like the first time

      По длинному пустому коридору из «ангара» Татиком через комнату технарей очень быстрым шагом идёт Бато. Он серьёзен, раздражён, почти зол. Его раздражает двойственное ощущение – с одного бока трясёт от азарта и предвкушения немедля поймать преступника с поличным, с другого бока мерзкой соплёй подтекает смешанное чувство стыда и растерянности.       В руке Бато – цифровой ключ от автономной сети компании Technorica. Примерно месяц назад гендир Technorica подал в МОБ заявку на обеспечение дополнительной информационной безопасности, поскольку, как утверждали директора Technorica, сеть компании в течение полугода подверглась серии хакерских атак разного уровня, что привело к убыткам и падению потребительской лояльности. Арамаки принял заявку в актив, специалисты 9-го Отдела установили дополнительный файерволы, контролеры соединений и скрытые программы слежки.       Это был вторник. Примерно после полуночи сеть начал атаковать вирус. Ключ от сети, доверенный 9-му Отделу, находился в кабинете технических специалистов. Бато в тот момент налаживал оснащение Татиком. В тот момент на дежурстве кроме Бато должны были быть Майор, Бома и Паз. Однако объявив мобилизацию, Майор не отдала приказов. Бато быстро «смекнул», метнулся в техотдел, схватил ключ и помчался в комнату КСУ. И только на подходе до него дошло, что Майор могла послать за ключом Бому, а тот из комнаты КСУ в два шага добрался бы до техотдела. Короче, они теряли время. Но уже за эти потерянные минуты Бато мог получит саркастический выговор от Майора, пару недовольных рыков и грозных взглядов от коллег, что в целом было косвенным определением его контрпродуктивной мобильности.       Бато ещё ускорил шаг и скрипнул зубами; уверенно влетел в приоткрытую дверь комнаты КСУ, готовый отразить волну негодования коллег, и растерялся… В комнате никого не было и на его появление никто не отреагировал.       В центре комнаты на рабочем столе была инсталлирована визуализация сети Technorica. Было видно, как вирус в форме медузки щиплет и треплет внешнюю оболочку сети – файервол 9-го Отдела.       Если бы у высококибернезированного Бато мог бы быть тик глаза, он бы «тикнул». Майор была в комнате – в противоположном углу. Присев на край стола, сложив руки на груди, она наблюдала за медузкой. Лицо её было спокойно, глаза чуть прикрыты, на Бато она никак не спешила реагировать.       «Вот тебе раз…» – «Точно! Раз! …» – Бато принялся считать секунды отсутствия реакции Майора – «Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. …чёрт подери, восемь!!»       Майор резко подняла взгляд и нейтрально сказала:       – Ключ.       Бато, не в силах ничего выпалить, как нашкодивший ребёнок протянул ей ключ. Майор не шелохнулась, подавленно хмыкнула и, отворачиваясь, закатила глаза.       – Что?! – Бато в два шага пересекает комнату и оказывается рядом с углом визуализацией сети, пожираемой вирусом, перед Майором, но та не шелохнулась.       – Бома пошёл за ключом в техотдел.       – Я забрал ключ! – гаркнул Бато, что звучало почти так же как «Это же Я – герой!».       – Я вижу. – нейтрально отреагировала Майор.       Повисла пауза, которая чуть не взорвала Бато мозг потому, что он не понимал «Какого черта ОНА ничего не предпринимает?». Он снова принялся считать секунды провисания: «… да чёрт нас всех побрал, девять!».       – Мы время теряем! – выпалил Бато и с грохотом положил ключ на край стола с визуализацией, поближе к портам.       Майор не поспешила брать ключ при том, что специализированные маски для подключения к атакуемой сети были только у неё, Бомы и Исикавы. Она даже позу не сменила, хотя Бато почти на неё налетел.       «Какого ГРЁБАННОГО черта ОНА ничего НЕ делает?!»       – Не теряем. – После некоторого провисания ответила Майор. – Код вируса пишется этим файерволом. Чем полноценнее зафиксированный код, тем быстрее и качественнее Бома сделает допсетку и антивирус. И в конце концов... тем точнее будут данные геолокации.       Бато чуть не захлебнулся в недоумении.       «Какого чёрта?! …» – …с каких это пор, мы как сопляки-полицейские бдим вирус в атаке, а не крушим его с сетью прямо на месте, чтоб хакер как шашлык был готов к моменту, когда мы поедем для отчёта подбирать его тельце?! – Бато снова громыхнул ключом о стол. – Я думал мы его сейчас прямо хакнем!       Бато завис, переваривая фрустрацию от несостоявшегося молниеносного задержания с поличным и грустно наблюдая как медузка методично истончает слой файервола; а переварив повернулся и поймал взгляд Майора и …впал в безвременье. «…твою ж мать, только она может так смотреть. Смотреть мне в глаза. В глаза без зрачков. …что она видит?!»       – Что? – снова опешив как школьник, спросил он.       Майор встрепенулась и отвернулась. – Ничего.       Скорее всего это был просто рефлекс яркой световой визуализации в полумраке комнаты КСУ. Но Бато так и не смог отделаться от мысли, что щёки Майора зарозовели.       Он увидел собственное отражение в пластиковой панели над головой Майора и усмехнулся, потому что большой блик интерферентной лужей растёкся в его правом глазу.       – Ты в порядке? – как можно более нейтрально спросил он.       – В полном. – после короткого провисания ответила Майор.       – …а какого ежа мы тут жданки ждём и ничего не делаем? – игриво заехидничал Бато, отчаявшись простимулировать начальницу на хоть какую-то порядочную активность.       Она закатила глаза:       – Едрёна вошь, Бато! Гледелки включи – вирус прозрачный - хакер любитель – сидит в квартире в Матида. Данные с камер сходятся. Этим кодом он файервол трое суток точить будет.        Бато вгляделся в визуализацию. Майор права. Хакер даже не видит, что его читают. Ломиться в контратаку по всем фронтам не имеет смысла.        Он открыл было рот сказать что-то, но повернувшись, снова поймал взгляд Майора. Её взгляд не удержался, соскользнул с его лица, сделал медленную восьмёрку по его шее, груди по поясу и вернулся обратно к искусственным глазам.        «…твою ж ма-а-а-ать» – Бато затрясся от странной догадки – «…да плевать она хотела на код, на хакера, но всё это дело с Technorica. Он о другом думает».        – …какими же мыслями ты занята, если тебе так откровенно плевать на работу? – как можно мягче и игривее произнёс Бато.        Глаза Майора распахнулись. Бато, наверно первый раз в жизни, увидел в её ярких глаза искреннее удивление.       Кусанаги сидела на мягком диване лицом к огромному панорамному окну, открывающему потрясающий вид на ночной мегаполис. Воскресенье 00.38 ночи. Ещё 11 часов 22 минуты выходного и ей нужно быть на работе из-за нового задания, принятого в актив.       В её руке был высокий бокал, заполненный коктейлем экзотического зелено-голубого цвета с кислородной пенкой и сахарной шапкой. К коктейлю она пока не притронулась.        Она упорядочивала в голове все данные по делу, которое приняли в актив в последний гребанный рабочий час в субботу. Несмотря на раздражение, она понимала, что на данном этапе все идёт по плану. Ситуация определена, стратегия одобрена шефом, согласованна с ним, задания подчинённые получили и выполняют. Она тоже уже сделала всё, что могла в рамках своих полномочий.       А теперь стоп, прямо сейчас. Необходима пауза, причем именно сейчас. Ибо это самая непродуктивная деятельность – анализировать, синтезировать и додумывать наперёд то, что на момент принципиально не нужно. Ещё есть целый 11 часов 22 минуты, чтобы, выкинув работу из головы, отдохнуть.       Кусанаги ждала полную тишину в мыслях и почти начала улыбаться в предвкушении, что её интенсивная работа мысли вот-вот встанет на паузу и даст ей необходимый отдых, чтобы заслуженно понежиться в медитативной чистоте разума.       Но её взгляд соскользнул на бокал с коктейлем, внутри грустно щёлкнуло «не хочу»; и вот… аналитическое восприятие, критическая оценка, контекстуализация и упорядочивание понеслись в уме чуть ли ни стой же мощностью, что обычно в будни.       Кусанаги вздрогнула от мысли, что ни один глоток, ни бокалы, ни литры алкоголя не помогут её уму успокоиться и очиститься; алкоголь лишь на время притупит восприятие, спутает всё содержимое разума, которое потом придётся разбирать как разбросанные вещи после дурацкой студенческой пьянки. Она захотела отставить бокал, понимая какая бестолковая вещь, этот алкоголь в эту минуту и как… неприятно понимать, что сейчас в эту минуту нет ничего, что ей поможет; захотела отставить, но не успела.       