Живёшь в душе прохожих, идёшь — меня встречаешь. Тебя я встречу тоже, ты это точно знаешь. Они все любят бога, все изменяют рьяно. Из чаш испив порока, идут, качаясь пьяно. Идёшь, я знаю — рядом. В душе живёшь ты каждой. Я встречусь с ними взглядом, придёшь в мой взгляд однажды. Ты спросишь, не отвечу. Все ждут от страха чуда. Идёт толпа навстречу, из глаз глядит Иуда. © ju step
...Сегодня — праздник осени, когда простой народ несет свои дары и прошения правящему Дому. Императрица слушает просителей и вершит свой суд. Лайе сидит рядом и время от времени склоняется к матери, высказывая своё мнение по поводу той или иной просьбы. Иногда Императрица прислушивается к нему, а иногда показательно разбирает прошение, заставляя сына понять, почему она выносит то или иное решение. Бесконечная вереница просящих идет весь этот долгий-долгий день, и Лайе успевает порядком заскучать, несмотря на важность праздника осени. Почти все его мысли вертятся вокруг вести, полученной утром: Дола возвращается домой. Лайе готов плясать от радости: так сильно он скучает по близнецу. Огромным усилием воли наследный принц заставляет себя вернуться с небес на землю, ведь на подходе очередной просящий. Лайе недовольно вздыхает, ведь как просто было бы, имей он возможность читать мысли всех, кто обращается за помощью к Ее Величеству. Но мать строго-настрого запретила ему в этот день обращаться к Дару, обосновав это тем, что Император должен выносить суждения, думая непредвзято и исходя из полученных фактов. «Настоящая справедливость, — не устаёт повторять Императрица, — это независимость суждений. Если ты начнёшь считывать чужие мысли, то будешь воспринимать их через призму посторонних эмоций. И не сможешь оставаться беспристрастным». И вот к ступеням, что ведут в сторону трона, подходит очередной проситель. Лайе с сомнением смотрит на то, как он, низко склонив голову, опускается на одно колено. Его лицо скрыто глубоким капюшоном, а дорожный плащ покрыт грязью и пылью. Несмотря на то, что незнакомец преклоняет колени, в нем не чувствуется почтительности и раболепия. Каждое его движение наполнено дерзостью и вызовом. «С нами пребудь вовеки, во все дни, Императрица. Десять тысяч лет правления тебе и процветания», — произносит просящий. Лайе слышит его ироничный тон и с трудом заставляет себя усидеть на троне. «Я, Бес из Джагаршедда, проделал долгий путь домой, дабы вновь служить Вашему Императорскому Величеству», — незнакомец поднимает голову и снимает капюшон. Лайе не выдерживает и вскакивает с места. В последний момент он вспоминает, что на них устремлены десятки взглядов и заставляет себя произнести нужные слова: «Дом Даэтран приветствует вас...» — наследный принц запинается, и на его губах расцветает счастливая улыбка. Он сбегает по ступеням, и братья со смехом обнимаются. «Гонец сказал, что ты прибудешь только через два дня!» — тихо шепчет Лайе. В ответ близнец крепче сжимает его в объятиях, приподнимает над полом и тут же опускает обратно. «Я едва не загнал лошадь, торопясь сюда!» — смеётся Дола, младший принц Дома Даэтран. «А как же твой эскорт?» — вспоминает Лайе. «Доберётся сюда через пару дней, — ехидно сообщает близнец. — Возможно быстрее: они, должно быть, очень спешат меня догнать». Лайе открывает рот, но, подумав, закрывает его, воздерживаясь от комментариев. «Сын», — Императрица величественно поднимается с трона. Неторопливо подобрав подол мантии, она подходит к младшему принцу и церемонно протягивает руку. Дола косится на брата, но Лайе делает страшные глаза, всем видом показывая, что обнять мать подобно простолюдину и тем самым снова нарушить этикет — плохая идея. Дола продолжает ухмыляться и, отвесив Императрице глубокий поклон, вежливо касается губами кончиков ее пальцев. «Рада видеть, что ты не все воспитание порастерял в армии, сын мой», — негромко замечает Ее Величество, оценивающе разглядывая младшего принца. Незаметный тычок в бок от Лайе заставляет Долу проглотить вертящийся на языке колкий ответ. Вместо этого он старается принять серьезный вид, и братья встают по обе стороны от матери. На них устремлены взгляды всех присутствующих в этом зале. Лайе знает, что Императрица всего лишь демонстрирует народу единство малочисленного Дома Даэтран. И пусть все видят: их всего лишь трое, но сыновья способны защитить свою мать. А вот настоящие семейные разговоры начнутся не раньше полуночи. ...Это уже не первый светский прием, где близнецы появляются вместе с тех пор, как Дола возвращается из Ханнамара. Высокородные иллирийцы внимательно следят за каждым словом и каждым жестом братьев. Одни пытаются найти хоть что-то предосудительное в их поведении, другие же восхищаются той необыкновенно сильной связью, что протянулась между близнецами. С кем бы ни беседовал наследный принц Лилайе, неподалеку всегда ошивается его брат. И наоборот — куда бы ни направился принц Дола, Лилайе тенью следует за ним. Между собой они почти не говорят, но невооруженным глазом видно, что для понимания им не нужны слова. Вассалы Дома Даэтран прекрасно помнят невоспитанного, дикого ребенка, каким был Дола, когда его только привезли из Джагаршедда. Помнят они и долгие годы, которые Лилайе провел в попытках сблизиться с братом. Сейчас Дола совсем не похож на маленького дикаря, доставлявшего столько проблем окружающим. Он одет с иголочки, учтив, и его манеры безупречны. Вот только ему не свойственна иллирийская сдержанность. Улыбки Долы всегда искренняя, а гнев неподделен. Он совсем не похож на своего брата, ведь в отличие от него Лилайе Даэтран в совершенстве владеет эмоциями. Его лицо всегда бесстрастно, а голос мягок и певуч, и никогда не угадаешь, о чем же думает наследный принц. Но стоит ему взглянуть на Долу, и его взгляд теплеет, а на губах мелькает мимолетная улыбка. Дола возвращается в Колыбель Лета воином. Тем, кто заслужвает право быть в рядах Гончих Вечной Земли. А вместе с возвращением во дворец вползают и слухи о сомнительной репутации и похождениях младшего принца в армии. Из уст в уста, прикрывая губы руками, высокородные пересказывают друг другу историю о том, как Долу прозвали Бесом из Джагаршедда. Шепчутся иллирийцы и об инциденте в Ханнамаре, произошедшем незадолго до возвращения младшего принца домой. Поговаривают, будто отряду Долы случилось столкнуться с шеддарскими разведчиками на границе Ханнамара с Белым Безмолвием. Говорят, что отряд Беса из Джагаршедда вырезал всех до одного, не согласившись на переговоры. Слухи обрастают новыми подробностями, превращаясь в снежный ком. И когда Дола Даэтран возвращается домой, его уже боятся. Когда выдается свободная минута, братья отходят в сторону и пьют лучшее иллирийское вино. Близнецы о чем-то оживленно говорят, и Дола, отставив в сторону бокал, небрежно забрасывает руку на плечо Лилайе. «Смотри внимательно, мой венценосный брат! — шутливо говорит он. — Нет, ты только погляди: какая у нее фигура! Может, тебе стоит с ней познакомиться?» «Это новая фрейлина нашей матушки, малой. И она не слишком знатного происхождения, — кривит губы Лайе, изучая взглядом объект разговора. — Брат мой, так ты скоро всех девиц перепортишь. Как же они найдут себе достойных мужей?» Миловидная фрейлина с волосами, уложенными в причудливую прическу, замечает взгляд близнецов и смущенно краснеет, прикрывая губы тонкими пальчиками. «К тому же, — вздыхает Лайе, — у меня есть невеста». «Ты зануда! — фыркает Дола в ответ. — На что тебе эта Симеон, если вокруг столько прелестных девиц!» И он обводит широким жестом зал с гостями. Лайе качает головой. «Принцесса Симеон — прекрасная партия, малой. К тому же если мы заключим союз, это может завершить нашу вражду с Домом Ассэне». «Твоя Симеон тощая, как селедка, — смеясь, отмахивается Дола, — И Ассэне никогда не успокоятся, ты же знаешь». «Глава их Дома куда умнее, чем его покойный сын Лильхарран, — возражает Лайе. — Он не упустит такой шанс...» « ...