Постмортем

"Посмотри, я ее включаю Я так тебя приучаю Прощенья просить за царапки Прощенья просить на коленках На обед она съест твою волю А на ужин съест память-память" АИГЕЛ - Царапки

– Дорогая, как ты думаешь, я плохой человек? – ты стоишь у зеркала и наносишь на свое тринадцатилетнее лицо яркий взрослый макияж. Тебе нравится оттенок неправильности и диссонанса, с которым ты выглядишь, но мысль о том, что ты всегда будешь выглядеть как Лолита, вызывает в тебе раздражение и грусть. – Шучу, я знаю, что плохой. Но услышать это не от кого-нибудь, а от Дирка Страйдера, это все равно достижение. Джентльмен известен своим супер лояльным отношением к поведению, спорному с точки зрения морали. – Он просто недоволен положением, в котором оказался, – говорит Канайя, безразлично листая глянцевый журнал. – Я сомневаюсь, что его хоть сколько-нибудь волнуют твои моральные характеристики, скорее он ищет оправдание тому, почему ты можешь то, чего он не может. Насколько я его знаю, он не выносит, когда кто-то контролирует ситуацию больше, чем он. Ты поправляешь волосы и расправляешь плечи. – Он умудряется быть невыносимым даже когда темные силы держат его за гениталии. Это объясняет, почему у него нет друзей, которые в той или иной мере его бы не ненавидели. Даже Крокер, казалось бы, его лучшая подруга навсегда и верный товарищ по шовинистским взглядам, очевидно, его недолюбливает. Канайя бросает на тебя снисходительный взгляд. – И все же тебе обидно. Выражаясь достаточно неприятным и безвкусным, хотя и точным в данном случае сленгом, у тебя «бомбит». Ты перебираешь наряды из своей инвентеки, останавливаясь на маленьком черном платье, и садишься рядом с Канайей. – Да, пожалуй, отрицать это нет смысла, у меня есть по этому поводу много глупых и бесполезных эмоций. Хотя какое право он имеет судить меня, когда он сам не сделал ничего правильного в своей жизни? Это то, что меня больше всего раздражает, – ты неприлично обнимаешь колено, не заботясь о своей короткой юбке. – Или… – Нет смысла говорить, насколько я сама не люблю этого мужчину и связано ли это с тем, что он не раз называл меня истеричной дамочкой и определенно имел это в виду, – говорит Канайя, – но здесь определенно есть место для «или». Есть основания полагать, что твое раздражение вызвано не только его плохими поступками, сколько… – Да, я уже поняла, что ты имеешь в виду. Не то чтобы я испытываю большую вину по этому поводу, но мы все относились к нему в последние годы с некоторой степенью утилитарности… что, в конечном итоге, является нашей тактической ошибкой. Мы воспринимали его как функцию, которая выполняет определенные задачи, не задумываясь о его мотивации и о человеческом факторе вообще. Конечно, он сам спровоцировал такое отношение, потому что из всех тех сотен Дирков вокруг нас был только один, который мог бы иметь что-то против того, чтобы его воспринимали как бытовой прибор, но мы должны были видеть дальше. Сейчас, когда я думаю об этом, я понимаю, что он пытался заслужить наше одобрение и было достаточно недальновидно с нашей стороны его ему не дать. В общем, можно заключить, что мое раздражение вызвано тем, что механизм по имени Дирк, к которому мы все так привыкли, больше не работает как нужно. И насколько ты винишь технику, когда она ломается, настолько же ты винишь себя, потому что техника, очевидно, не обладает свободой воли в той степени, чтобы отвечать за свое состояние, и это полностью твоя ошибка. Ты всегда чувствуешь себя лучше, когда осознаешь свои чувства, и этот случай не исключение. – Что ты собираешься делать по этому поводу? Ты пожимаешь хрупкими плечами. – Ничего, уже поздно. Если я должна теперь держать его в неволе, я буду.