Я вижу сон: Год за годом с утра я открываю глаза В насквозь промокшей стране, где как и утро назад Я вижу над головой свинцово-серый картон, И мне так хочется верить, что солнце — это не сон. Мы можем увидеть вновь солнечный свет, Нужно только поверить, что зимы больше нет. Я кожей чувствую свет, но я не знаю, где он, И закрывая глаза, я вижу сон. Я вижу сон: Я вдруг все поняла так же ясно, как днем, Глядя в призрачный лик вечно бледной луны И на солнечный свет, отражавшийся в нем. Но быть может и солнце — лишь чей-то фантом? И мир сжался до знака вопроса внутри: Я вижу солнце или я вижу сон? © Louna — Солнце
Лайе видит страшные, тягучие и вязкие сны. Он видит себя: почти Совершенного на руинах великой Империи. Лайе видит будущее и в нем нет Долы. Нет ему места в жизни Императора Вечной Земли, и судьба его неизвестна. Лайе видит обезумевшую от собственной жажды Сольвейг. Он видит толпу разъяренных jalmaer и пламя, огненным столбом взметнувшееся ввысь. И видит совсем ещё девчонку: короткие белые волосы, зеленые глаза. Руны Меченой на теле и поразительное сходство с Сольвейг. Лайе слышит мысли той, что ещё не была рождена: «Я ждала того, кто придёт и спасёт». Слышит Долу: «Останься со мной! Навсегда…» И Сольвейг смеется в ответ: «Ты никогда меня не забудешь». Лайе видит необычайной, совершенной красоты женщину. Она смеётся и тянет к нему руки. Её голос, прекрасный и мелодичный, звучит сразу отовсюду и в его голове песней на забытом языке. ...Тянутся вверх золотые шпили, сверкают в лучах знойного солнца дворцы из стекла и зеркал. Плещется вода в фонтанах на белокаменных улицах. «Как же мы посмели уничтожить столь прекрасный мир?» — тоскливо думает Лайе. «Ты видишь Амунет, сердце Айягарасэ. Такой она была — наша Золотая Земля», — отвечает ему женщина, и Лайе неведомым образом понимает ее язык. Женщина рядом с ним будто создана из чистого золота. Ее кожа переливается под солнечными лучами. Длинные белоснежные волосы мягкими волнами ниспадают на плечи. Глаза подобны самым ярким самоцветам. Она так прекрасна, что на неё больно смотреть. И Лайе отводит взгляд. «Кто ты?» — спрашивает он, подавленный ее величием. «Кто я? — смеётся мелодичным голосом женщина. — Я и сама теперь не ведаю. Вы отняли у меня имя, покинули и забыли меня. Но я все ещё есть в каждом из вас. Как и то, что вы призвали — Тысячеглазый. Вы так стремились к новому и совершенному, что придумали смерть». Лайе моргает. «Я не понимаю». «Ты забыл. Вы все забыли. Вспомни, кем ты был рождён на самом деле!» — голос женщины становится гортанным, подобно птичьему крику. «Я...» — Лайе понимает, что и впрямь он что-то забыл. Нечто очень важное. Глядя на прекрасный Амунет, нелюдь чувствует непонятную и неизбывную тоску и тщетно силится вспомнить. Гаснет солнце в закатном небе, рушатся дворцы из стекла и зеркал, плавятся золотые шпили. «Как же мы могли забыть столь прекрасный мир? — спрашивает себя Лайе, глядя на пылающие руины некогда великолепного города. — Кем я был? Кем?» Айягарасэ, Золотая Земля. Мир, что снится и поныне каждому иллирийцу, будоража кровь и пробуждая отголоски древней памяти. Все они, даже рождённые после Периода Исхода, жили когда-то на этой земле. Все они кем-то были на Айягарасэ и все они... забыли. Помнили лишь былое могущество, силу, что позволяла разрушать новые миры, новые города. Помнили только своё совершенство. «Кем я был?» Женщина смотрит на него с грустью и качает головой. «Тебя ждёт другая судьба. Ты станешь почти Совершенным, как и мечтал. Ты уплатишь за это свою цену, какой бы она ни была. Ты забудешь о веселье и беспечности. Не будешь больше сторожем брату своему, отпустишь всех любимых, ибо все равно однажды они уйдут. Будут стёрты жизнью, станут звёздами на небе. А ты станешь вечным». Лайе видит могилу, усыпанную засохшими цветами, а в ней — себя. Он мертвец среди живых и живой среди мертвых, застывший на грани между жизнью и забвением. Лайе видит Долу, склонившегося на краю могилы. Со шрамом на щеке, безумного и чужого. В глазах Долы нет прежней искры, лишь безумие и пустота. И за его спиной на чёрном небе распахнуты тысячи глаз. Лайе кричит, пытаясь предупредить близнеца, но не чувствует ничего, кроме всепоглощающего холода. Он был почти Совершенным, но его тело не справилось, не выдержало разрушительной силы Дара. И осталась лишь душа, заточенная в бесполезной плоти. Лайе слышит мысли близнеца. Они сумбурные, хаотичные, обо всем и одновременно. Они сплетаются в напев сотен и тысяч голосов. «Помни меня счастливым и пьяным, помни меня свободным, беспечным. Помни меня резким и грубым, помни меня весёлым, живым. Помни, как я по тебе скучал когда-то». «Ты не один, я все ещё жив! — безмолвно кричит Лайе. — Я живой, слышишь? Живой! Не смей, не надо! Ты нужен мне!» «Ты говорил, что мы вместе навек. Навсегда, — слышит он хриплый голос брата. — Жаль, что наша вечность оказалась так коротка». Беспечно яркая душа Долы медленно гаснет под натиском безумия. «Помни меня. Пока ты помнишь, я тоже не смогу забыть». Лайе отчаянно пытается достучаться до близнеца. Но он почти мертв и может лишь наблюдать. И душа Долы, некогда яркая и свободная, дотлевает во мраке, подобно гаснущей свече. А над ним тысяча глаз, и сам он проводник сонма Его голосов. Сон или явь? Будущее или мираж? Нет больше ничего, кроме бесконечной реки прожитых жизней, в которой тонет Лайе. Обрывки видений, осколки снов, уже лишенные всякого смысла. «И тебя не будет рядом, чтобы его спасти». «Мы никогда не умрем». «Сражайся с нами, Первый!» «Будут новые миры, новые города. И весна, в которой нас больше нет». Крик. Его имя. Тьма. «Ты нужен мне». ...Золотые шпили, закатное солнце. «И мир, разрушенный нами». Веки были тяжелыми и никак не хотели подниматься. Когда Лайе еле разлепил их, то перед глазами поплыло. Сощурившись, иллириец сумел разглядеть над собой дощатый потолок. Лайе попробовал пошевелить руками. Они были словно налиты свинцом. Ноги нелюдь и вовсе не чувствовал. Лайе зажмурился, силясь вспомнить, что произошло. «Мы никогда не умрем», — сказал ему Дола, а потом... Лайе вспомнил боль, что вгрызлась в каждую клеточку тела и удар. Нелюдь с трудом повернул голову и увидел брата. Дола спал, уронив голову на руки. Даже во сне он сжимал ладонь Лайе. Нелюдь попытался окликнуть близнеца, но его одолела безмерная усталость. «Ты в порядке, малой? Что произошло? Что со мной? Сколько я так лежу? Где мы?» — хотелось спросить Лайе. Прежде чем его охватил страх собственного бессилия, он вновь провалился в беспамятство.***