вырезать наше немногочисленное семейство под корень, — Дола с недовольным лицом перебивает брата. — Осмелюсь напомнить тебе, что это наш отец обезглавил Императора Лильхаррана. Такое, братец, не прощают». Лилайе спешит сменить тему разговора. «Скажи мне, это правда, что о тебе говорят?» — интересуется он небрежно. «Обо мне рассказывают многое, — пожимает плечами Дола. — И половина слухов — враки несусветные». «Бес из Джагаршедда вырезал отряд шеддарских разведчиков», — понизив голос, произносит Лайе и внимательно глядит на брата. Губы Долы едва заметно кривятся, и он залпом осушает бокал вина. «Всех, кроме командира. Его я отпустил». «Целого или он не досчитался одной из конечностей?» — щурится Лайе. «Я не живодер, — фыркает Дола, — Интересно, почему в этих слухах не упоминается о том, как я вздернул того, кто нарушил мой приказ и начал резню?» В горле у наследного принца пересыхает, и он придвигается поближе к брату. «Повтори, что ты сделал?» — шипит он. Дола смотрит на него долго и пристально. Лайе видит в его взгляде что-то, от чего ему становится неуютно. «Был приказ — не стрелять. Убрать оружие. Но один из моих подчинённых ослушался. Выпустил стрелу в глаз одному из разведчиков именно тогда, когда мы с их командиром почти пришли к взаимному согласию. Ты должен понимать, что хуже одного разъярённого шеддара могут быть только несколько разъярённых шеддаров. Командир не сумел их остановить. И жить он остался лишь потому, что не вмешался в бойню. Я его отпустил. А своего подчинённого повесил на ближайшем дереве. К слову, в моем отряде он был единственным чистокровным иллирийцем. Видимо, посчитал, что раз я — полукровка, то мои решения можно оспаривать», — голос Долы срывается на тихий рык, но он быстро берет себя в руки. «И часто тебе доставалось за наше наследие?» — мрачно интересуется Лайе, попутно делая в уме заметку поговорить об этом инциденте с Императрицей. «Пока я был рядовым — регулярно. Стал капитаном, и почти все стелиться стали. Почти, — ворчит Дола. — Нам далеко до мира, Лайе. Я специально отбирал полукровок. Они способны на многое. Но верховное командование решило приставить ко мне одного из «своих». Нет у них больше «своего» в моем отряде, и хрена с два я позволю подобному повториться». «Нам об этом не было известно», — наследный принц вздыхает. «Полагаю, до вас ещё дойдёт эта весть, — отмахивается Дола. — Командование любит приберегать скверные новости напоследок». «Малой... Из какой семьи был этот иллириец?» — шепчет Лайе севшим голосом. «Сержант Леннарт Малик. Сын одного из мелких баронов. Вассал Дома Глеанн», — без запинки рапортует Дола. Лайе облегченно выдыхает. «Он не принадлежит к старшим Домам, какое облегчение». «Ты думаешь, будь он не вассалом, а из семьи Глеанн или Ассэне, я бы пощадил его?» — неожиданно смеётся Дола. «Дола... Ты понимаешь, что сейчас лучше не обострять наши отношения с другими Домами?» — пытается Лайе убедить близнеца. Дола недовольно кривит губы и тянется за новым бокалом вина. «Если ты мне сейчас скажешь, что я перегнул палку, — он выдерживает паузу и криво усмехается, — я врежу тебе по роже». Лайе оторопело смотрит на близнеца и с горечью понимает: Дола слишком долго был вне дома. «Портки Махасти, может сменим тему на более приятную?» — ворчит его брат, отхлебывая пряный напиток. Лайе растягивает губы в вежливой улыбке и ястребиным взором окидывает зал. Вдруг его лицо светлеет. «Гляди, там джалмарийский посол. Думаю, тебе следует с ним пообщаться», — говорит он. «С чего бы это?» — Дола хлопает глазами, чувствуя, что его обвели вокруг пальца. «Ты ему понравишься. Уверен, он с удовольствием послушает твой рассказ об иерархии Джагаршедда», — невинно хлопает глазами близнец. «Чтоб я сам понимал эту иерархию», — ворчит младший принц, понимая, что Лайе, как обычно, уже все за него решил. Впрочем, он не слишком-то возмущен. Разговоры с представителями других народов даются ему лучше, нежели остальным иллирийцам. Ведь даже Лайе не может взирать на высокопоставленных гостей без высокомерия. И потому, устав от нужды поддерживать натянутый разговор, он стал подсылать к иностранным послам взбалмошного брата, который умел держаться просто и без высокомерия. Возможно, потому что жизнь в Джагаршедде научила его не поддаваться предрассудкам. Дола не считает иллирийцев высшей расой, и ему все равно, были ли они когда-то Совершенными. История пишется победителями, а Совершенные проиграли. Много воды и крови утекло с тех пор, и Дола не видит смысла в том, чтобы презирать другие народы. «Мы уже достаточно долго стоим вместе, братец. Иногда это бывает чревато утратой репутации», — тихо замечает Лайе. «О, неужели? И чем ей вредит то, что два принца ведут светскую беседу?» — хмыкает Дола. «Сам знаешь, какие слухи про нас ходят», — кисло улыбается Лайе. «А ты, значит, внимательно слушаешь каждую сплетню? — Дола прижимает уши к голове. — Этим чистоплюям только дай языками почесать. Не стоит лишать их столь низменного удовольствия». «Мы — принцы Дома Даэтран, Дола, — строго отвечает Лайе. — И не пристало нам...» «Меньше всего меня беспокоит наша репутация, Ли, — довольно громко отвечает младший принц, и гости вокруг них недоуменно оборачиваются. — Сдаётся мне, что она была безнадёжно замарана самим фактом нашего с тобой рождения, — Дола, иронично улыбаясь, салютует невольным слушателям бокалом, едва не расплескав вино. — А сплетни будут ходить всегда, Ли. Смирись с этим, иначе надорвёшься, доказывая всем, что ты не... хм... неважно, кто». «Брысь отсюда, охламон!» — недовольно шипит Лайе, сопровождая слова чувствительным тычком в бок брата. И почти мгновенно близнецы чувствуют недовольный взгляд своего наставника, учтиво беседующего с гостями на другом конце зала. Они наблюдают за тем, как Иса подзывает к себе лакея и что-то тихо говорит ему на ухо. Иллириец кланяется и, лавируя между гостями, приближается к принцам. Церемонно поклонившись, он произносит: «Мой господин просит передать, что после окончания приема ожидает вас в своём кабинете». Слуга столь безупречно передаёт интонации Исы, что близнецам сразу становится ясным содержание грядущей беседы. «Охламон, значит?» — Дола весело подмигивает Лайе золотым глазом. И громко смеется, ероша волосы брату. Затем он, допивая на ходу вино, решительно направляется к джалмарийскому послу. Лайе провожает его взглядом, сохраняя невозмутимый вид, и только нервно подрагивающие уши выдают его раздражение. Дола всего несколько дней во дворце, а жизнь уже стала гораздо веселее. ...Лайе медленно открыл глаза, чувствуя подкативший к горлу комок тошноты. Воздух в каюте был спертым, а вокруг все провоняло рыбой. Лайе сел на краю койки и застонал, проклиная тот миг, когда его нога ступила на палубу шхуны «Удачливая». «Лучше бы по земле добирались, — уныло подумал нелюдь, зачёсывая назад всклокоченные волосы и борясь с тошнотой. — Пусть дольше, но меня бы не тошнило». Небольшим облегчением служило то, что «Удачливая», как и все в этом мире, обладала душой. Когда было совсем невмоготу, дух шхуны приходил к Лайе и убаюкивал его рассказами о своей судьбе. Дверь в трюм скрипнула, и на пороге появился Дола. Вот уж кому все было нипочём. В отличие от Лайе, близнец выглядел абсолютно здоровым, а жизнелюбие так и било из него ключом. Прислонившись к косяку, он сложил руки на груди, сочувственно разглядывая брата. — Чего тебе? — буркнул тот, поднимая глаза. — Ты решил наконец-то избавить меня от мучений? — Никогда бы не подумал, что тебя, бесстрашного и сильного сновидца, почти Совершенного, одолеет всего лишь морская качка, — ехидно прокомментировал Дола и поправил выцветшую повязку на изрядно отросших волосах. — Просто... Молчи, — глухо буркнул Лайе и, снова позеленев, попытался деликатно срыгнуть. — Ненавижу море. Ненавижу рыбу. Все ненавижу. — Ты бы хоть вышел воздухом подышать, Ли. Всяко лучше, чем здесь. Поверь, я тоже не в восторге от трюма, — близнец повёл носом и брезгливо поморщился. — Смердит так, словно здесь что-то сдохло. — Рыба тут сдохла! Дважды! Трижды! — огрызнулся Лайе, но все же последовал совету брата. На нетвёрдых ногах Лайе поднялся вслед за Долой на палубу и с некоторым облегчением вдохнул полной грудью морской воздух. Впрочем, облегчение оказалось недолгим: уже через несколько минут Лайе почувствовал очередной приступ тошноты. Кривя красивые губы, он поспешил на самый верх палубы, где забрался на канаты и выдохнул: на носу шхуны ему всегда становилось немного легче. Мельком взглянув на Долу, о чем-то беседовавшего с капитаном «Удачливой», Лайе нащупал за пазухой письмо, послужившее началом его страданий. Осторожно вытащив смятую бумагу, нелюдь вновь принялся его перечитывать, надеясь отвлечься от неприятного чувства в желудке. Буквы, написанные безупречным и ровным почерком, плясали перед глазами чёрными пятнами, и все же Лайе сумел заставить себя сконцентрировать на них внимание. «Пишу тебе, мой сын, как ты и просил. На Вечной