Рядом на диван забралась Ран. Поджав ноги, она спрятала лицо в колени, украдкой пытаясь поймать взгляд Кусанаги.       – Ты не хочешь спать? – мягким полушепотом спросила Кусанаги.       – Честно? … ни капли уже. – нахмурившись, Ран упёрлась взглядом в пол. – Прости, что не встретила тебя. У меня был просто отвратительный день. Я ведь привела в порядок на работе всё, что запланировала. Всех обзвонила, всех предупредила, что ухожу в отпуск. И тут… регистраторша как ни в чём не бывало, приносит мне расписание приёмов на следующие две недели. И это при том, что они первая ставила подпись при согласовании графика отпусков. …естественно я на неё порядочно наорала, потащила к главврачу; та ни с того ни с сего впала в панику, начала квохтать как курица, обещая перераспределить моих клиентов, всех обзвонить, перенести сеансы и поставить заместителей… Я плюнула на всё это дело и ушла до обеда; пришла домой и рухнула прямо так, не раздевшись… И вот проспала до вечера пока Куру-тан не пришла.       Повисла спокойная мягкая пауза. Кусанаги прекрасно понимала, что Ран уходит в дела так же глубоко и интенсивно как она; и им одинаково трудно расслабиться даже в выходные.       Кусанаги почувствовала тёплые кончики пальцев, касающиеся её плеча.       – Мы на море хотели вместе, помнишь?       – Конечно. Поезжай с Куру в Тосасимидзу, как запланировали… сегодня же утром.       – А ты?       – Ран, прости. В активе дело, мне к 12.00 уже надо быть на работе.        Оправдания и отговорки никогда ими не использовались в общении друг с дугом. И Куру-тан, и Ран, и Мотоко одинаково расстраивали те обстоятельства, что все чаще и чаще мешали им проводить отпуска вместе.       – Ничего не поделать. – выдохнула Ран.       Должна была снова наступить некоторая успокаивающая пауза. Но она не наступила. Вдруг рука Ран легко выхватила бокал из руки Кусанаги. Ран грациозно встала и отставила нетронутый бокал в сторону, на столик. В следующую секунду она игриво запрыгнула обратно на диван. Сев на пятки, она подставила Кусанаги своё лицо так, что их носы почти коснулись.       – Раз уж у нас так мало времени, давай сразу к приятному. Посмотри. Что я сделала? Видишь?       Кусанаги принялась медитативно изучать такие знакомые, четкие, но нежные черты в поисках того, что же изменилось. Они знали, какую высокую цену Ран платит за свою спасенную человечность. И эту цену бессмысленно мерить деньгами. Потеряв из-за болезни больше половины своего живого тела, Ран платила за жизнь, за молодость, за человечность своей красоты терпением, усердием и искренностью перед собой.       – …я должна увидеть изменения, которые не произошли? – такой уточняющий вопроса Кусанаги задала потому, что знала с какими ошарашивающими профессионалами Куру-тан и Ран работают, чтобы не позволить проявиться и малейшим признакам старения.       – Нет-нет! Смотри внимательно!       – Новая сережка? – предположила Кусанаги, зная, как Ран любит экспериментировать с размером колечка или шарика, формой застежки пирсинга в языке. Каждая новая серёжка придавала её улыбке неповторимый, едва уловимый особый изгиб.       – Нет же!       Кусанаги заглянула Ран в глаза и НЕ увидела то, что должна была увидеть. Неестественно большой, чёткий интерферентно-яркий блик в правом глазу, который иногда был как полумесяц, иногда как 2/3 луны, он свидетельствовал о частичной эктопии хрусталика. Его не было. Зрачок был бездонным, черным, безлунным.       – Операцию сделала... – едва слышно выдохнула Кусанаги. – Свой хрусталик санировала или искусственный поставила?       Ран расплылась в довольной улыбке, что говорила о верности ответа.       – Искусственный. Мой изначально бесполезно было восстанавливать и вправлять. Так зачем мучить больной, почти отмерший орган, если заменить его на имплант, функция глаза восстановится?       Итак, ответ был верен. Но Ран не отодвинулась ни на миллиметр. Кусанаги непроизвольно сделала шумный вдох. Не удивительно, её система рефлексов была так же разнообразна как у живого человека; к тому же настроена она была на высоко чувствительном уровне.       – Вот что я люблю в тебе, Мотоко… – вдруг совсем иным тоном заговорила Ран. – Как ты иногда искренне иногда удивляешься. Ох уж эта твоя неописуемая… – она закатила глаза, не в силах точно подобрать слова. – …невозмутимая невинность. Будто ты ничего не знаешь, ничего не предчувствуешь, как в первый раз.       Кусанаги действительно не успела ничего пред-думать, полностью понять, спрогнозировать. Ран большим пальцем мягко и легко нажала ей на подбородок, приоткрыла рот и коснулась её губ своими губами.       Первые три дня нового года я с Куру-тан и Мотоко провела на Эносиме. Тогда мы вместе гуляли по побережью, любовались на Фудзи… если та, конечно, показывалась из-за дымки и тумана. Мотоко иногда внедрялась в группы местных сёрферов, всем на зависть седлала высоченные зимние волны. На более экстремальные развлечения мы не решились, потому что Куру-тан неделю назад перенесла операцию.       Того, что мы натворили в новогоднюю ночь, нам в принципе хватило. Мы встретили новый год в рёкан на побережье. Мотоко взломала близлежащие системы охраны и наблюдения. Мы всю ночь танцевали на безлюдном пляже под огнями праздничных фейерверков под любимую музыку.       Куру-тан, однако, очень быстро утомлялась. Это была её последняя операция, она вернула себе 100%-ое зрение. Но в постоперационный месяц её зрение, как полагается, иногда мутнело; порой так сильно, что Куру переставала видеть и становилась беспомощной как новорожденная. Мы остались с ней. Это была её 14-ая операция.       Примерно десять лет назад, она как и я встала перед выбором – кибернизация или систематическая, долгая, тяжкая биосанация и лечение. Для меня была оптимальной первая опция, иначе я не выжила бы . Куру решилась на последнее, несмотря на то, что у неё из-за болезни отказывали только глаза, и в то время лучшим, более простым и в принципе безопасным способом считалась замена на искусственные органы зрения. В течение десяти лет она перенесла операции по биосанации сетчатки, замене роговиц и хрусталиков биоимплантами и ещё много чего… Казалось, что Куру привыкла видеть лазерный нож, орудующий в её умирающих глазах. Казалось, что каждую следующую операцию она переживала не как испытание, а как приключение.       И тогда на Эносиме днем первого января мы гуляли с Куру как с непоседливым ребёнком. Она не могла унять восторг, заглядевшись на окружающую природу или людей, которых теперь видела с неведомой ей яркостью и чёткостью. Но утомившись, она переставала чётко видеть, сникала и мы просто медленно шли, пока она отдыхала.       Меня тогда вышибла из себя её неожиданная реплика:       – …вот ведь! Опять всё в мыле. …ну и не нужно мне это зрение!       Не знаю, как Мотоко, но я из-за этой фразы тогда напряглась. И ради этого она самоотверженно, и причём супер-результативно, терпела и трудилась физически, чтобы вернуть себе СВОЁ в полном объеме?       – …мне хватает того, что я чувствую…       И я и Мотоко, напрягшись, молчали и ждали, что Куру доскажет.       – Например, вот вы… Самые близкие… Я чувствую, я распознаю и прекрасно различаю ваши… дыханья, движения, шаги, голоса… и даже привычки… Вот например, Мотоко, она же свои невербальным поведением может свести с ума любого; своими движениями и жестами она совсем, никогда, ни при каких обстоятельствах не даёт лишней информации. По ней, по её жестам и мимике не поймёшь, какова её реакция… А крышу может снести лишь от того, что невозможно понять, реагирует ли она вообще. И дело не в том, что она киборг… ты бы видела нано-матрицу её нервной системы, да человек с такой не справится! Она же видит нас насквозь, а кожей чувствует нашу температуру и пульс…       Абсолютная правда. Куру-тан «разоблачила» Мотоко. Но её шаг не сбился с ритма, она шла стабильно, ровно. Шла чуть позади Куру, правая рука в кармане, левая свободна и ритмично покачивается. Она держала Куру в оптимальном для контроля поле зрения. Для неё это было делом привычки. Конечно ничего, ни вздох, ни кивок, но поворот головы, ни моргание, ничего не показало её реакцию на высказывание Куру-тан. А я чуть сбилась с шага, шумно втянула воздух и… дернула головой, забрасывая вверх вправо чёлку, которой у меня нет.       – И с Ран, тоже сложно… ты же не реагируешь типичными кивками, поклонами и прочими движениями. Но зато ты постоянно дёргаешь головой вправо вверх, будто забрасываешь чёлку, которой у тебя нет… ты так будто сбрасываешь оперативку кинестетической памяти, расширяешь себе поле зрения… а ещё у тебя спина вытягивается, плечи расправляются, когда ты так головой забрасываешь и вообще… Ты в курсе, что при знакоместе с тобой люди редко признают, что ты японка просто потому, что ты не скругляешь спину, редко кланяешься… а если и кланяешься то с прямой спиной?       – Ну да… я и не японка. Выросла в Японии, но ведь… Отец кореец, мать …из Турции.       Повисла пауза. Куру-тан крепче взяла меня за руки и на шаг приблизилась ко мне, мы пошли практически синхронно.       – Ты обиделась?       – Ни капли. Меня просто очень взволновала твоя фраза, что зрение тебе не нужно.       – Ну, я же утрирую, Ран! – звонко воскликнула Куру и ещё ближе прижалась ко мне. Должна был наступить, мягкая сахарно-умилительная пауза… но вместо неё мягким бархатистым голосом Мотоко сказала:       – Хорошо бы тебе в этом году вылечить эктопию хрусталика.       Я прижала Куру к себе, мы синхронно повернулись к Мотоко, которая шла стабильно в двух шагах от нас: – Да, в этом году сделаю операцию. – и я снова дёрнула головой вправо вверх.       С рождения поле моего зрения имело очень странную форму – форму откусанного яблока. Справа вверху видимого мне мира растекалась большая лужа, пожирающая мой мир. Иногда эта лужа была маленькой – я видела мир почти полностью, но иногда эта мыльная лужа растекалась почти на 2/3 моего поля зрения. Обычно от рождения скривленный хрусталик как-то держался под роговицей; но иногда, и это «иногда» я не контролировала, он практически выпадал из глазного яблока и затягивал видимый мне мир большой интерферентно-мыльной лужей. Чёрт с ней лужей, самое мерзкое, что это было больно, будто глаз высыхал и хотел выпрыгнуть…       Маленьким ребёнком я думала, что это нормально – иметь таких монстров непосредственно в голове и героически бороться с ними – признавать, что они есть, выслеживать и исследовать их.       Но став постарше, перед началом занятий в школе в кабинете окулиста я точно узнала, что это за монстр… Опечаленный наличием монстра у меня в голове дядя-окулист встал и вышел из комнаты, где возился со мной. Я стащила со стола заметки, который он делал, свела записи, которые мне не понравились, благо это была всего 1 строка и всего 4 иероглифа; и вернула тетрадь на место, окулист не заметил, что я её брала и отправил меня к сопроводителю, чтобы тот из корпуса школы отвёл меня в корпус приюта. «Правый глаз: частичная эктопия хрусталика» – вот оно проклятье. И взрослые, узнав, какой страшный монстр сидит в моей голове пытались помочь мне исключительно печальными лицами, улюлюканьем и досадным цоканьем, сетуя какой у меня «плохой глазик».       Ни от одного взрослого я не получила ни малейшего совета, как мне быть с этим монстром; ни от одного – ни объятий, ни поддержки в те страшные моменты, когда монстр захватывал мой мир. И это при том, что ВСЕ властные и умные взрослые знали про выпадающий хрусталик; я спокойно, без истерик привыкшая к боли говорила им, что мне больно и что мне нужна помощь. Было сетование и улюлюканье, помощи не было.       Я росла агрессивным ребёнком. Я сутулилась, криво сидела, вертела головой, пытаясь компенсировать тот замыленный фрагмент мира, и фактически сама превращалась в кусачего монстра, обозленного на мир. На мир компетентных и умных взрослых, равнодушных к настоящей боли и беспомощных в её преодолении.       Мой монстр, пожирающий видимый мир был обуздан и приручен в один день.       