Сегодняшнее утро выдалось на редкость солнечным для Ресургема. Свет проникал сквозь неплотно задернутые шторы и падал на деревянную скрипучую кровать. Дола и Сольвейг уже давно проснулись. Нежась в теплой постели, они вполголоса переговаривались. — Эти отметины, — задумчиво произнёс Дола, водя пальцами по спине ведьмы. — Как они появились? Сольвейг пожала плечами. — Я уже и не вспомню. Но именно они отличают Меченых от Детей Хасидзиль. Когда я забрала жизнь своего нерожденного дитя, на моем теле появились эти знаки, — женщина убрала с лица непослушные пряди. — А это? — Дола коснулся ладонью плеча ведьмы, где виднелся едва различимый, поблекший от времени узор. Нелюдь мельком подумал, что никогда не обращал на него внимания. — О, — рассмеялась Сольвейг, — это память о культе, в который я вступила, будучи юной, наивной и глупой. Этакое сборище фанатиков, поклоняющихся непонятно кому и устраивающая еженощные оргии... Пока ведьма рассказывала, нелюдь с задумчивым лицом пробежался пальцами по ложбинке между грудями и скользнул ладонью по спине ведьмы. Огладил ягодицу и легонько сжал округлое бедро. Кончиками пальцев Дола чувствовал выпуклые, словно вырезанные по живому, руны на коже женщины. Не задумываясь, он скользнул ладонью на внутреннюю часть бедра... Оп! Сольвейг ловко перехватила руку и вернула обратно на талию. — Нам пора подниматься, — категорично заявила она и покосилась на дверь. — Я даже отсюда чувствую, как нас ненавидит Мэд. — Экой он непонятливый, — Дола недовольно закатил глаза. — Ну, хотя бы еще несколько минут... Нелюдь потянулся к ведьме, но она, чмокнув его в нос, ловко вывернулась из объятий. — Боюсь, нескольких минут нам не хватит. Мы и так задержались, ты знаешь? — отрезала ведьма, облачаясь в платье. — Впрочем, если тебе надо удовлетворить свои потребности, можешь пойти в угол и вершить там свое дело. — Сольвейг... — укоризненно протянул Дола. Он неохотно последовал ее примеру и принялся натягивать штаны. — Что «Сольвейг»? Что такое? Тебе мало было? — бросила через плечо ведьма. — Ну так большего ты пока и не заслужил, — ехидно добавила она. — А ночью ты совсем другое говорила, — фыркнул в ответ Дола, прыгая на одной ноге и натягивая сапог. Сольвейг, улыбаясь, наслаждалась открывшимся видом на поджарый зад наемника. Настроение у неё было прекрасным уже несколько дней. После страстного соития на сеновале Дола перебрался в комнату ведьмы и теперь засыпал и просыпался рядом с ней. Иногда по ночам Сольвейг гладила спящего нелюдя по голове и тихо радовалась маленькой победе. С недавних пор он позволил ей сделать то, чего никогда не дозволял никому, кроме Лайе. Дола разрешил ведьме сторожить свой сон, и это было знаком высшего доверия. Сольвейг ликовала так, словно ей удалось приручить дикого зверя. Ведьма прикрыла глаза. В голове в очередной раз проскользнул недавний разговор. «...Я хочу, чтобы ты наконец разобрался с тем бардаком, который сейчас у тебя в голове, — говорит ведьма по пути в богадельню. — Метаниями ты не поможешь Лайе. Я занимаюсь им, но не могу исцелить все и сразу. Немного терпения, Бес. Твой брат не умрет, уж это я тебе обещаю». «Меня бесит, что я не могу ему помочь, — цедит сквозь зубы Дола. — Я ему обещал, что буду его защищать. И... не смог. Я не могу даже исправить это». Сольвейг тяжело вздыхает и встаёт на цыпочки. Затем обхватывает лицо нелюдя ладонями. «Мы не Первозданные, Бес. Мы не можем исправить случившееся, но можем уменьшить последствия. Забудь о Лайе — ему уже ничего не грозит. Я сделала все, что могла. Почему он не приходит в сознание, мне неведомо. И здесь, мой милый Бес, мы с тобой бессильны. Пойми и прими это». Дола шумно втягивает воздух и устало выдыхает: «Ради Лайе я бы отдал многое. Я бы сделал все, чтобы обладать силой Первозданных. Я бы мог тогда его спасти. Он нужен мне, понимаешь?» «Нет, не понимаю, — раздраженно думает ведьма. — И не хочу понимать, если честно». Но в ответ она кривит губы в фальшивой улыбке. Дола непривычно тихо добавляет: «Так же, как нужна мне ты». Слыша эти слова, ведьма смягчается. «Он придёт в себя, нам остаётся только ждать», — повторяет она и берет нелюдя за руку. Сольвейг вздохнула, поправляя непослушные волосы. — Вчера вечером Лайе ненадолго пришёл в себя. — Что?! — Дола резко обернулся. — И ты ничего не сказала? — Во-первых, тебя здесь не было. А во-вторых, он действительно пришёл в сознание лишь на короткое время, — спокойно пояснила ведьма. — Мне хватило, чтобы напоить его отваром, а потом он снова отрубился. Дола запрыгал на одной ноге в сторону двери, натягивая на ходу второй сапог. Толкнув дверь, он вывалился в небольшой коридор и врезался в Мэда. — Тут как тут, — буркнул Дола. — И почему я не удивлён? — Не знаю, что ты подумал, — холодно отозвался лекарь. — Но я шёл сюда сказать, что твой брат очнулся. Не став слушать дальше, Дола ломанулся в сторону комнаты для больных. Мэд проводил его неприязненным взглядом и осуждающе покачал головой. Затем посмотрел на замершую в дверях Сольвейг и усмехнулся. — Что, сожалеешь о том, что Ласка так быстро пришёл в себя? — Не пори чушь, — отрезала ведьма. — Злоба тебя не красит, Мэд. — А мне полагается радоваться? Если я и рад чему, так это тому, что вы сумели избавить Ресургем от чумы, — пожал плечами лекарь. — К слову, Юриона говорит, что торговый путь возобновил своё движение. Они с отцом скоро покинут город, и девочка просила найти Беса. Возможно, хочет предложить вам отправиться с ними. — Какой чудесный способ сказать «я хочу, чтобы ваша троица выметалась отсюда к демонам», да, Мэд? — ехидно заметила Сольвейг. — Ещё несколько дней назад ты был готов умолять, чтобы я осталась. — Ещё несколько дней назад у тебя хватало мозгов не тащить нелюдя к себе в койку, — в тон ей ответил Мэд. — Ты, наверное, никогда этого не поймёшь, мой милый Мэд, — протянула ведьма. — Ты ничем не отличаешься от остальных мужчин. Вы, люди, так любите цепляться за прошлое. — И мы хотя бы помним, что это такое — быть человеком, — отозвался лекарь, внимательно разглядывая женщину. — А ты похоже, забыла, что и сама родилась одной из нас. Тесное общение с остроухими не пошло тебе на пользу, Сольвейг. — Завидуй молча, — ведьма отмахнулась от лекаря как от назойливой мухи. — В отличие от тебя, я собираюсь жить вечно. …Лайе слепо щурился, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Лучи солнца падали на постель и приятно грели. Иллириец изо всех сил цеплялся за явь, чтобы не соскользнуть обратно в беспамятство. До ушей донёсся топот, и в поле зрения появилась ушастая голова брата. — Ли! Ты пришел в себя! — широко улыбаясь, Дола склонился над близнецом. Лайе поморщился. — Не так громко, малой. Ох, как болит… — он призадумался. — …Вообще все. — Тебя так долго не было с нами, — уже тише добавил Дола. — Я боялся, что ты... Что ты больше не проснёшься. — Не могу вспомнить, когда в последний раз мне было так дерьмово, — прошептал близнец. — Когда ты перебрал тёплого вина на одном из приемов, — тут же отозвался Дола. — И блевал с балкона половину ночи. — Это все, что ты можешь вспомнить? — из груди Лайе вырвался булькающий звук, отдаленно напоминающий смех. — Минутку позора из нашего отрочества? Я был о тебе лучше мнения, малой. Он утомленно замолчал и перевёл дух. Слова давались с огромным трудом. Внимательно рассмотрев близнеца, Лайе безжалостно резюмировал: — Скверно выглядишь. — Уж кто бы говорил, — буркнул Дола. Лайе помолчал, не решаясь задать следующий вопрос. И все же, разглядывая радостное выражение на лице близнеца, словно между прочим поинтересовался: — Как... ты? С тобой все нормально? Все эти... — ...