Земле почти везде спокойно, а наш Дом по-прежнему процветает. До меня доходили слухи, будто Ассэне устраивают народные волнения, смущая разумы наших подданных. Но ты не волнуйся, для того есть Иса и дружественные нам Дома: дабы разрешить благополучно нынешние проблемы. Вас здесь не хватает, мои сыновья. Для нас время течёт совсем иначе, и мнится мне, будто покинули вы родной дом лишь вчера. И все же прошло без малого одиннадцать лет. По меркам короткоживущих — это уже великий срок ваших странствий. Когда вы вернётесь, я желаю послушать ваши истории о стране людей, и как вам все эти годы жилось. Спешу приложить небольшое дополнение к письму. Внимательно ознакомься с ним, сокровище мое. И сожги немедля. Вместе с сим письмом в Аль-Хисант гонец привезёт некое послание, кое вам должно передать в руки доверенного лица. С посланием прибудет и дар, который вам так же должно будет передать все тому же лицу. Ждать этот господин вас будет на берегах Джагаршедда, в бухте Шергияр. Никому не могу доверить это, кроме вас. Спешу прощаться, мой сын, и с нетерпением ожидаю вашего возвращения». Лайе скомкал письмо и с трудом поборол желание выкинуть его в море. Оно было достаточно лаконичным и написанным аккуратным почерком самой Императрицы. Как правило, в Аль-Хисант письма доставлялись от имени Исы, передававшего волю Ее Величества, но этот раз был исключением. Что только подтверждало важность текущего задания: Лиланг крайне редко писала письма сыновьям сама. А это значило, что братьям пора возвращаться домой. «Послание», что было припрятано у иллирийца за пазухой, казалось, обжигало кожу и раздражало Лайе самим фактом своего существования. Разумеется, он не стал вскрывать плотный и маленький мешочек для золота, но уже успел ощупать и обнюхать его со всех сторон. Судя по всему, Лиланг послала в Шергияр браслет. Лайе не нужно было даже смотреть на него, чтобы догадаться, кому он предназначен, и что за этим последует. Нелюдь тяжко вздохнул: возвращение домой откладывать больше не стоило. Мысли Лайе были прерваны очередным приступом тошноты. Позеленев, он в очередной раз перегнулся через борт палубы, чувствуя, как желудок скручивает новым позывом к рвоте. Лайе глубоко вдохнул и после небольшой паузы выдохнул, стараясь не обращать внимание на отвратительный привкус во рту. Он ненавидел море. Ненавидел запах соли и рыбы. Запах немытых тел и морскую качку. От одной мысли о том, что на завтрак, обед и ужин он вновь будет есть опостылевшую ему рыбу, нелюдя снова замутило. Вот уже несколько дней Лайе почти все время проводил или на палубе, или в трюме в обнимку с ведром. Блевал он самозабвенно, проклиная свою слабость и все вокруг. Дола же, наоборот, был в восторге от путешествия. Вечерами он играл в карты с экипажем корабля, вовсю хлестал ром и распевал моряцкие песни. Лайе был уверен, что почти весь путь до берегов Шергияра его брат пребывал в состоянии постоянного опьянения, впрочем, как и половина экипажа. Радовало лишь одно: Сольвейг с ними не было. За несколько дней до отправления близнецов на Огненную Землю в Аль-Хисант пришли шеддары, которым позарез была нужна целительница на границе Джалмаринена с Джагаршеддом. Они утверждали, что ничего сложного не будет, но подстраховка не помешает. Разумеется, перед внушительной суммой гонорара не устояли ни Сольвейг, ни глава гильдии. И тогда ведьма, жизнерадостно махнув близнецам изящной ручкой, отправилась вместе с шеддарами в степь. В глубине души Лайе отчаянно надеялся, что Сольвейг где-нибудь убьют и закопают. Но чутьё подсказывало, что этим надеждам не суждено сбыться. Слишком уж живучей была невыносимая jalmaer. В своё время Дола сдержал обещание и провёл караван торговцев по Золотому Пути без потерь. А затем близнецы и ведьма вернулись в Аль-Хисант. Как и ожидалось, никто из них долгое время не хотел браться за новые задания, ибо слишком сильный отпечаток наложило приключение в Ресургеме. Многие недели наемники жили в крепости Аль-Хисант на деньги, которые сумели выручить за последнее задание. Лайе тогда понял, что совершенно отвык от мирного существования, когда не надо было никуда ехать, и не нужно было никого защищать или, наоборот, убивать. Очень быстро он затосковал по дому, чего нельзя было сказать о его брате. Дола, полный энергии и жизнелюбия, принялся пить и блудить, словно жил последний день, и пытался забыть ресургемский кошмар. Делал он это преимущественно на пару с Сольвейг. И именно тогда, по мнению Лайе, все начало катиться к демонам. Джалмарийская ведьма внесла свою лепту в отношения близнецов, и теперь они трещали по швам. К тому же непонятные вспышки Дара так и не исчезли, и волей-неволей Лайе пришлось держаться на расстоянии от ведьмы, а значит и от Долы тоже. Почуяв в нелюде слабину, ведьма изводила его, как могла, нарываясь на неприятности. Под конец Лайе было достаточно всего косого взгляда с её стороны, чтобы мгновенно вскипеть от злости. Дар не слушался его, как иллириец ни старался сдерживаться. Он ломал все щиты и преграды, возведённые в разуме Лайе, и рвался наружу, реагируя на малейшую вспышку гнева. Конечно, Дола вовсе не был слепым и быстро понял, что оставаться в стороне больше не сможет. Одно время он пытался примирить брата и ведьму, но безуспешно. Лайе порой с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как близнец ругается с ведьмой. Очень быстро их ссоры стали местной достопримечательностью, ибо в такие моменты в Долу летели все горшки и прочая попавшаяся под горячую руку утварь. Нелюдь в свою очередь обогащал познания жителей Хисанта неподражаемой бранью на трёх языках. И все же... Похоже было, что ведьму он любил сильнее, словно она его приворожила. После грандиозных скандалов всегда воцарялся мир. До следующего камня преткновения, конечно же. И имя ему было — Лайе. Лишь когда Сольвейг ушла вместе с шеддарами, Лайе успокоился, и его Дар затих, снова став почти привычным и послушным. В желудке было пусто, но тошнота упорно не желала отпускать. Лайе тихо заскулил, мечтая поскорее покинуть треклятый корабль. В чем-то он завидовал брату: казалось, что Долу ничто не могло пробрать. На суше, на небе и на земле он чувствовал себя в своей тарелке. Люди и нелюди тянулись к нему, точно мотыльки на свет, и не важно было, есть у них Дар или нет. Душа каждого живого существа всегда будет тянуться к свету, даже если не видит его. Лайе угрюмо поморщился, чувствуя острую потребность завернуть близнеца в ковёр и увезти домой на Вечную Землю. Чтобы никто не смел его отобрать у Лайе. В мечтах нелюдь видел будущее, где он новый Император Иллириана, а за его близнецом стоит целая армия. И, пожалуй, с таким раскладом братья могли бы изменить многое, как того хотела их мать. Лайе вздрогнул, услышав звонкий голос матроса, доносившийся с гнезда на фок-мачте. — Земля! — кричал он, приложив ладони ко рту. Лайе мгновенно вскочил на ноги и вцепился в фальшборт, стараясь разглядеть сушу. От волнения он забыл про морскую болезнь и теперь до боли в глазах вглядывался вдаль. Лайе услышал быстрые шаги, и рядом с ним встал Дола. И впрямь, через некоторое время на горизонте замаячила полоса земли, подернутая легким туманом. — Ближе к вечеру мы доберёмся до Джагаршедда, — произнёс Дола, вполуха слушая крики экипажа, который разбегался по своим местам. — Ты когда-нибудь был в Шергияре? — поинтересовался Лайе, не в силах оторвать взгляд от заветной полосы суши. — Не-а, не довелось, — Дола мотнул головой, и пряди отросших волос упали ему на лицо. Раздражённым жестом он смахнул их со лба. — Надо же, столько лет прошло. Не думал, что когда-нибудь вернусь в Джагаршедд, — в некоторой растерянности протянул нелюдь. — Ты крепко их ненавидишь, да? — тихо поинтересовался Лайе, оперевшись локтями на фальшборт. — Не то чтобы ненавижу, — задумчиво взглянул на него близнец. — Там я провёл часть своей жизни. Так или иначе, я всегда буду связан с Огненной Землёй. Не все шеддары живут предрассудками и ненавидят иллирийцев, — Дола усмехнулся. — Но я бы с удовольствием ещё пару столетий не вспоминал об этом месте. Солнце почти уже село на горизонте, окрасив море и небо в алые тона, когда шхуна «Удачливая» пришвартовалась в бухте Шергияр. Торопливо сбежав по сходням и ощутив под ногами горячий песок Джагаршедда, Лайе испытал жгучее желание пасть на колени и расцеловать долгожданную землю. Наконец-то под ногами была устойчивая твердь. В воздухе пахло солью и морем, но никак