Мне было 15 в последнем классе средней школы. В апреле в мой класс неожиданно включили 11-летнего ребёнка, как радостно и трепетно журчали взрослые, пережившего страшнейшую катастрофу и много страшных-пристрашных операций; ребёнка, тем не менее, необычайно одарённого и старательного…       Та девочка, стоя перед классом, поразила меня совсем не тем, чем поразила остальных. Мои одноклассники не могли оторвать глаз от силиконовых швов на её руках, ногах и шее. Я же не могла оторваться от её глаз - живее и ярче, чем у живых. Она стояла перед классом и это была самая жуткая тишина, которую я помню. Тем не менее, её взгляд не терял яркости. В ту секунду, когда учительница положила ей руки на плечи, чтобы отвести и усадить на место (а взрослому не пришло бы в голову ничего лучше) она звонким голосом обратилась к классу:       «Я не робот. Я живая. Просто мое тело не смогло выздороветь. Мой головной мозг, часть спинного мозга поместили в особые модули, а все части тела заменили имплантами. Но смысла это не меняет. Я живой человек, у меня есть призрак и с ним всё в порядке».       «Железненькая», так её прозвали в школе, была живее и одухотвореннее всех нас вместе взятых. Она была не по годам умной и сообразительной, не по годам мудрой и понимающей. Её все любили, ей все восхищались. Она поддерживала относительно дружеские отношения со всеми, но настоящей дружбы принципиально ни с кем не заводила, несмотря на то, что почти все окружающие из кожи вон лезли, чтобы получить её внимание.       «Кусанаги-сан» – к ней я обращалась только так, изредка и по делу. Она до дрожи бесила меня своим невозмутимым, чистым, невинным, всевидящим взглядом.       В сентябре того же года на перемене «Железненькая» сидела за свое партой и настойчиво ловила мой взгляд. Я, быстро закипев от раздражения, встала перед ней и обратилась рыком:       «Кусанаги. На что ты так уставилась?»       «У тебя луна в правом глазу. Почему?»       Вот это «Почему?» меня остановило, я задала этот вопрос себе, моё эго молчало; и пришлось ответить так, как говорят взрослые:       «Частичная эктопия хрусталика. Я с таким родилась.»       «Железненькая» вдруг метнула взгляд на часы, пулей вылетела из класса, а вернулась с 10-минутным опозданием на урок с книгой в руках. Весь урок она демонстративно игнорировал всё вокруг неё происходящее, вычитывая что-то в книге.       Минут за 5 до конца урока мне на парту упал маленький скомканный клочок бумаги. В нем было довольно аккуратно и разборчиво написано: «Тебе больно?». Я написала: «Больно когда хрусталик выпадает. Его надо вставлять. Можно поплакать, потереть глаз и часто-часто долго моргать» и отправила его Мотоко, которая сидела, повернувшись боком к доске и смотря мне в лицо. Как только прозвенел звонок, она сорвалась с места и метнулась ко мне. Я даже не успела встать. Мотоко подняла левую руку, попытавшись дотронуться до интерферентной лужи, пожерающей моё поле зрения.       «Ты тут видишь?»       «Пока вижу. Но тут… – Я подняла свою правую руку и запустила её по локоть в лужу – не вижу».       В её искусственных глазах я увидела бурю эмоций: сочувствие, волнение и ещё интенсивную работу мысли.       Впервые в жизни я совершила нечто не резкое и не грубое – взяла ей за руку и вывела из класса. Уединившись в арке, я рассказала ей про всё: про мир в форме откусанного яблоко, про монстра-лужу, который это мир пожирает, про неудобства, про боли и рези. Она слушала, не отрывая от меня своих глаз. Как только я замолчала, она ткнула мне выставленным пальцем снизу в подбородок; от резкости движения я выпрямилась, чуть запрокинула голову, поверну вправо вверх.       «А так?»       «Так почти всё видно». – констатировала я.       «Вот таки и ходи, у тебя красивая спина и королевский взгляд».       С тех пор я никогда, ни при каких обстоятельствах, ни перед кем не опускалаю голову. Мотоко некоторое время хвостиком ходила за мной, касаясь моих плеч или спины, в тот момент, когда я начинала сутулиться. За считанные дни я выпрямила спину, за считанные месяцы я приобрела воистину королевскую осанку и королевский, по праву гордый взгляд. Меньше чем за год зашуганная, больная, злая навесь мир девушка-подросток превратилась в королеву, дисциплинированную, грациозную и терпеливую, которая обуздала самого страшного монстра в своём глазу.       И приобрела лучшего друга, потом… сестру, партнёршу, коллегу в учебе и ещё… любовницу. Она будет уверенна и даст мне уверенность в том, что пройдут годы, я починю свои глаза, уберу из глаза монстра, но никогда, ни за что, ни перед кем, ни при каких обстоятельствах, поддерживаемая своей королевской осанкой, я не опущу глаза.