Голоса. Знаю, что ты хотел узнать, — Дола вздохнул. — Их нет. Уже нет. Лайе с облегчением улыбнулся. — Как долго я... вот так? — Достаточно долго, чтобы все мы успели перепугаться, — иллириец поморщился, услышав бойкий голос ведьмы. Бесцеремонно отодвинув Долу, она захлопотала над близнецом. Голосом, не терпящим возражений, ведьма приказывала ему то сжать пальцы в кулак, то поднять руки, то пошевелить ногами. С недовольным лицом Лайе покорно исполнял указания ровно до тех пор, пока не пришёл черёд ног. Если с одной проблем не возникло, то колено второй неприятно хрустнуло. Нелюдь вытаращил глаза, изо всех сил пытаясь не взвыть от боли. — Ах, не долечила! — наигранно всплеснула руками Сольвейг. — Ну ничего, оно практически срослось. Тебе остаётся немного подождать и будешь как новенький. — Что вообще произошло? — мрачно поинтересовался Лайе, наблюдая за тем, как ведьма снуёт туда-сюда, гремя мисками и горшками. — Тебя сильно приложило, вот что произошло, — хмыкнула Сольвейг, накладывая на колено пахнущую травами повязку. — Швырнуло в стену, как тряпичную куклу. Сломанный позвоночник, сильный удар головой, множественные ушибы и перелом колена. Ведьма с удовольствием просмаковала каждое слово, наблюдая за выражением лица Лайе. — Я гляжу, тебе это доставило несказанное удовольствие, jalmaer? — съязвил иллириец, остро сожалея, что на большее у него нет сил. — Прояви хоть какую-то благодарность, Ли? — донёсся из-за ведьмы голос Долы. — Все-таки она тебя спасла. — Дорогой, не мешайся под ногами! — Сольвейг раздраженно взмахнула рукой. — Иди лучше помоги Юрионе, Мэд сказал, ей что-то нужно от тебя. Лайе услышал смешок и удаляющиеся шаги. Он чуть шею не свернул, пытаясь увидеть хотя бы спину близнеца. — Лежи смирно, синеглазик, — осадила его ведьма. — И откуда только силы взялись? Лайе перевёл на неё недовольный взгляд. — Я, хм... Наверное, мне стоит быть тебе благодарным? — учтиво произнёс он. Лайе надеялся, что ведьма не увидит насколько ему претят эти слова. — Можешь не стараться, — Сольвейг замерла рядом, перекладывая что-то в изголовье. — Никогда не поверю в искренность твоих слов, синеглазик. А затем, наклонившись к самому лицу Лайе, тихо добавила: — Если бы не твой брат, Лайе-Ласка, я бы оставила тебя умирать, — сполна насладившись сменой эмоций на лице больного, Сольвейг усмехнулась. — Не каждому дано, чтобы его так сильно любили. Должно быть, ты гордишься этим, синеглазик. Бес сказал, что у вас, близнецов, одна душа на двоих. Что ты ему наплёл, раз он верит в эту чушь? — Чушь? — фыркнул Лайе. — Если бы это было чушью, ты бы сейчас так не злопыхала. Не веришь? Так воспользуйся Даром и прочитай меня. Все равно тебе давно хотелось это сделать. — Не могу, — с сожалением отозвалась ведьма. — Ты слишком ослаб, синеглазик. Она накормила Лайе отвратительной на вкус кашей, и ему оставалось только догадываться, всем больным приходилось есть подобные помои или ведьма так постаралась исключительно для него. Впрочем, Лайе не возражал, понимая, что ему необходимо набираться сил. Поэтому он молча ел и давился под насмешливым взглядом ведьмы. А потом она дала ему то же снадобье, что и минувшим вечером, от которого иллирийца начало клонить в сон. Следующие несколько дней Лайе плавал в каком-то полузабытье, силясь вырваться из омута снов, видений и кошмаров. Он упорно цеплялся за ускользающую реальность, понимая, что ему должно выкарабкаться, встать на ноги. Когда Лайе удавалось преодолеть омерзительную сонливость, он пытался заставить себя двигаться. Мало-помалу тело стало ему повиноваться. Только спина предательски отдавалась короткой, но резкой болью на каждую попытку встать с постели. И постоянно неприятно ныло колено. На вопрос нелюдя, когда оно пройдёт, Сольвейг этак паскудно улыбнулась и елейным голоском сообщила, что подобные боли будут с Лайе теперь всю его долгую нечеловеческую жизнь. От неутешительного вердикта настроение нелюдя лучше не стало. Перспектива мучиться с ногой на протяжении почти целого тысячелетия не вызывала у него восторга. И было ещё кое-что, волновавшее нелюдя больше всего: исчезнувший Дар. Без него Лайе чувствовал себя абсолютно беспомощным. Его пугала невозможность услышать-почуять-увидеть духов. И больше всего злило то, что он не мог дотянуться до мыслей Долы. Да и брата Лайе почти не видел. Тот все время где-то пропадал, занятый какими-то делами. Когда Дола заглядывал к Лайе, то много шутил и смеялся. А потом его звала Юриона, и он исчезал до самого вечера. Иногда, если Лайе удавалось не заснуть к этому времени, он слышал скрип входной двери и мягкую поступь. Каждый раз усталый и осунувшийся Дола подходил к постели и садился рядом. Он тихо рассказывал о минувшем дне и иногда засыпал рядом с братом, уронив голову на руки. Из его слов Лайе понял только то, что Юриона и ее отец собираются покинуть Ресургем, а Дола помогал им решить некоторые проблемы. Нужны были повозка и кони. Следовало раздобыть новые товары, чтобы вернуться на Золотой Путь, и это создавало некоторые сложности. Все необходимое можно было достать лишь в Верхнем городе, а туда нынче сложно попасть. И Дола ввязался в это лишь потому, что хотел беспрепятственно уехать из Ресургема, увезти отсюда брата и Сольвейг. Лайе был уверен, что Дола заключил с торговцем сделку: защищать обоз на Золотом Пути в обмен на выезд из города. Пожалуй, лишь поэтому его не вздернули на виселице в Верхнем городе, ибо нелюдей ещё не скоро перестанут бояться. Лайе казалось, что он навсегда застыл в безвременье между сном и реальностью, в то время как жизнь проносилась мимо. И нелюдь прикладывал все усилия для того, чтобы как можно скорее встать на ноги. Он старался не цапаться с зеленоглазой ведьмой, послушно пил опротивевшие целебные отвары, ел опостылевшую кашу и молча терпел прикосновения Сольвейг. И постоянно прислушивался к себе, пытаясь снова почувствовать отголоски исчезнувшего Дара. Порой по ночам сквозь дрему Лайе слышал легкую поступь маленьких женских ножек и чувствовал легкие касания пальцев на своей коже, словно кто-то рисовал незримый узор. А потом сонное зелье делало своё дело, и нелюдь проваливался в черноту забвения.***
— Товарная накладная есть, грамота на выезд есть, ещё четверо торговцев согласны выехать через несколько дней... Дола угрюмо слушал седобородого и округлого мужчину, который в очередной раз перечислял собранные кровью и потом бумажек. Фалько Харт-Фанг, отец Юрионы, оказался приятным во всех смыслах господином. Полный и жизнерадостный, он не был похож на человека, которого коснулась чума. Ему несказанно повезло, что близнецы и Сольвейг оказались в Ресургеме в тот же день, как он попал к Мэддоку. Болезнь не успела его окончательно истощить, и потому после исцеления он пришёл в себя одним из первых. А уж возвращение живой и невредимой дочери так вовсе вознесло благодарность Фалько до несоизмеримых высот. И потому он очень быстро согласился на предложение Юрионы взять с собой в путь наемников и ведьму. По правде говоря, бюрократическую волокиту торговец мог бы решить и сам, но присутствие рядом рослого и мрачного нелюдя значительно ускорило этот процесс. Беса боялись, и не только потому что он был нелюдем. Глядя на хмурое лицо наемника, Фалько думал о том, что встреть он его в темном переулке — сам бы отдал ему и кошелёк, и свои пожитки, лишь бы живым уйти. О, он прекрасно понимал, что причиной сварливого настроения Беса был его близнец, прикованный к постели. Фалько мог понять его: когда-то и ему самому довелось дни и ночи проводить рядом с умиравшей от хвори женой и проклинать себя за бессилие. — На сегодня наши дела окончены, мой остроухий друг! — жизнерадостно вещал торговец, убрав бумаги за пазуху. — Мы почти все сделали, остались детали. — Дай угадаю — эти «детали» займут ничуть не меньше времени, чем основные дела, — проворчал