не рыбой, которой насквозь провонял трюм «Удачливой». Лайе расплылся в блаженной улыбке и покосился на Долу. Близнец осматривался по сторонам, выискивая кого-то зорким взглядом. — И где же почетная делегация, которую нам обещали в Хисанте? — насмешливо протянул он. — Совершенно никакого почтения к высокопоставленным гостям. Лайе продолжал улыбаться, зная, что брат ворчит исключительно для проформы, так как на самом деле чхать он хотел на эту делегацию. Нелюдь огляделся: чуть дальше песчаного пляжа высились скалы, в которых море выточило гроты. И Лайе готов был поклясться, что видит веревочные мостки. Они тянулись от пещеры к пещере, и по ним деловито сновали шеддары. Лайе не слишком этому удивился, но все же отметил, насколько сильно отличались его представления о Джагаршедде от того, что он увидел в реальности. В детских воспоминаниях Лайе об Огненной Земле сохранились только раскалённый песок, горячий, сухой ветер и беспощаднее солнце пустыни. Совершенно точно он не ожидал, что Шергияр окажется оазисом. Здесь росли высокие пальмы, а между ними пролегал неглубокий ручей. Скалы поросли какой-то ползучей зеленью, что придавало им схожесть с описаниями из древних сказок о мире до Периода Исхода. Окинув местность внимательным взглядом, Лайе боковым зрением зацепился за фигуру, стоявшую достаточно далеко, чтобы её нельзя было сразу заметить. В сумерках, несмотря на хваленую способность полукровок видеть в темноте, Лайе не мог разглядеть, мужчина это или женщина, но был абсолютно уверен, что фигура за ними наблюдает. Он легонько толкнул близнеца в бок. Дола завертел головой и вгляделся в стоявшую поодаль рослую фигуру. В очередной раз смахнув длинные пряди со лба, он решительно направился в сторону наблюдателя. Лайе тихо следовал за братом, решив предоставить переговоры ему. Они, конечно, не раз сталкивались с шеддарами в Джалмаринене, и с некоторыми из них братьев связывали узы дружбы. Однако Лайе не был уверен в том, что местные жители будут столь же дружелюбны, как например, Хасами. И потому, топая следом за близнецом и ловя настороженные взоры проходивших мимо шеддаров, Лайе почти с умилением вспоминал своего хвостатого и клыкомордого друга. Пройдя приблизительно половину пути, Дола резко остановился, и Лайе налетел на его плечо. Он хотел было возмутиться, но увидев выражение лица брата, счёл за лучшее промолчать. Любопытство Долы сменилось недоумением, а затем радостью. — Шаэдид! По мере приближения Лайе сумел разглядеть фигуру. Это оказалась женщина, и, судя по всему, она была шеддарской воительницей. Когда близнецы подошли вплотную, Дола и женщина замерли, словно узнавая друг друга заново. — Ну надо же, — шеддарка, которую Дола назвал Шаэдид, недоуменно разглядывала нелюдя. — Я думала, ты будешь выше ростом, хоть ты и здорово вымахал, песья кровь! Дола неуверенно смотрел на неё, задрав голову. На его лице читалось ничуть не меньшее изумление. — Ты выше меня, — наконец выдавил он из себя. — Все такая же... огромная. — А ты все такой же бестактный! — смех у Шаэдид оказался хриплый и раскатистый. — Добро пожаловать домой, Доэлха! Она сгребла иллирийца в объятия. Лайе, кривя губы в усмешке, с интересом наблюдал за тем, как брат обнял шеддарскую женщину и не преминул при этом прильнуть щекой к могучей груди. Наконец, Дола представил их друг другу. Лайе церемонно поклонился великанше. — Почему-то я даже не удивлён столь сердечной встрече, — с иронией заметил он. — Так уж вышло, Ли, что всю жизнь меня любят женщины, — усмехнулся в ответ Дола. — Воистину, женщины — самые жалостливые создания во всем мире, — проворчал Лайе вполголоса. — Скажи мне это на поле боя, остроухий, — весело рыкнула Шаэдид и снова взглянула на Долу. — Пойдём в лагерь. Мы разбили его за скалами, так что если вы надеялись поглазеть на поселение, то я вас разочарую. — Какая жалость... — почти расстроенно протянул Лайе. — Здешние жители лояльно относятся к чужакам, — отозвалась Шаэдид. — Но поначалу всегда подозрительны. Вы не обращайте внимания на косые взгляды. На самом деле в Шергияре очень много смешанных семей. Я лично знаю матроса, связавшего жизнь с одной из наших женщин. И, кажется, он служит на шхуне «Удачливая». Учитывая тот факт, что люди в принципе казались низкорослыми по сравнению даже с иллирийцами, Лайе попытался представить себе отчаянного jalmaer рядом с высокой представительницей народа Джагаршедда и не смог. Больно уж уморительная картинка появилась в его голове. Поймав внимательный взгляд Шаэдид, Лайе промычал что-то одобрительное и неловко съёжился. Дола увивался вокруг воительницы, заливаясь соловьем. Лайе никак не мог взять в толк: его брат был так рад видеть Шаэдид, или же это длительное воздержание в море столь прискорбно повлияло на его умственную деятельность. Самого Лайе Шаэдид несколько пугала. Исподтишка он разглядывал воительницу и сумрачно размышлял о том, что никогда особо не задумывался о том, как выглядят шеддарские женщины, ибо в Джалмаринене Лайе с ними не сталкивался. Дщерь Огненной Земли была ничуть не меньше ростом, чем ее собратья. Спину она держала ровно, и в каждом ее движении чувствовались уверенность и мощь. Под кожей переливались крепкие мышцы. Жесты у Шаэдид были скупыми, а фразы рублеными. По песку она ступала неслышными и плавными шагами, будто охотница, выслеживающая добычу. Рыжие волосы были заплетены во множество тонких косичек, которые, в свою очередь, воительница завернула в пучок на затылке и перевязала выцветшей на солнце повязкой. Виски у неё были гладко выбриты, а голову украшали традиционные для обитателей Огненной Земли рога. Жёлтые глаза светились в сумерках. На высоких бёдрах Шаэдид носила юбку блеклого красного цвета с разрезами по бокам. Мощную грудь женщина перетянула тряпкой, которую Лайе посчитал чисто символическим жестом, ибо она почти ничего не скрывала. Поначалу он удивился отсутствию доспехов на воительнице, но затем рассудил, что это не имеет никакого значения. Шеддары всегда считались непревзойденными воинами. Разумеется, только те, кто выживал в условиях Джагаршедда. И конечно же при таком климате, как здесь, доспехи могли принести лишь неудобства вроде теплового удара. Поймав очередной взгляд шеддарской женщины, Лайе невольно поежился: она его беспокоила. Шаэдид шла бок о бок с Долой, весело отвечала на сыпавшиеся из него вопросы, но почти все время смотрела на шагавшего рядом с братом Лайе. Нелюдю казалось, что она присматривается и оценивает его со всех сторон, пытаясь понять, что представляет из себя синеглазое отражение Долы. Лайе никак не мог привыкнуть к языку Огненной Земли. Он ему казался слишком громким и резким, и странно на нем звучало имя Долы — Доэлха. Лайе знал, что оно переводится, как «огонёк, пламя», и это ужасно резало ему слух. Он даже не пытался поддерживать разговор, предоставив близнецу трещать сразу за двоих. А сам, с огромным трудом оторвавшись от созерцания воительницы, стал озираться по сторонам. Шаг за шагом они почти миновали песчаный пляж, прошли через ущелье между скалами и вышли в саванну. Лайе увидел сухую, выжженную беспощадным солнцем траву и стойкие акации — единственный источник тени в знойный день. Подняв голову, Лайе споткнулся и замер. Там, в глубоком синем небе, сияли мириады ярких звезд. Хоть небеса Вечной Земли и не были такими пронзительными, как в Джагаршедде, на иллирийца с удвоенной силой нахлынула острая тоска по дому. — Ли! Ты чего застрял? — нетерпеливо окликнул его Дола. — Погоди, дай ему пообвыкнуться, — с хрипотцой прозвучал низкий голос Шаэдид. — Чай не каждый день видит подобное. Даже не глядя на Долу, Лайе мог представить, как брат закатывает глаза. Он заставил себя оторваться от созерцания звездного неба и угрюмо последовал за спутниками. Впереди темнел небольшой зелёный островок, на котором акации раскинули свои ветви. Стоило Шаэдид и близнецам подойти поближе, как чуткие уши иллирийцев услышали едва различимый звук натянутой тетивы. А затем им приказали остановиться. — Отставить, Малакай! Свои! — зычно крикнула Шаэдид, и после недолгого замешательства их пропустили. Лайе показалось, что в какой-то момент воздух стал невероятно густым и вязким, лишая возможности дышать полной грудью. Но неприятное ощущение быстро прошло, и тогда Лайе увидел, что посреди лагеря горит огромный костёр, которого мгновение назад не было. Он хмыкнул, сообразив, что чувство вязкости было вызвано мороком, скрывавшим