето, а в комнате – невыносимая духота; она была самая раздетая из всех присутствующих в доме - хлопковая майка с коротким рукавом, зимняя юбка-шотландка и спортивные трикотажные чулки… на резинках. Господи, как я была рада, что с каждым новым телом, а это кажется было уже 4-ое, она становилась всё человечнее и человечнее, и самое главное – ей, кажется, нравилась её очень особая человечность.       Она посмотрела мне в глаза и сразу отвернулась, а потом тихо-тихо, так что слышала только я, сказала:       – 3 минуты. И валим от сюда по-английски. Мне невыносимо скучно. Да и народ собрался… не в той пропорции, в которой это было бы выносимо.       – С удовольствием.       3 минуты, волшебно. Ну хоть 3 минуты в сахарном Аду я найду, чем себя занять.       У меня во рту что-то стукнулось о зубы. Я чуть не взвизгнула от счастья. Сделанный месяц назад пирсинг. О да….сейчас это колечко спасёт меня от смерти от скуки.       Я принялась каждую вторую секунду языком болтать колечко в языке вправо-влево. Через минуту мой взгляд упал на декоративную цепочку на юбке Мотоко. Она держала её в расслабленной руке и только большим пальцам ритмично оттягивала звенья вправо-влево, вправо-влево, вправо-влево… Я начала играть колечком в языке в её ритме и …упорно ловить её взгляд, чуть разомкнув губы, чтобы было видно, что у меня во рту.       Мотоко поймала взглядом колечко и замерла, отпустив цепочку на юбке, которая скатившись с её бедра, очень своеобразно звякнула об пол.       У меня в голове моим же громким голосом понёсся текст протокола по техническим характеристикам её нового тела. Сегодня утром Мотоко дала мне его прочитать. «Сенсорные окончания: кожный покров – спина…, живот…, бёдра…, … ротовая полость…, в.ч. кисти рук…, стопы…, половые органы…». Изучая таблицу по сенсорам я начала скакать по всему протоколу… В голову стрельнул вопрос: а влажный ли у неё рот? У меня снесло крышу от мысли, что ответ я сейчас получу.       Отогретая я выбралась из-под пледа и навалилась на Мотоко, опрокинула её на спину; глубоко поцеловала и принялась шарить языком, убеждаясь в том, что она ничем не отличается от меня, разве что… какой-то крышесносной своеобразностью.       В реальность происходящего не верилось. Не верилось в тепло, мягкость и влажность её губ; в то, что упав, она всё равно держится на дрожащих локтях и не отстраняется; в то, что мои коленки упирались ей в бедра, щекоча рисунком трикотажных колгот её обнаженную кожу между слипами и чулками; в то, что она пропускает каждых второй вдох, с искренним азартом ловя колечко у меня в языке; в то, что за шиворотом её майки мне видно упавшие лямки бюстгальтера.       Я оторвалась от неё, оглушенная свистом в ушах и чуть сбитая толком небывалым жаром. Мотоко подо мной по-прежнему держалась на подрагивающих локтях и смотрела то мне в лицо, то на колечко видное между моих несомкнутых губ.       Едва могла поверить в то, что вижу – в пушистость ресниц, в острые плечи, в задранную юбку и полоски обнаженных бедер.       Свист сменился не менeе оглушительной тишиной, а жар – небывалыми брызгами куража в осознании того, что на нас смотрят.       С освежающим вдохом в меня втягиваются мысли: «Слава Богу, я не такая… Мы не такие».       Щурясь, я оглядываю комнату, заглядывая каждому в глаза… и не вижу ничего кроме дыр, как в унитазах...       – Что, ушлёпки, завидно? … – в тишине мой голос звенит как рождественский венок с бубенцами и колокольчиками, который от души тряхнули; и вводит окружающих в ещё более глубокое оцепенение.       Я встаю; подаю руку Мотоко ...и поскольку наши ноги были перекрещены… она как гимнастка встаёт волной, а я ловлю её прямо себе в объятия. Ни слова прощания из наших уст, последнее что было показано нами в том году – средние пальцы наших рук.