Дола, недовольно прянув ушами. — Но-но-но! — Фалько шутливо погрозил ему мясистым пальцем. — Пара-тройка дней, и обоз будет готов покинуть город. — Скорее бы, — тоскливо вздохнул нелюдь. — Я уже ненавижу Ресургем. — Жаль, ты не побывал здесь в лучшие дни, — вздохнул Фалько, неторопливо ступая по мощеной дороге. — Когда-то этот город бурлил жизнью. — И будет бурлить вновь, — пожал в ответ плечами Дола. — Если нас с братом сюда снова занесёт, то мы это увидим. Они неторопливо прогуливались по Верхнему городу и наслаждались видами. Эта часть Ресургема принадлежала знати и выглядела соответственно. Дола разглядывал дома и невольно сравнивал Ресургем с Иллирийской Империей. Конечно же, Ресургем и в подметки не годился Термариллю и другим городам-дворцам Вечной Земли, но стоило отдать должное людям: они тоже умели создавать красоту. — Куда вы собираетесь после того, как мы покинем город? — полюбопытствовал Фалько, сложив руки на необъятном пузе. — Сначала выполним уговор, — усмехнулся Дола. — Я обещал тебе защищать обоз на Золотом Пути. А потом... Думаю, мы отправимся в Аль-Хисант. Наверняка нас поджидают новые заказы. — После такого, — Фалько сделал многозначительную паузу, подразумевая похождения наемников в катакомбах. — Я бы предпочёл не искать приключений на голову, а передохнуть. Найти вино и женщин... Дола хмыкнул, разглядывая круглолицего торговца. Нравился ему Фалько, умел он сочетать в себе деловую хватку и искренность, не свойственную большинству пройдох-торговцев. — А ты, Фалько? Продолжишь торговать на Золотом Пути или вернёшься в Хальвард? — Продам товары и вернусь. Юриона... Пора и о ее будущем подумать. Жениха ей скоро искать, — вздохнул Фалько. — Вот только не по душе ей это будет. — Не представляю ее замужней дамой, — фыркнул Дола. — Слишком своевольная, слишком... яркая. Фалько с интересом вскинул голову и щелкнул пальцами. — Вот скажи мне, как непредвзятое лицо! Бес, каким ты видишь ее будущее? — Она сильна духом, Фалько, — не раздумывая ответил Дола. — Из неё выйдет прекрасная воительница. Некоторое время торговец пристально разглядывал мощеную дорогу, по которой они с нелюдем шли, а затем проворчал: — Подобная жизнь полна опасности. — Дай ей самой сделать выбор, — отозвался Дола. — Никогда не понимал странной человеческой традиции выдавать дочерей замуж, когда они совсем ещё дети. — Мы слишком мало живём, чтобы успеть пожить для себя. Нет у нас вечности в запасе, чтобы вволю нагуляться, — вздохнул Фалько и невесело улыбнулся. — А, что там говорить. Юриона всегда была упрямой, и если уж втемяшится ей что в голову — до конца пойдёт. Дола хмыкнул в ответ и продолжил дальнейший путь в молчании, размышляя о своём. Когда нелюдь вместе с торговцем вернулись в Нижний город, на Ресургем уже опустились сумерки. Стоило им войти во дворик богадельни, как по ступенькам дома тут же сбежала Юриона. — Наконец-то вернулись! — радостно воскликнула он. Девочка подбежала к отцу и крепко обняла его. Затем повернулась к иллирийцу и ослепительно улыбнулась. — Дяденька, а у нас для вас сюрприз! — Не люблю сюрпризы, — буркнул Дола, желая лишь одного: доплестись до кровати и уснуть. — Они, как правило, неприятные. Бюрократическая волокита везде была одинаковой: что на Вечной Земле Иллириан, что в Джалмаринене. И так же одинаково вгоняла в тоску. Порой Доле казалось, что все эти бумажки — какой-то изощрённый вид наказаний для оступившихся в прошлой жизни. А Юриона продолжала лукаво улыбаться. — Тебе понравится, — услышал иллириец знакомый голос. Вскинув голову, Дола увидел, как на крыльце появился Лайе. Он шёл осторожно, опираясь одной рукой на плечо Мэда, а другой на трость. Лайе сильно хромал, а его лицо осунулось. Под глазами залегли темные круги, и спутанные волосы рассыпались по плечам. Дойдя до ступенек, нелюдь прислонился к перилам. Он поймал взгляд брата и улыбнулся. Напрочь забыв про Фалько и Юриону, Дола взлетел по ступенькам и сжал близнеца в крепком объятии. Лайе тут же закряхтел, и Дола взволнованно отстранился. — Мне больно, — тихо сказал нелюдь, но его взгляд был полон тепла. Внимательно разглядывая близнеца, Дола положил руки ему на плечи. — Я такой олух, — наконец выдавил он из себя. — Прости меня, братец. — Олух, это слишком мягко сказано, — продолжал улыбаться Лайе. — Из-за моей дурости ты едва не погиб. — Мы едва не погибли, — поправил его близнец. — «...и ни один из них не мог жить без другого», — прошептал Дола. — Я помню. Сияющими глазами он взглянул на Мэда, а затем и на Сольвейг, стоящую за плечом лекаря. — Спасибо, — одними губами произнёс нелюдь, и ведьма тепло ему улыбнулась. — Надеюсь, у вас тоже хорошие новости, — усмехнулся Лайе, оперевшись на близнеца. Фалько достал из-за пазухи несколько бумажек и многозначительно помахал ими в воздухе. — Почти все решено. Осталось дождаться, когда торгаши из Верхнего города соберут обоз, и можем отправляться в путь. Уж как я истосковался по своему ремеслу! — Ненавижу этот город, — буркнул Лайе и услышал смешок ведьмы. — Ты в этом не одинок, — весело отозвалась Сольвейг. Дола ничего не сказал, только уткнулся носом в шею близнеца, словно не мог поверить, что Лайе стоит рядом, жив и невредим.***
Обоз тащился по неровной дороге, ведущей сквозь лес. Торговцы намеревались добраться к сумеркам до перевалочного пункта на Золотом пути. Лайе мрачно сидел в повозке и прислушивался к голосам снаружи, чувствуя себя беспомощным. Лайе не понимал, как можно жить, будучи абсолютно слепым и глухим к духам этого мира. Он не представлял, как с этим живёт Дола: не видя, не слыша ничего и опираясь лишь на собственное, почти звериное, чутьё. Нелюдь все пытался найти в себе хотя бы крохи былой силы, и это становилось похоже на одержимость. Усугубляло настроение Лайе и соседство с Сольвейг. В первый же день пути он взбунтовался и пожелал сесть на лошадь. После нескольких часов монотонной езды Лайе подвели спина и колено, после чего Дола, невзирая на протесты брата, отправил его в повозку, а сам продолжил охранять обоз. Лайе тревожился за разум близнеца и за его сны. Но Сольвейг успокоила нелюдя, сообщив, что Дола отныне спит спокойно, ибо она тоже способна его защитить. Лайе пытался объяснить, что брат видит не просто кошмары. Что все гораздо сложнее, и Дола не отличает сны от реальности. Но ведьма отмахнулась от нелюдя, как от назойливой мухи. И этим вызвала у него острое желание свернуть маленькой женщине шею. Вот и сейчас они ехали вдвоём, в очередной раз препираясь между собой. Лайе прицепился к браслету, который ведьма искусно плела вот уже несколько дней. Делала она это неторопливо и со стороны могло показаться, что Сольвейг просто коротает время в бесконечно долгой поездке. Только вот Лайе знал, браслет предназначен его брату, и потому не смог промолчать. — Все приворожить хочешь, а, ведьма? Сольвейг хмыкнула, не отрываясь от своего занятия. — Вовсе нет, синеглазик. Зачем мне ворожба, если он и так мой? — Твой? Он что, собственность? — буркнул Лайе. — Не корчи из себя благородного, — настал черёд ведьмы поморщиться. — Ты точно так же считаешь Беса своим. И, кстати, подсматривать нехорошо, синеглазик. — Приблизительно настолько же, — кивнул иллириец, — насколько нехорошо подсовывать всякие обереги с приворотом. — Совершенно не разумею, о чем ты говоришь, синеглазик, — улыбнулась