шеддарский лагерь от посторонних глаз. Иллирийцу немедленно захотелось разузнать, кто здесь шаман, и можно ли у него научиться столь восхитительной уловке. Очень быстро вновь прибывших окружили шеддары, с подозрением поглядывавшие в сторону серокожих и остроухих гостей. Впрочем, Шаэдид быстро остудила их пыл, обратившись к воину по имени Малакай: — Где Йохавед? — Ещё не прибыл, — рыкнул шеддар, вытянувшись по стойке «смирно». Лицо Шаэдид помрачнело, и как-то разом она стала внушать всем трепет и почтение. По крайней мере, Лайе точно проникся её посмурневшим видом и взглядом, метавшим молнии. — Что значит «ещё не прибыл»? — ласково спросила она у Малакая. — Разве не ты мне говорил, будто перехватил его гонца с вестями, а? — Перехватить-то я перехватил, — проворчал он. — Да только саванна полонится опасностями, командир. Шаэдид вздохнула, на мгновение прикрыв глаза. Когда она снова взглянула на Малакая, то была уже спокойна. — Чего встали? Все свободны. Малакай, сдашь стражу Янеку и следуй за нами, — она повернулась к притихшим близнецам. — Придётся вам обождать, пока Йохавед, этот сукин сын, не доберётся до нас. На другом конце лагеря есть свободные места для ночлега, пока мой отряд в патруле. Если вас тревожит вопрос, успеете ли вы вернуться на «Удачливую», то можете быть спокойными. Пока экипаж отгуляет свои увольнительные, пока пополнит запасы в обратный путь — пройдёт несколько дней. Уж за это время Йохавед должен сюда добраться. В ответ Дола лишь пожал плечами, а Лайе восхитился: до чего ему нравились эти исчерпывающие ответы на невысказанные вопросы. Поистине, Шаэдид знала толк в общении с чужаками. Близнецы последовали за женщиной. Молчаливой тенью за ними следовал Малакай. Дола с любопытством разглядывал лагерь, делая вид, что не замечает неприязненных взоров со стороны представителей рогатого племени. Там, куда привела близнецов Шаэдид, оказалось расположено множество палаток, и сразу становилось ясно, что шеддары обосновались здесь надолго. Воительница указала братьям на один из пустовавших шатров. — Места вам хватит. Правда, здесь ночует одна джалмарийка. Она пришла к нам с границы вместе с отрядом. Говорит, хочет вернуться на Землю Радости по морю и дожидается прибытия корабля. При этих словах Дола заметно оживился, а внутри Лайе все похолодело. — Откуда, говоришь, пришла эта jalmaer...? — прошипел он не своим голосом. Не успела Шаэдид ему ответить, как воздух лагеря рассек громкий женский голос: — Бес! Вместе с половиной лагеря Дола и Лайе мгновенно повернулись в сторону источника крика. Радостно улыбаясь и размахивая рукой в знак приветствия, черноволосая и босоногая ведьма бежала по тёплой земле саванны. Дола сделал несколько шагов навстречу, и она тут же повисла у него на шее, расцеловывая все лицо. — Сольвейг, — Лайе выглядел так, словно съел целый лимон. — Привет, змеюка синеглазая! — весело крикнула Сольвейг, выглянув из-за плеча Долы. В ответ Лайе страдальчески вздохнул и выдавил кислую улыбку. Все его робкие чаяния, что зеленоглазая ведьма свалится с лошади по пути в Шергияр, сломает себе где-нибудь шею или доведёт какого-нибудь шеддара до смертоубийства, рассыпались в прах. Рядом неопределенно хмыкнула Шаэдид. — Как тесен мир, — она стрельнула в нелюдя лукавым взглядом. — Воистину, — Лайе недовольно поджал губы. Воительница и нелюдь смотрели на милующуюся парочку, храня вежливое молчание. Когда оно затянулось, Шаэдид снова заговорила. — Отрадно видеть Доэлху таким живым и беспечным. Все же забрать его у нас было верной идеей, что бы там ни говорил Моренос, — она помолчала. — И если это благодаря тебе Доэлха столь изменился, то прими мою благодарность. Лайе изумлённо покосился на рослую женщину, и уголки его губ дёрнулись в слабой улыбке. Шаэдид тем временем осуждающе нахмурилась, глядя не Сольвейг. — Эта джалмарийка хорошо подсобила моему отряду на границе. И пригодилась нам в лагере, — заметила она. — Но она крутила хвостом перед каждым мужиком и смущала юные умы. Впрочем, как я поняла, это ее обычная манера общения. Кто она? — Меченая. Целительница, — буркнул Лайе. — Да? — удивилась Шаэдид. — А я было решила, что она жрица низшего ранга. Хм... Не знаю, как таких называют на Вечной Земле или на Земле Радости. — Продажная девка? — после непродолжительной паузы подсказал Лайе, невозмутимо разглядывая небо. — Вполне подходит к описанию наших низших жриц, — Шаэдид покосилась на иллирийца и весело фыркнула. — Гляжу, ты ее не слишком-то жалуешь. — Она раздражает, — нейтральным тоном отозвался Лайе. — Сольвейг — приятная в общении женщина. Но слишком жадная, — шеддарка качнула головой. — Я вижу ее глаза, и в них вечный голод. Она опасна, и это чует каждый из нас. — Дола не хочет это замечать, — иллириец вздохнул, — и никого не слушает. — Вполне ожидаемо. В этом он весь в вашего отца. Стоит появиться в поле его зрения красивой женщине, как Редо перестает видеть что-либо дальше дамских сисек, — ровным голосом заметила Шаэдид. — К счастью, это явление всегда недолгое. От неожиданности Лайе поперхнулся воздухом и закашлялся. Повернув голову в сторону Шаэдид, он увидел, искрившееся в ее глазах веселье. — Какое счастье, что я жил в блаженном неведении относительно нашего отца, — буркнул нелюдь и вдруг вспомнил их с Долой мать. Императрица Лиланг, как и все иллирийские женщины, была высокой, худосочной и обилием форм не отличалась от слова «совсем». И потому слова Шаэдид об отцовских предпочтениях совершенно не состыковывались с внешним видом матери близнецов, что Лайе и озвучил. — Умом она его взяла, остроухий, — усмехнулась в ответ Шаэдид. — Умом и наглостью. Я среди чужаков таких и не встречала больше. Она поставила на кон все, что у неё было, и получила гораздо больше. В ответ Лайе задумчиво кивнул. — Значит, тебя зовут Л... — Шаэдид запнулась и выругалась. — Тысячеглазый бы побрал ваши имена! — Лайе, — подсказал ей нелюдь. Женщина скривилась в ответ. — Значит Лэйхе будешь, — подытожила она. Теперь настал черёд Лайе кривить лицо. Заметив это, Шаэдид рассмеялась: — Ваши имена слишком заковыристые для простой женщины вроде меня. Малакай! — Здесь, командир, — рыкнул из темноты шеддар. — Собери всех, кто свободен у большого костра. Следует оказать почести нашим гостям, — приказала Шаэдид. Малакай покосился на Лайе и недовольно сощурил жёлтые глаза. — Стоит ли оно того, командир? Они чужаки и не поймут наших традиций. — Ты решил оспорить мой приказ, Малакай? — теперь прищурилась Шаэдид. — Они — сыновья Редо, а значит часть нашего племени, пусть всего наполовину. — При всем уважении, командир... — начал было возражать Малакай, но притих под тяжёлым взглядом воительницы. — Я заметила, что когда кто-то говорит «при всем уважении...», то чаще всего это означает «идите в задницу со своими приказами», не так ли, мой желтоглазый друг? — голос Шаэдид стал подозрительно мягким и ласковым. Лайе со стороны наблюдал за этим разговором и не пошевелился даже тогда, когда к нему присоединились Дола и Сольвейг. Тем временем Малакай продолжал упорствовать, подобно барану. — Командир, вы забыли, что с нами сделали Совершенные? Тут Лайе решил напомнить о своём существовании. — Совершенные давно мертвы, а мы лишь их потомки, — равнодушно заметил он, опередив Шаэдид. — ...и пусть дети платят за грехи своих матерей и отцов, — рядом фыркнул Дола. Малакай встретился с Лайе взглядом. — Во времена Периода Исхода для вашего племени у нас были особые почести, — он паскудно улыбнулся. — Ах да, знаменитое шеддарское гостеприимство, — в глазах Лайе вспыхнул азарт. — Ваши шаманы пытались околдовать тела, чтобы они пошли против живых сородичей. Вы сдирали с них кожу заживо. Отрубали головы и сажали их на копья, дабы посеять страх в сердцах Совершенных. Наслышан, как же. Вы лишь не учли одного — Совершенные были бессердечны. Малакай презрительно сплюнул себе под ноги и подошёл к Лайе почти вплотную. Иллирийцу пришлось задрать голову, чтобы видеть лицо шеддара, ибо Малакай возвышался над ним неумолимой горой. — Ты шаман, верно? — бесстрашно хмыкнул Лайе. — Ты пережил Исход и потому так нас ненавидишь. — Вы убили слишком много моих братьев и сестёр, — произнёс шеддар. — Ты лелеял злость столько времени, чтобы грозить расправой сыновьям своего Полководца. Кажется, это называется нарушением субординации, — Лайе покосился в сторону Шаэдид. — А ещё иллирийцев называют злопамятными. Воительница не спешила вмешиваться во взаимный обмен угрозами, будто ей было все равно, чем закончится стычка. Она лишь внимательно смотрела на синеокого нелюдя, словно мысленно что-то взвешивая. Сольвейг жадно впитывала каждое слово, и в то же время делала вид, что её здесь нет. А Дола с интересом разглядывал близнеца и хранил молчание, хоть по нему и было видно, что уж он-то уже давно решил бы спор на кулаках. Малакай задумчиво пожевал губу, а затем отступил. — Ты тоже шаман, остроухий. — Желаешь выяснить, кто из нас сильнее? — оскалился Лайе. — Как-нибудь в следующий раз, — с явным сожалением буркнул шеддар. — Не хотелось бы разнести лагерь. С этими словами шаман размашистой походкой удалился выполнять поручение Шаэдид. — Ли, у тебя определенно талант вести переговоры с шеддарами, — присвистнул Дола. — Малакай признает только силу, — высокомерно отозвался Лайе. К своему удивлению он на мгновение ощутил себя почти дома. Так же, как и на Вечной Земле здесь приходилось показывать, чего ты стоишь на самом деле.***
Пламя костра вздымалось высоко в небо, а легкий тёплый ветерок уносил искры к звёздам, растворяя их в ночи. Лагерь, окутанный чарами шеддарского шамана, со стороны казался заброшенным зелёным островком. В саванне царила глубокая тихая ночь, и даже беспокойные жители Шергияра уже давно видели десятый сон. Но стоило лишь развеять густой морок, чтобы увидеть, как среди акаций бурлит жизнь, горят костры и звучит музыка вперемешку со взрывами смеха. Некоторые шеддары играли в кости, время от времени кроя друг друга витиеватыми и непереводимыми идиомами. Кто-то выводил на дудуке медленную и тягучую мелодию. Однако большинство в нетерпеливом ожидании собралось вокруг высокого костра. Лайе сидел на небольшом возвышении, состоявшем из циновки и хвороста, и ему было несколько неуютно сидеть так близко к огню. Этот щедрый шеддарский жест Шаэдид объяснила тем, что, как правило, гостей сажают на лобное место в знак почета. Но иллирийцу казалось, что подобное было придумано скорее для того, чтобы в случае чего «почетных гостей» можно было быстренько поджечь. «Здесь вам и почести и пресловутое «гостеприимство» рогатого народа», — ехидно подумал нелюдь. То и дело ловя на себе насмешливый взгляд Малакая, Лайе даже не сомневался в том, чьей идеей было соорудить лобное место из хвороста, способного вспыхнуть от одной случайной головешки. Рядом с братом развалился Дола, прижимая к себе ведьму. Он казался совершенно спокойным, словно ждал чего-то подобного, и был уверен в том, что никто ему ничего не сделает. Лайе очень хотелось взять и надавать близнецу по наглой хитрой роже за то, что тот не предупредил его о возможных каверзах. Затем мысли нелюдя в очередной раз перескочили на Шаэдид. Воительница сидела напротив, неторопливо потягивая из рога пряное вино, и вполголоса общалась с Малакаем. Её лицо было спокойным, зато шаман побагровел и готов был лопнуть от злости. Лайе склонился к уху брата: — Почему во всем лагере нет ни одной женщины, кроме Шаэдид? — Их женщины предпочитают служить Махасти. Надевают жреческие одежды и всю жизнь посвящают своей Первозданной, — охотно пояснил Дола. — Другие же уходят в гарем Полководца, посвящая всю жизнь ему. Меня воспитывала Янис, одна из таких женщин. А Шаэдид... Я всегда помнил её воительницей, левой рукой Редо. Была ли она кем-то ещё до того, как выбрала путь войны, мне неведомо. Можешь спросить у неё сам. Я уверен, что тебе она расскажет, — ухмыльнулся нелюдь. — С чего бы ей посвящать в свою жизнь чужака? — удивился Лайе и попытался сесть поудобнее. — Ты ей понравился, синеглазик! — присоединилась к разговору Сольвейг и весело подмигнула Лайе бесстыжим глазом. Нелюдь с ужасом взглянул сначала на воительницу, а затем и на Долу. Близнец тщетно боролся с язвительной улыбкой, норовившей расползтись на его физиономии. — Считай это э-э-э... проявлением лояльности, братец, — хмыкнул он. — Шеддары симпатией не разбрасываются. В этот момент Шаэдид завершила воспитательную беседу, оставив Малакая переваривать услышанное. Она медленно выпрямилась во весь свой немалый рост. Подняв руку с рогом, наполненным вином, воительница заговорила: — Для меня честь встретить сыновей Редо здесь, на Огненной Земле. Многие из нас до сих пор помнят Период Исхода. В сердцах многих из нас до сих пор жива ненависть к Совершенным... Лайе бросил быстрый взгляд на Долу, но его брат оставался невозмутимо спокойным. Самому же Лайе речь воительницы не внушала восторга: конечно же, самое время было напомнить клыкомордым о том, кто повинен в бедах их земли. — ...но дети не должны расплачиваться за грехи своих отцов, — продолжала Шаэдид. — До сих пор слово «мир» было лишь пустым звуком, чем-то эфемерным, о чем мы слышали лишь мельком и не верили в это. Но сейчас и здесь я привечаю сыновей Редо. Пусть они выглядят иначе, пусть так не похожи на нас. Но они одной с нами крови, и это лучшее доказательство того, что пора забыть Исход. Пора изгнать ненависть из наших сердец и сделать мир между нами чем-то более реальным. С этими словами Шаэдид сделала маленький глоток из рога, а затем швырнула его в костёр, подняв яркий сноп искр. — Прекрасная речь, воительница, — Лайе встал со своего места и церемонно улыбнулся, глядя в глаза Шаэдид. — Это будет непросто, но я обещаю, что Период Исхода не повторится. Сольвейг во все глаза наблюдала за этой сценой, что-то складывая у себя в голове. Собственные умозаключения ей не слишком нравились. Дола же довольно улыбался, подперев лицо ладонью. Ведьма только диву давалась: почти все время он молчал, что было для него нехарактерно. И в то же время проявилось в нем что-то эдакое, что с головой выдавало шеддарскую кровь. У Сольвейг сложилось впечатление, что Дола вернулся домой, и дом этот не принёс ему радости. — Почему они зовут тебя Доэлхой, Бес? Почему здесь говорит Лайе, а не ты? — тихо спросила ведьма. — Потому что шеддары меня так нарекли. «doel’hea» не имя вовсе, а лишь прозвище. «Огонёк», вот что оно значит. Для шеддаров у меня нет имени, и я не имею права на голос. Безымянный смесок, которому место где-то на отшибе, — ровно ответил ей нелюдь, не поворачивая головы. — Здесь и сейчас должен говорить Лайе, по праву старшего. И у него есть Имя. У Сольвейг было столько вопросов, и на все она желала получить ответ, ибо совершенно не понимала, что происходит. Глядя на лицо Долы, она решила попытаться выжать из него ответы позже. Тем временем шаман Малакай, словно испытывая нервы Лайе, воздел руки к небу. Повинуясь ему, костёр ярко вспыхнул и пламя взметнулось высоко вверх, обдав жаром и едва не опалив иллирийцу брови. От неожиданности Лайе дернулся было назад, но все же в последний момент остановился, увидев коварную усмешку Малакая. «Ещё сочтёмся, шаман», — подумал он. — Обычно в такие ночи мы вспоминаем нашу историю и наши баллады о героях, — молвила Шаэдид, пристально глядя на гостей. — Но сегодня я бы хотела послушать ваши сказания. Ваша история древна и богата. Поделись ею с нами, Лэйхе. Лайе неуверенно покосился на Долу. Близнец в ответ только кивнул головой, словно показывая, что не стоит отказывать воительнице в просьбе. На мгновение Лайе задумался, вспоминая все, что он знал. Легенд действительно было великое множество, и он помнил каждую. Но отчего-то Лайе отмёл их все, уверенный в том, что может рассказать лишь одну. И пусть её услышат все шеддары, что собрались вокруг костра, но истинную суть поймёт лишь Шаэдид. Лайе был в этом уверен. Он снова поднял взгляд на сидевшую напротив женщину и улыбнулся. Ему показалось, что весь мир вокруг исчез. Осталась лишь чёрная ночь да двое, что смотрели друг на друга сквозь пламя и искры. Вдох. Выдох. «Вложи своё сердце в эту быль, расскажи её так, словно ты сам жил в те времена». Вдох. Выдох. Нелюдь больше ничего не замечал. Все его внимание было приковано к желтым глазам напротив, полным любопытства и ожидания. «Расскажи ей сказку, Лайе, бывшую когда-то правдой». Он прикрыл глаза и начал говорить. И казалось Лайе, что он видит деяния древних наяву. Его речь стала плавной и певучей на манер языка, на котором когда-то говорили Совершенные. Это ещё раз напомнило окружающим, что серокожие нелюди здесь чужие. Но все молчали, ибо казалось им, что нет таких слов в шеддарском языке, которые способны отразить всю глубину древнего предания. — Было это давным-давно, и столь много воды утекло с тех пор, столь много миров родилось и погибло, что быль стала сказкой, сном о