ведьма. — Я всего лишь вложила всю свою любовь в этот браслет. — Знаю я, что ты туда вкладывала, женщина, — закатил глаза Лайе. — Небось всю ночь на перевале в полнолуние босой и голой бегала да духов зазывала. Продолжать грызню они могли бесконечно. Но спор прервали раздавшиеся снаружи крики, и повозка резко остановилась. — В чем дело? — пробормотала Сольвейг. — Засада! — прозвучал резкий голос Долы. — К бою! Послышалось ржание испуганных лошадей, окрик возницы, и дальше все звуки слились в смесь криков и лязга мечей. Толкаясь, Сольвейг и Лайе выглянули наружу и увидели, что на обоз напали разбойники. Мельком нелюдь успел разглядеть близнеца, виртуозно сражавшегося двумя мечами, а неподалёку были Фалько и ещё трое торговцев. Спустя мгновение перед Лайе и Сольвейг возникла бородатая рожа разбойника. Ведьма успела только ойкнуть, а нелюдь уже воткнул нож в глаз нападавшего. Оттолкнув от себя труп бандита, Лайе дернулся было на помощь брату, но ведьма резво толкнула его назад: — Слаб ещё! Сиди здесь! — и сиганула на дорогу. — Стой! — запоздало крикнул Лайе. Но ведьма уже ворвалась в гущу схватки, вовсю используя припрятанный в сапоге кинжал и свой Дар. А Лайе так и застыл, вцепившись руками в переборку повозки и глядя на то, как его брат отбивается от бандитов. Лайе зарычал от бессильной злобы, понимая, что сейчас толку от него никакого. Он ненавидел себя и своё бессилие. Он видел, как бок о бок с Долой сражается Сольвейг, а ведь она даже не была воительницей. Подумать только, какая-то jalmaer способна помочь его брату, а он — нет. Лайе слышал крики и звон мечей и чувствовал холод, расползавшийся где-то под сердцем. Дола был силён и быстр. Он был Гончим, одним из лучших воинов Вечной Земли. Но даже его силы и таланта не хватило бы на всех. Разбойников оказалось слишком много, и на дороге творилась самая настоящая бойня. Быстрыми молниями сверкали мечи в руках Долы, Сольвейг добивала раненых, торговцы тоже не остались в стороне. «Духи, помогите же мне! Услышьте меня, уважьте мою волю! — взмолился Лайе. — Первозданные, верните мне Дар, позвольте спасти их. Всем сердцем, всей душой...» Ответом были звон стали и молчание Дара. Перед глазами нелюдя поплыло, и по щекам побежали слезы. Лайе сжал зубы, пытаясь найти хоть крохотную искру внутри себя. Ему казалось, что ещё немного и Дар вернётся, но что-то этому мешало. Отчаяние почти захлестнуло Лайе удавкой, как вдруг руки обожгло холодом. Нелюдь изумлённо уставился на ладони и увидел исчезающие на коже заговоренные руны. Понимание вспыхнуло в разуме Лайе, а затем он наконец-то услышал и увидел. «Мы здесь, шаман», — слышался вороний грай над кронами деревьев. «Мы слышим тебя», — шепнула ему земля. «Мы с тобой», — прошелестел ветер в листве. «Мы поможем», — пропели души живших когда-то здесь людей. Дар возвращался к нему. Лайе любил и ненавидел это чувство одновременно. Оно было подобно чуду, словно слепой становился зрячим. Дар бурлил в нем, наполняя каждую клеточку тела огромной силой. Тишина в разуме исчезла, и Лайе казалось, что мысли каждого живого существа поблизости, одновременно ворвались в его разум. Нелюдь собрался с силами и вывалился из повозки, ударившись коленями о землю. Не обращая на боль внимания, Лайе поднялся на ноги и застыл, полностью растворившись в окружавшем его мире. На дороге начало твориться что-то невообразимое, словно сама природа взбунтовалась против разбойников. Ветер сильными порывами сбивал их наземь, а трава буйно прорастала сквозь одежду, сплетая руки и ноги поверженных врагов. С треском поднимались корни, чтобы оплести тела и утянуть навек в сырую землю. Из леса пришли волки и в бешенстве бросались на выживших врагов. Стая обезумевших ворон норовила выклевать глаза, выдрать волосы, и дорога наполнилась истошными воплями. Дола изумлённо замер и оглянулся в сторону обоза. Лайе стоял с широко раскрытыми глазами, воздев руки к небесам. Он был самой Землей Радости, он был в бесновавшихся волках и оживших деревьях. А у повозки застыла лишь живая, но покинутая хозяином оболочка. — На три часа! — крикнул кто-то. Дола, спешно уклонившись, сумел отбить стрелу. Он быстрым взглядом скользнул по деревьям в поисках разбойника, но того уже терзали взбесившиеся волки. — Какого демона? Он не должен был... — возле нелюдя появилась запыхавшаяся ведьма. — Я ведь... — она осеклась, поймав недобрый взгляд золотых глаз. — Ты «ведь»... что? — зарычал на неё Дола. Сольвейг отступила на шаг, не решаясь сказать правду. — Я... ему нельзя было использовать Дар, он бы не выдюжил! — произнесла она, запинаясь. И во внезапно наступившей тишине ее слова прозвучали громким звоном. Ведьма и наёмник оглянулись и увидели, что из нападавших никто не выжил. Волки, злобно щерясь, отступили обратно в лес, а воронье взмыло в небеса. Корни деревьев возвращались в землю, утягивая за собой мертвецов. Лайе упивался этим чувством: снова слышать, снова видеть, снова обладать Даром, словно ему вернули некую целостность. Он слышал мысли каждого человека из обоза и знал: эти jalmaer были растеряны и напуганы. «Они все как мошки. Слабые, недолговечные», — мельком подумал Лайе. Тут его взгляд упал на ведьму, и снова накатила бездумная ярость. — Ты! — прошипел нелюдь, — Как ты посмела... Кажется, кто-то позвал его по имени, но он раздраженно отмахнулся. Все внимание Лайе было приковано к Сольвейг, и в синеве его глаз плескался гнев. «Думаешь, я не понимаю, почему ты это сделала? Нет уж, jalmaer, никогда тебе не заполучить его полностью! Тебе не стать ближе, чем я». Только ведьма слышала голос Лайе в своей голове. Его слова просачивались в разум, разжигая в груди бессильную ярость. — Я его leathanna, а тебе, Лайе, никогда не стать таким, как он! — вслух зашипела Сольвейг, забыв, что они здесь не одни. И улыбнулась. Нагло, паскудно, словно вовсе не она приложила свои изящные ручки к чарам на нелюде. Не стать, как он. Сильным. Ярким. Живым. Перед глазами Лайе заплясали чёрные пятна, и все его внимание сосредоточилось на маленькой и дерзкой jalmaer. Неожиданная боль полоснула по разуму острым лезвием, на несколько мгновений оглушив ведьму. Она растерянно ахнула и чуть не потеряла равновесие. Когда в голове перестало гудеть, первым, что увидела Сольвейг, были синие, полные животной злобы глаза нелюдя. Под второй волной Дара ведьма выстояла, она прогнулась, точно гибкая ива, но сумела закрыться. И это усилие вымотало ее, выжав досуха. Лайе наотмашь хлестал Даром по сознанию, вколачивая свою ярость, точно гвозди. И это была только капля в море. Теперь Сольвейг видела. Понимала. Лайе смял ее щиты, вынув наружу все страхи. Сольвейг оказалось перед ним с обнаженной как на ладони душой. От чудовищного напряжения у ведьмы пошла кровь из носа, но из упрямства она не сдавалась и все еще пыталась противостоять иллирийскому айя. С поразительной ясностью Сольвейг осознала: он убьет ее. Выжжет разум, испепелит дотла и не оставит ничего, кроме безумной оболочки. — Хватит! Перестань... — жалобно прохрипела ведьма, глядя в синие и безжалостные глаза. И все же, Дар нелюдя удавкой сжимался на ее горле, не давая сделать ни малейшего вдоха. «Умри. Исчезни, перестань быть, ради него, ради нас обоих», — в такт биению сердца слышала Сольвейг. — Лайе, хватит! — сквозь слепую ярость пробился голос Долы. «Нет, не хватит». Не хватит