прошлом, которого могло и не быть вовсе, — немигающе Лайе глядел в костёр, а слова сами срывались с его губ, сплетаясь в причудливый сказ. В далеком-далеком мире, что именовался Золотой Землей Айягарасэ, обитал удивительный народ. Были жители этой земли беловолосы, а кожа их сияла золотом под лучами ласкового солнца. Звались они айя — «Совершенными», ибо повелевали пространством и временем и не ведали смерти. И почитали они свою Мать, что была древнее их всех и безупречней самых Совершенных. Жила она великое множество тысячелетий: пожалуй, столько же, сколько существовало само время. И столь же долго принадлежала ей империя Айягарасэ, ибо была ею создана. И всегда пела Мать прекрасный зов своему народу, чтобы слышали ее, чтобы помнили ее. Было у нее все, но все же не имела она ничего, кроме одиночества и Песни. И тосковала, глядя на свой народ, что жил, восхваляя Её. Тогда взяла она часть своего сердца и сотворила себе подобного. И молвила: «Теперь ты есть часть меня, мой сын. Имя твое — Ассэне, «Первый». И он действительно стал Первым. Ее правая рука, Ее оружие, Ее возлюбленный сын. Правили они вместе Золотой Землей Айягарасэ. Теперь с любовью взирала на свой народ Мать со златого престола, а сын ее годами и веками странствовал по прекрасной земле и видел, как живут иные Совершенные. Жил он среди меньших братьев и сестер, не старея и не умирая, пока однажды не вернулся домой. И задал он Матери вопрос, терзавший его долгие годы: «Матушка моя, ты говоришь, что все они наши братья и сестры, но ни к кому из них я не был привязан, ни к одному не чувствовал родства и не смог найти себе равных». «Ты одинок? — спросила Мать, и склонил он голову в знак согласия. — Пусть будет так». И возрадовалась она пониманию своего творения и вновь взяла часть собственного сердца да сотворила другого, явившего собою отражение Ассэне. И молвила: «Имя тебе — Даэтран, «Познаватель», ибо даны тебе любопытство неуёмное да бесконечная жажда знаний». И вновь пустился Ассэне в дорогу дальнюю, которой не было конца и края, ибо звалась она жизнью. Но теперь шел он по ней рука об руку с равным. И берегли они друг друга, помня наказ Матери. И кочевали они по Золотой Земле и вершили судьбы иных айя, и утоляли жажду познаний. И видели, что угасает их мир, что Совершенным не к чему более стремиться, что достигнув предела, пытаются они постичь запредельное. И видели братья, как заглянули иные айя-Совершенные за предел и узрели там бездну — страшную, вечную, пустую. И впустили они эту бездну в свой мир, и старались ее подчинить. И звали ее Хаосом Тысячеглазым. И Хаос проник в сердце каждого из них, даровав голод — неутолимый, всепоглощающий. И стало мало Совершенным того, что у них было. И придумали они смерть. И начались раздоры среди них, и была истерзана Золотая Земля болью, чудовищным насилием и страданием. И восстала она против Совершенных. Рухнули стеклянные дворцы, оплавились золотые купола. Поднялись из недр земли огонь и лава, а ветер накрыл пеплом горы и города. Иссохли реки и погибли звери. Погасло яркое солнце, и взрывались звезды в небосводе. И те айя, что были слабее, остались на руинах мертвого мира тенью, осколками своего народа. И обратились против своих братьев и сестер. И были они столь же могущественны... и были пустые, мертвые, одержимые. А потом их не стало. И ушли другие айя-Совершенные вместе с Матерью и ее сыновьями Ассэне и Даэтраном в абсолютное ничто, бесконечную реку между мирами. В последний раз надругались они над своей землей, разорвав над ее руинами ткань пространства и времени. И искали они себе новый дом, новые миры, новые города. Иные миры были губительны, иные — слишком прекрасны. И спустя вечность скитаний во тьме и отчаянии, нашли Совершенные новый мир. Мир без имени, мир без конца. И ворвались они в него вихрем войны, неся Хаос в сердцах, и стремились уничтожить несовершенство. И видели чужие, непохожие народы, и сражались с ними. Ибо желали они себе весь мир, а не одну лишь землю, что стала первой в их жатве. Земля та звалась Камайнен, и тех, кто жил на ней, извели, изничтожили Совершенные одной лишь своей волей. Но другие сумели дать им отпор, хоть и не были равными богам. И шла война: страшная, долгая, изнуряющая, и назвали ее Периодом Исхода. ...И долго странствовали Даэтран Познаватель и Ассэне Первый по землям этого мира, и носили они чужие личины, и были они глазами и ушами Матери своей, карающей дланью ее. И сеяли смуту да страх среди тех, кого считали увечными, слабыми, несовершенными. Но вот однажды вернулись братья домой и были печальны и задумчивы. «Какие думы одолевают вас, возлюбленные сыновья мои? Все ли хорошо, все ли у вас есть?», — спрашивала Мать. «Матушка моя, я видел и слышал многое, я говорил и вершил от имени твоего, я вел других по предначертанному пути. Я превыше, чем они, но есть у них то, чего нет у меня», — отвечал Ассэне. «Я видел искру в каждом из них, искра эта способна разжечь негасимое пламя — согревающее ли, обжигающее ли. Они кличут это душой и следуют его зову», — молвил Даэтран. «Зачем вам эта искра, сыновья мои?», — спросила Мать. «Чтобы понять суть врага, его слабости. Чтобы уничтожить», — ответил Ассэне Первый. «Чтобы понять и узнать, как они живут. Чтобы найти мир, чтобы обрести спасение», — сказал Даэтран Познаватель. «Пусть будет так», — ответила им Мать, и взяла она немного от своего Дара, и достала до неба рукой. И загорелись на ее ладонях две беспечно яркие звезды. И дала она их сыновьям своим: «Теперь и вы наделены этой искрою. Возвращайтесь же на свой путь, возлюбленные сыны мои, пусть невзгоды и козни чужих богов обойдут вас стороной». И вновь пустились близнецы в дорогу, которой не было конца и края, ибо звалась она жизнью. Искра, именуемая душой, горела в их сердцах неистовым и негасимым пламенем. И путь их был долог. И кочевали они по чужим землям, постигая суть и мудрость других народов, и теперь они любили и ненавидели, теряли и обретали. И были вечно молодыми, и верили, что никогда не умрут, ибо хранила Мать сыновей своих. И стали забывать, кто они и для чего свершают свои деяния. И увидела Мать, что «искра», кою так желали братья, сделала их несовершенными, дала им изъян. Но они были ее любимыми сыновьями, ее верными. И она смирилась с их несовершенством, но запретила делиться этим даром с другими айя. И однажды призвала она обоих сыновей к себе, дабы напомнить им, кто они и для чего были рождены. Но домой вернулся лишь один из них — Ассэне Первый. И в горести поведал матери, что его брат не слышит более ее зова. Что та искра разгорелась пламенем в его сердце, и что стал он ближе к чужим народам, нежели к своим собратьям. И разгневалась Мать, и нарекла второго сына своего предателем. ...А он странствовал по миру, он видел и слышал многое, он носил сотни личин и тысячи имен и не мог никому явить свой истинный лик, ибо ненавидели его народ и боялись. И понимал Даэтран, что нет никакой разницы между теми, среди кого он жил, кого сумел полюбить, и теми, кто был с ним одной крови. И однажды тайно вернулся Даэтран домой и показал свою душу, ее негасимое пламя другим айя. Тем, кто все еще верил ему, кто ждал его и не желал кровавой резни. Тем, кто желал избавиться от неутолимого голода внутри. И глядели они на пламя, что было душой, и жаждали ее, ибо видели в ней надежду. И сказал Даэтран: «Мы стремились к совершенству. Мы построили империю, которой был не один миллион лет. Мы жили в стеклянных городах. Мы летали на железных птицах и поднимались высоко в небо, мы видели бесчисленные звезды. Мы умели взрывать солнца. Мы могли менять пространство и время. Мы не ценили жизнь, ибо не ведали смерти. Мы были вечными, прекрасными и гордыми. Мы были богами. И это нас погубило. Мы достигли предела совершенства, и нам стало скучно. Мы стали искать смерть. А когда не нашли — сами ее создали. Мы начали войну, в которой не было победителей. Мы извратили Золотую Землю Айягарасэ, и она взбунтовалась против нас. Наши города рушились, наше солнце погасло. Мы впустили Хаос на нашу землю, мы верили, что сможем Им управлять. Мы не задумывались о том, что Хаос был изначально. И что Он пребудет в конце. Пребудет всегда. Хаос заразил нас безумием. Хаос нас изменил, сделал уродливыми, сделал чудовищами. Он поглотил нашу Айягарасэ. И по ней бродили все, кто когда-то были нашим народом. Мы научились создавать Разломы. Мы шли в пустоте и мраке, сквозь бесчисленные