до тех пор, пока он не сотрёт ведьму в пыль и не изничтожит саму память о том, что она когда-то существовала. Ни торговцы, ни Дола не успели ничего понять: вот только что были бойня и сумасшествие природы, а вот остроухий нелюдь шипит «Как ты посмела?» зеленоглазой ведьме. И в следующие мгновения Сольвейг сначала пошатнулась, как от удара, а потом вытянула вперёд руки, согнулась, будто под несоизмеримой тяжестью, и упала на колени, задыхаясь и хрипя: — Хватит! Перестань... Первым осознал Дола и окрикнул брата, но Лайе не внял ему. И тогда нелюдь закрыл собой ведьму, встав перед ней, раскинув руки в стороны и крикнув на чужом языке: — Niemnah, Leigh! Лайе с трудом удержал Дар, почти хлестнув им близнеца по рассудку. Почти... и все же успел остановиться раньше. Очнувшись, он отпустил ведьму так же резко, как ударил. Сольвейг схватилась руками за голову и тихонько завыла от нестерпимой боли. — Ты что творишь? — зарычал Дола. — Портки Махасти, да что с тобой?! Не ответив, Лайе смотрел на скорчившуюся ведьму. Хотелось подойти к ней, схватить за подбородок и взглянуть в зеленые, бесстыжие глаза. Но нелюдь остался стоять на месте, зная, что Сольвейг слышит каждую его мысль и чувствует каждый вздох так же, как и он слышал ее. И сейчас ей просто хотелось перестать существовать. «Я всегда гордилась своим даром. Силой. Какой ничтожно маленькой я оказалась рядом с иллирийским ублюдком. Сила. Первозданная, сокрушительная, словно самими богами данная, — слышал Лайе. — Которой мне никогда не обладать. Океан, без конца-краю. Как может хрупкое смертное тело ее выдерживать?» Кто-то опустился перед ней на колени, осторожно коснулся плеч, что-то встревоженно спросил. Сольвейг подняла взгляд, и... — Не трогай меня! Она попыталась оттолкнуть Долу, но он быстро сгрёб ее в охапку, прижал к себе, не позволив вырваться. Ведьма закричала, и из ее глаз брызнули слезы. — Тише. Ну что ты, тише... Дола беспомощно взглянул на близнеца поверх головы бьющейся в истерике женщины и испугался. Лицо Лайе было бледным, но он молчал, судорожно цепляясь тонкими пальцами за повозку и гневно раздувая ноздри. «Не смей! — мысленно взвыл Дола. — Не делай этого!» Он отчаянно надеялся, что Лайе услышит его мысли. — Чудовище... Он чудовище! — выкрикнула Сольвейг сквозь слезы, метнув в Лайе полубезумный взгляд. — Помолчи, женщина, — Дола запоздало опознал в глухом рычании собственный голос. Другие торговцы, будучи свидетелями этой некрасивой сцены, замерли на местах и молчали. Даже Юриона не решалась подать голос, спрятавшись за одной из телег. И эта жуткая тишина была хуже всего: голос обезумевшей ведьмы казался еще пронзительнее. Люди смотрели на близнецов, кто-то с сочувствием, а кто-то с отвращением. Некоторые спешно осеняли себя защитными знаками. Дола не мог этого не видеть, и Лайе тоже видел. Все еще бледный он сделал странное движение рукой, которое Дола опознал как порыв свернуть кому-нибудь шею. Он основательно встряхнул истерившую, точно баба на рынке, Сольвейг. Ведьма икнула и замолчала, шумно втянув сопли. — Закончила спектакль? — прорычал Дола и поставил ее на землю. — Ли, Тысячеглазый бы тебя подрал, что это было? — Твоя женщина, — оскалился Лайе, — своими изящными ручками пыталась лишить меня Дара. Он просмаковал каждое слово, с ненавистью взирая на ведьму. — Сольвейг? — голос Долы был ровным и обманчиво спокойным. Ведьма опустила взгляд, сосредоточенно разглядывая что-то на земле. — Я начертила руны, чтобы Дар не вернулся к нему слишком рано, — проворчала она, шмыгнув носом. — Или чтобы вообще не вернулся, скажи уж честно, — огрызнулся Лайе. Дола взглянул на хозяев обоза, с любопытством наблюдавших за разговором, и решил, что семейные разборки придётся отложить на потом. — Хватит. Полезай в телегу, — буркнул он ведьме, легонько подтолкнув ее в направлении обоза. — Лайе, и ты тоже. — Нет! — одновременно воскликнули Сольвейг и иллириец. Переглянулись. — Я поеду с тобой, — Лайе потёр ноющее колено. — Тебе надо набраться сил, — возразил Дола. — Я поеду с тобой, — упрямо повторил его близнец. — Належался и насиделся уже. — Послушай... — Нет, это ты меня послушай, — голос Лайе снова сорвался на рычание. — Или я еду с тобой, или я попросту размажу эту девку по телеге так, что три дня всем обозом соскребать будете. После того, что нелюдь сотворил с разбойниками, никто даже не засомневался в его словах. Дола смотрел на брата с неподдельным изумлением, словно видел его впервые. Лайе шумно втянул носом воздух, прикрыл глаза, стараясь успокоиться, и медленно выдохнул. Ярость клокотала в нем, норовя вновь вырваться наружу, и нелюдь огромными усилиями сдерживал себя. Честно говоря, поубивать ему хотелось всех, включая торговцев, чьи мысли он до сих пор слышал. — Что встали? — подал голос Фалько Харт-Фанг. — Спектакль окончен, а мы задерживаемся. Обоз цел, мы живы, и благодарить надо их, — он кивнул в сторону наемников. Разогнав всех по своим местам, Фалько быстро взглянул на близнецов и с присущей ему деликатностью предпочёл удалиться в начало обоза. Дола в последний раз окинул взглядом недавнее побоище и покачал головой. — Все же хороший авангард противника — мертвый авангард противника, — пробормотал он и наклонился к осевшей на землю Сольвейг. Она почувствовала прикосновение его рук и неловко дернулась в сторону. Невзирая на слабые попытки ведьмы отстраниться, Дола поднял ее на руки и понес к повозке. За это она была ему даже благодарна, потому что сама бы не смогла дойти. Поравнявшись с Лайе, ведьма метнула в него злобный взгляд и получила в ответ кривую улыбку. Уже сидя внутри и слушая тихий скрип колёс на дороге, Сольвейг позволила себе всхлипнуть и сплела пальцы рук, стараясь унять дрожь. По-правде говоря, можно было бы обойтись и без той некрасивой истерики, но ведьма действительно была напугана. Связав Лайе рунами, отсекающими Дар, Сольвейг никак не ожидала, что столкнётся со столь огромной и пугающей до умопомрачения силой. И в то же время Сольвейг страстно желала обладать подобным Даром, чтобы жить вечно и не бояться смерти. Ведьма судорожно вздохнула и зарылась пальцами в волосы. «Кто же ты, Лайе? И кто твой брат на самом деле?» Она то и дело проваливалась в небытие, но при этом остро воспринимала действительность. Он мог ее убить, но не сделал этого. Почему? Потому что не убийца? Не в этом суть. Он обещал? Уже теплее. Бес бы не простил? Обжигающе горячо. И снова все сводилось к одному. Все ради него. Ради возлюбленного брата. Ради пламени, разгоняющего тьму и способного зажечь звезды или испепелить их дотла. Сольвейг плыла по океану мыслей Лайе. Теперь она понимала, что он такое: чистая сила древних, жертва на алтаре Первозданных. Великий Дар, возрождённый в теле иллирийца. Почти Совершенный. ...