миры, и Хаос следовал за нами. Иные из миров мы уничтожали сами. Иные пожирал Тысячеглазый. А иные сами убивали нас. И затем мы нашли этот мир. Мир без имени. Мир без конца. Он был порочен и оттого прекрасен. Мы стали изничтожать жизнь, что была здесь. Мы стремились выжечь пороки, глубоко укоренившиеся в обитателях этого мира. Мы желали очистить эти земли от скверны. Хотели сделать его совершенным, как мы сами. И мы не понимали, что самое очищенное и совершенное — и есть настоящее зло. И мы несли его в себе. Это было в наших телах, в наших венах. В наших умах и наших сердцах. Наше совершенство делало нас пустыми. И в пустоте этой был ненасытный голод, безумие, поразившее нас. Имя ему — Хаос. Слишком долго мы брели во тьме в поисках нового мира. Наша суть исказилась. Мы перестали быть теми, кто покинул Айягарасэ. Мы не умерли — нас просто не стало. Сами того не ведая, мы заразились Хаосом. Мы принесли его сюда в себе. Разломом мы нанесли глубокую рану этому миру. Мы — мор, чума и язва для всех ныне живущих. И никто, слышите, никто не заслуживает участи быть поглощенным Хаосом. И потому я даю вам Дар, братья и сестры мои. Отныне вместо пустоты в ваших сердцах будет искра. И пусть она станет пламенем, неутолимым и неугасимым. Пусть заполнит пустоту и будет гореть в ваших сердцах, и сожжет безумие, порожденное Хаосом. Теперь, братья и сестры мои, вы более не будете Совершенными. Но будете живыми. Ибо пламя сие — есть душа». И разбил Даэтран свою душу на тысячи осколков, и отдал их каждому айя, что желал стать живым. Ибо мог он сие сделать. Ибо был равным богу. Сам же он вновь стал пустым, но уже не был он более Совершенным. Пустота внутри обратилась в иссушающий голод, а после — в тоску. Даэтран умирал, сам того не сознавая, теряя разум по капле. И увидел Ассэне, что содеял его брат, и страшно разгневался, ибо никто, кроме Матери не имел права свершить подобное. И все же простил Ассэне брата-близнеца, ибо любил его больше жизни. И пришел он к нему, и отдал половину своей души. «Теперь у нас одна душа на двоих, возлюбленный брат мой. Отныне не сможет ни один из нас жить без другого». Но было мало того Даэтрану. Желал он прекратить бессмысленную войну, но лишь расколол свой народ. И увидела Мать, кем стали ее дети, и ужаснулась негасимому пламени в их сердцах, ибо ослепляло оно ее, ибо стали они вольными и не слышали более ее зов. Не звучала больше Песнь в их сердцах, не заполняла пустоту, ибо не осталось ей места. Перестали они быть Совершенными, преуменьшился их великий Дар, и Мать отринула их от себя. Кем они стали? Не Совершенные более, не боги и не айя, но братья и сестры Даэтрана. Они несли в себе мрак и искру, именуемую душой. И поднял их Даэтран против Матери, но не тронул брата своего, Ассэне. И убили отреченные дети свою Мать, не сожалея. И в миг ее погибели перестали быть вечными Совершенные и лишились своего могущества. И познали они страх и боль, и стали потерянными. Но пожалели их отреченные, приняли к себе, дали каждому негасимое пламя, что горело в их сердцах... Исчез навсегда народ айя-Совершенных, но явились иные: чья некогда золотая кожа стала цвета пепла, а глаза, что сверкали серебром, почернели, и выцвели прекрасные волосы... И освоили эти иные покоренную землю Камайнен. И назвали ее Вечной Землей Иллириан, а себя — иллирийцами. И правил ими Даэтран. И не смог примириться с этим Ассэне, ибо оставался тот верным Матери, и не дала ему душа понимания этого мира. И не мог он смотреть на то, что осталось от Совершенных. Больно ему было видеть Даэтрана, ненавистно было слышать о том, как кличут его Предателем за то, что решил сам за всех судьбу народа. И пришёл Ассэне к брату своему воззвать к гласу разума в надежде, что ещё возможно все исправить. Делал он сие не как враг, не в ненависти и гневе, но как брат, повязанный с другим одной душой. Ибо любил он близнеца своего. Но отказал ему в мольбах Даэтран. И понял тогда Ассэне, что не будет услышанным, что ничего не исправить — не осталось более прежнего мира и прежних Совершенных. Не осталось у него и возлюбленного брата. Вызвал он Даэтрана на смертный бой. И бились братья-близнецы до последней капли крови. И сразил Ассэне Даэтрана, ибо оставался Первым даже после смерти Матери. И в тот же миг, едва остановилось сердце Познавателя, и исчезло пламя его половины души, познал Ассэне боль, доселе невиданную. И понял, что за деяние он сотворил. И рухнул замертво подле брата своего. Ибо являлись они близнецами, и была у них одна душа на двоих, и ни один из них не мог жить без другого. Лайе моргнул, будто очнувшись от забытья, и с удивлением осознал, что вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском головешек в костре. Шеддары притихли, молчал даже Малакай. С его лица исчезло осточертевшее Лайе выражение презрения. Наконец, Шаэдид шумно вздохнула и тем самым рассеяла чары, наведённые услышанной историей. — Хорошую быль ты нам рассказал, Лэйхе, за то я тебя благодарю, — молвила она хрипло. — Теперь твой черёд, Шаэдид, — хмыкнул нелюдь. — Наши сказки по большей части страшные, — качнула головой женщина. — Я не сказительница, не умею красиво плести слова и зачаровывать ими, Лэйхе. Но могу рассказать одну быль. В ее глазах отражались отблески костра, когда она взглянула сначала на Лайе, а затем и на Долу. — Давным-давно, жил на Огненной Земле мальчик без Имени. Не знал он, кем был рождён, и не ведал своей судьбы. Жизнь его была трудна и полна опасностей. Мальчик, непохожий на своих сородичей, белая ворона в стае, растил в себе мечту. Желал стать сильным, желал быть воином, желал быть лучшим из нас. Однажды, покинув место, называвшееся его домом, он решил отправиться на самый край мира, чтобы обрести там силу. Однако не суждено было ему этого сделать. Спустя много дней и ночей своего пути, мальчик без Имени попал в западню. И некому было его спасти, не слышала его Огненная Земля, отвернула от него свой лик Махасти. Мальчик без Имени столь сильно хотел жить, так боролся за это право, так отчаянно взывал к Первозданным, что был услышан. Но не давно ушедшими богами, а самим Тысячеглазым. И раскроив пространство и время, Он пришёл к потерянному ребёнку. Пришёл и предложил жизнь в обмен на самое сокровенное, что было у того мальчика — малый осколок его души. Мальчик без Имени так хотел жить, что согласился немедля. Тысячеглазый принял Дар и спас ему жизнь. Тогда мальчик без Имени понял, что не нужно вовсе искать силу на краю мира: она была в нем самом, отныне и навсегда. И ждала своего часа, дремала, чтобы годы спустя пробудиться. И шёл мальчик без Имени домой многие-многие дни, не чувствуя ни голода, ни усталости, стерев ноги до крови. Никому он не рассказал о том, что было, говорил, что не помнил ничего. Лелеял и хранил свою маленькую тайну. Позже он вновь покинул свой дом, но лишь для того, чтобы набраться ума да обрести честь и славу. Долгие годы он скитался по чужим городам и дорогам и однажды решил вернуться домой. И когда его увидели те, кого он покинул столько лет назад, то поняли, что мальчик без Имени вырос и стал сильным, как всегда мечтал. И увидели они, что прежнего его больше не осталось. Странствуя по иным дорогам, мальчик без Имени изменился, распродал свою душу по частям. И только вопросом времени было, когда же Тысячеглазый придёт за ним, чтобы забрать свою плату и сделать мальчика Tedd Chaoin. Рассказывая историю монотонным и тихим голосом, Шаэдид внимательно смотрела на Долу. Он не отрывал взгляд от пламени костра. Когда женщина закончила рассказ, нелюдь медленно моргнул. Облизнув пересохшие губы, он тихо произнёс: — Это действительно... очень страшная сказка, — Дола тяжело сглотнул. — Очень. И она слишком близка к реальности, Доэлха, — кивнула головой Шаэдид. — Что значит «Tedd Chaoin»? — спросила Сольвейг, взглянув на воительницу. Шаэдид ответила ей ясным взором. — Сердце Хаоса. Вы, джалмарийцы, называете их одержимыми. — А иллирийцы — Kuroihn, Проводниками сонма Его голосов, — добавил Лайе. — И все это — наследие ваших Совершенных, — подал голос Малакай. — То, что отравило нашу землю, вынудило нас сражаться за каждый её клочок и не жить, а выживать. В повисшей тишине Лайе молча кивнул, соглашаясь с шаманом. История Шаэдид вновь напомнила ему о Каморане и о словах Тысячеглазого, раз за разом крутившихся в голове: «Однажды мы возьмем его. Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его, навсегда, навсегда».