Лайе и Дола молча ехали впереди обоза. Синеглазый близнец уже успел пожалеть о решении сесть на лошадь, ведь спина почти сразу дала о себе знать, не говоря уже о ноющем колене. Лайе то и дело косился на Долу, хранившего свирепое молчание. Наконец, близнец заговорил: — Никогда не видел тебя таким. Отцовская кровь проснулась? — Будь я таким всегда, — отозвался Лайе, — мы бы с тобой не ужились. — Ты меня пугаешь, Ли, — буркнул Дола, мрачно созерцая дорогу. — Сольвейг все-таки спасла тебя. — Я пугаю сам себя, — признался Лайе. — Что до твоей девки... Ты и сам знаешь, не будь тебя, она оставила бы меня умирать. Он поморщился. Лайе было сложно удержать вернувшийся Дар в себе. Теперь он слышал мысли гораздо чётче и ярче, чем раньше. После стычки с ведьмой Лайе чувствовал себя замаранным отравленными и душными мыслями. Нелюдь видел и слышал их, и это была неизбежность среди носителей Дара. Гнев ведьмы и ее жадность до жизни обволакивали нелюдя, и ему нестерпимо хотелось отмыться. «Как жаль, — думал Лайе, — что Дола не наделён Даром, подобен слепому котёнку. И не может видеть душу Сольвейг. Если бы увидел, то сам отвернулся бы от неё». Когда стало ясно, что до ночи обоз не успеет добраться до постоялого двора, было решено устроить ночлег в лесу. Дола и Лайе отыскали проторенную другими караванами дорогу до небольшой поляны и дали знак возницам. Не сговариваясь, близнецы решили сторожить обоз как обычно. Первое бдение было за Лайе, а Дола заступал во второе, когда в предрассветный час Дар звал близнеца в туманный мир Абэ Ильтайна, обители усопших душ. Дрова весело потрескивали в пламени костра. Торговцы неторопливо поглощали похлёбку, а Юриона деловито сновала туда-сюда, перебрасываясь со спутниками короткими фразами. Сольвейг ходила по поляне и, напевая себе под нос какой-то незамысловатый мотивчик, рисовала на земле незримые руны, которые должны были отпугивать диких зверей. Дола, чьё настроение оставляло желать лучшего, не стал рассиживаться, а сразу постелил на землю плащ. Он вытянул ноги в сторону костра и положил голову на колени Лайе. Прошло совсем немного времени, прежде чем его дыхание стало ровным и спокойным. Беседа между торговцами не клеилась. То и дело все косились на хмурого Лайе и мрачную Сольвейг, которая закончила возиться с готовкой и присела по другую сторону от Долы. Она молча подкидывала тонкие ветки в костёр, наблюдая за тем, как они вспыхивают и сгорают, совсем как краткоживущие jalmaer. Потихоньку люди расползлись спать, а ведьма осталась рядом с близнецами. То и дело она с опаской косилась в сторону Лайе, упорно хранившего молчание. Своим видом нелюдь показывал, что совершенно не замечает ведьму. Сольвейг вздохнула. — Знаешь, при других обстоятельствах, мы могли бы стать друзьями, — она наконец нарушила молчание. И увидела, как дернулась щека нелюдя. Лайе упрямо поджал губы, немного помолчал и неохотно ответил: — Нет. Друзьями мы бы никогда не стали. Ни при других обстоятельствах, ни в других жизнях. Мы для этого слишком эгоистичны, ведьма, — презрительно отозвался он. — О, вот эти нотки в голосе я узнаю. Давно тебя не видела, прежний Лайе, — усмехнулась Сольвейг. — Должна сказать, что когда ты не ведёшь себя, как бешеное животное, с тобой не так уж и противно общаться. — Нечего было на меня заговоры свои шептать, — буркнул нелюдь. — Глядишь, и не получила бы взбучку. — Я делала это исключительно во благо тебе! — возмутилась ведьма. — Ты зубы-то мне не заговаривай, женщина, — зашипел Лайе. — Дола, может, и поверил в эту брехню, но неужели ты думала обмануть носителя Дара? — Ну... Довольно долгое время ты ничего не замечал, — Сольвейг очаровательно улыбнулась. — Если бы не сегодняшняя стычка, может, у меня и получилось бы тебя обмануть. На языке у Лайе вертелась парочка непереводимых шеддарских идиом, но он сдержался. — Заговоры не спасут тебя от перерезанного горла, — он бросил злой взгляд на ведьму. — Ты не станешь пачкать об меня руки, — уверенно ответила Сольвейг. — Я и так уже замарался по самые уши твоими мыслями, ведьма. Руки хоть отмыть можно, — раздраженно огрызнулся нелюдь. В чем-то Сольвейг была права: Лайе действительно не тронул бы её, потому что Дола этого бы не простил. Впрочем, по той же причине Сольвейг не могла избавиться от Лайе. И от этого на душе было совсем муторно. Дола заворочался во сне, что-то неразборчиво буркнул и дернулся на коленях брата. По телу пробежала судорога, а из горла вырвался сдавленный хрип. Сольвейг испуганно подобралась поближе, а Лайе привычным жестом положил руку близнецу на лоб и начертил пальцами незримую руну. — Что с ним? — прошептала ведьма. — Зашел слишком далеко. Он ведь не чувствует разницу между сном и реальностью. Его не учили быть сновидцем, — вздохнул Лайе. — И кошмары вполне способны изувечить ему разум. Айя на нашей родине говорят, что таков удел у близнецов, но я не уверен, что дело именно в этом. Однажды он уже перешагнул этот порог и больше не стал прежним. — Почему ты не помог ему тогда? Вы ведь неразлучны, — поинтересовалась ведьма. Лайе остро взглянул на неё в поисках подвоха. Но в мыслях женщины не было ничего, кроме беспокойства за... возлюбленного? Лайе ощутил укол ревности и все же постарался ответить вполне миролюбивым тоном: — Так было не всегда. Определенную часть его жизни не знаю даже я. И мой Дар здесь абсолютно бесполезен. Нельзя прочитать в мыслях то, чего нет. «В конце концов, — подумал он, — с этой jalmaer нас объединяет только одно: любовь к Доле». — Я видела его разум, — тихо произнесла ведьма. — Его мысли и эти образы. Он как будто собран из осколков, мне казалось в тот миг... Неважно. То, как он думает, каким он иногда становится. Это так похоже на... — Сольвейг запнулась, пытаясь подобрать нужное определение. — Тысячеглазый Хаос, — подсказал Лайе. — Все верно. Я знаю, о чем ты думаешь. Нет, мой брат не безумен и не одержим, но он всего в шаге от этого. — Потому ты так о нем печёшься? — в голосе ведьмы прорезалось сочувствие. — И поэтому тоже, — Лайе кивнул, проведя пальцами по белым и непослушным волосам близнеца. Он молча смотрел на искры пламени, поднимавшиеся вверх. — Пока я лежал без сознания, что было с Долой? — наконец, спросил Лайе. — Ведь эти проклятые сны... Сольвейг повернула к нему голову, раздумывая, успокоить нелюдя или пусть помучается. Наконец, она вздохнула: — Он стал совсем другим. Порой казалось, что он сходит с ума, почти одержим. А потом... — ведьма вспомнила злополучный сеновал и глупо хихикнула. — Потом оказалось, что я тоже могу сторожить его сон. Ты так печёшься о нем, синеглазик, но не волнуйся, Лайе. Я тоже могу защитить Долу. — Наверное, хотя бы за это я должен сказать тебе спасибо, — тихо ответил нелюдь. Ведьма изумлённо подняла брови. — Погоди-погоди, я не ослышалась? Ты, высокомерный убл... м-м-м... синеглазик, выражаешь мне благодарность? А можешь повторить? — Обойдёшься, — Лайе закатил глаза. — Большего ты не дождёшься. — Я запомню это событие. Будет о чем рассказать внукам, — Сольвейг ухмыльнулась. — А для большего у меня есть Бес. — Прикуси-ка язычок, женщина, — проворчал нелюдь и снова погладил спящего близнеца по волосам. — Ты странно миролюбив для того, кто грозился размазать меня по всей повозке, — не унималась Сольвейг. — И часто у тебя такие помрачения рассудка? — Исключительно при виде тебя, jalmaer, — Лайе огрызнулся. — Молю тебя — заткнись. — Но, Лайе-Ласка, скажи честно, ты ведь упиваешься своей силой? Готова поспорить, когда Дар вернулся к тебе, ты почувствовал себя богом, — очевидно Сольвейг поставила себе задачу вывести нелюдя из себя. — Так же как и я. Скажи, разве не прекрасно это чувство — когда чужая жизнь в твоей руке? Когда ты можешь приказать жертве сделать все, что тебе угодно? Неужели ты никогда так не делал, а, Лайе-Ласка? — О, портки Махасти, ты когда-нибудь замолчишь, ведьма? — Лайе уже не говорил, а рычал. — Ты ничего мне не сделаешь, — нагло заявила Сольвейг и потянулась, чтобы погладить Долу по лицу. И тут же отдернула руку, получив болезненный шлепок по ладони. — Эй! — возмутилась она, обиженно дуя на пальцы. — Малого разбудишь, — почти ласково отозвался Лайе, и в его голосе не было ни капли сожаления. Он подозрительно довольно зажмурился, напомнив ведьме сожравшего сметану кота. Сольвейг хмуро посмотрела на Лайе, растирая пальцы. Как бы ей ни хотелось дождаться второй стражи, желание спать было сильнее. Ведьма улеглась на землю, поплотнее закуталась в свой плащ и прикрыла глаза, слушая древнюю песнь земли. Пели деревья, звенели цветы, и даже река несла свои воды, повествуя о том, что было. «Пой с нами, Дитя Хасидзиль, пой, расскажи о своей жизни, подари нам тепло своей души, пой с нами, будь с нами». «Вы, духи земли, вы все видите, знаете, слышите... Поведайте мне о близнецах, спойте мне о снах Беса, — сонно думала Сольвейг. — Почему же брат так его сторожит? Поведайте мне об этом, милые духи, а взамен я спою вам песнь о жизни и смерти да о Первозданных, ступавших по этой земле...» Дола проснулся резко, словно вырванный из чёрной бездны, и увидел клюющего носом близнеца. Затем внимание нелюдя переключилось на светлеющее предрассветное небо, и Дола сообразил, что почти проспал свое бдение. — Ли? — тихо позвал он. — М-ммм? — Лайе сонно встрепенулся и приоткрыл пронзительно синие глаза. — Ты почему меня не растолкал, чтобы я тебя сменил? — зашипел Дола. Лайе смотрел на него, словно пытаясь понять смысл сказанного. — Я не хотел спать. Мне кажется, я на всю жизнь выспался после Ресургема, — зевнул он. — Но ты засыпаешь, — заметил Дола. — Вовсе нет, — близнец ожесточённо потёр лицо руками. — Не хочу обратно в сны, я сыт ими по горло. — А как же Порог? — Дола был не на шутку обеспокоен. — Ты сновидец, вы на рассвете... Лайе легкомысленно его перебил: — Знаешь, мне всегда было интересно, что случится, если я хотя бы раз в жизни пропущу его. Он, закряхтев, поднялся с земли и потянулся. Скривив губы, потёр занывшее колено. — Никак не могу привыкнуть, — пояснил Лайе в ответ на вопросительный взгляд близнеца. — До сих пор не верю, что колено скверно срослось. — Ты живой, — отозвался Дола. — По сравнению с тем, что могло произойти, твоя нога — сущий пустяк. «Посмотрим, будет ли это пустяком, когда наш народ увидит хромоногого Императора, — мрачно подумал Лайе. — Те, кто стремится к совершенству и миру без изъяна, не смогут промолчать. Будут пересуды и будут злые языки. В своей мечте о вечности иллирийцы ненавидят калек, даже если это всего лишь хромота». Тем временем Дола уже расхаживал по лагерю, цепко осматривая окрестности. Попутно он разминался, чтобы вернуть гибкость затёкшим после сна конечностям. Лайе невольно хмыкнул, вспомнив, как в былые времена в саду Термарилля с утра пораньше собирались молоденькие фрейлины, желая поглядеть на щеголявшего голым торсом младшего принца. «Сколько мы не были на Вечной Земле? — задумался нелюдь. — Десять лет? Или уже больше?» Сейчас Лайе особенно остро ощущал тоску по дому. Ему казалось, что за прошедшие недели он устал так, что целой вечности не хватит на отдых. Лайе взглянул на близнеца. — Малой, — вопросительно протянул он. — Ты скучаешь по дому? Дола ненадолго замер. — Мой дом там, где ты, Ли. И не имеет значения, есть ли у нас крыша над головой, и на чьей земле мы находимся, — мягко отозвался он. — Лучшие годы своей жизни я провёл с рядом тобой. Дола мечтательно вздохнул. — Вот бы наша жизнь никогда не менялась, — задумчиво добавил он. — Да, в этом весь ты, — усмехнулся Лайе. — Хочешь жить в вечной дороге вдвоём и хочешь, чтобы наша жизнь никогда не менялась и никогда не меняла нас. Не ответив, Дола повернул голову в сторону спящей ведьмы, взглянул на неё и улыбнулся. Все благодушное настроение Лайе тут же испарилось. Вновь обретя свой Дар, он читал мысли близнеца, точно раскрытую книгу. Лайе понимал, что это неправильно, но остановиться не мог и не желал. — Сольвейг — бабочка-однодневка, — осторожно произнес он. — Сгорит и исчезнет, будто ее не было никогда. Но перед этим она сожжет тебя, малой. — Может, ты и прав, — отмахнулся Дола, продолжая улыбаться. — Но зачем мне пламя, которое горит вечно, но не сможет согреть? «А тебе не стать таким, как он. Сильным. Ярким. Живым». Голос Сольвейг прозвучал в голове Лайе так, словно она была рядом. Он бросил злой взгляд на спящую ведьму. И крамольная мысль закралась в его голову: а что дальше? Будут ли последующие годы такими же лучшими для них? Или Дола выберет Сольвейг, а ему, Лайе, не будет места в жизни близнеца? «Будь ты проклята, jalmaer, — мрачно подумал Лайе. — Все наши мысли только о тебе и все разговоры тоже лишь о тебе». Он снова зевнул, чувствуя, что проваливается в вязкую пучину сонного забвения. И все же в этот раз Лайе хотел переждать момент Порога в ясном рассудке, ибо ему было страшно. Окончательно уверившись в том, что, стоя на одном месте, он попросту заснёт, нелюдь принялся бродить по поляне. Он тихо и осторожно, чтобы никого не разбудить, ступал по траве. Когда и это занятие ему опостылело, Лайе бросил взгляд на Долу. Близнец с сосредоточенным видом чертил новые охранные руны вокруг поляны. Убедившись, что Дола увлечён борьбой с неподатливыми символами, Лайе неслышно переступил защитный круг и направился дальше в лес. Его чувства обострились до предела и нелюдь слышал каждый шорох в этом лесу, каждый вздох спящих торговцев и каждую сонную мысль. Лайе слышал природу и ему чудилось, что душа леса зовёт его с собой. Природа словно напоминала, что он сновидец, отказавшийся перейти через Порог. Лайе казалось, будто он видит Абэ Ильтайн наяву. Эфемерный мир снов был совсем рядом — стоит протянуть руку, и окажешься по ту сторону. «Спи, сновидец, приходи к нам, мы ждём тебя, как всегда ждали», — шептали листья в кронах деревьев. «Не пытайся избежать Порога, не уходи от своей природы», — пел легкий, тёплый ветер. У Лайе закружилась голова, и он поднял взгляд на быстро светлевшее небо. Ещё немного и нелюдь впервые за долгие годы увидит утреннее солнце, чьи лучи раскинутся над лесом. И не будет для него никакого Порога, не уйдёт он в зыбкую память Земли Радости, не будет ни снов, ни Абэ Ильтайна... Лайе так и не понял, что произошло. Разом навалились чужие мысли и голоса, самые затаенные желания, глубоко сокрытые чувства. Исчезли все тщательно воздвигнутые барьеры, и в разуме воцарился настоящий хаос. Лайе казалось, что он в лесу и везде одновременно. Он был в мыслях торговцев обоза, он был в диких волках, бродивших в глубине леса. Он видел мир глазами реющих под небесами птиц, он был рекой, что текла через всю Землю Радости, он был и жив, и мертв одновременно. Казалось, что Дар Лайе раскинулся на лиги вокруг, и он слышал голос младенца где-то далеко-далеко. Он чувствовал охотников из близлежащей деревни. Всего этого было много, слишком много, и Лайе попытался закрыться от мира, снова стать собой, но Дар его не слушался. — Хватит... Хватит! — отчаянный крик нелюдя яркой вспышкой боли отозвался во всех живых существах поблизости. Громким граем взмыли в небо обезумевшие вороны, вдалеке завыли взбесившиеся волки, и громко заплакал чей-то ребёнок в колыбели. В лесу кто-то отчаянно закричал, силясь унять дикую головную боль, а для Лайе наступила темнота. Ослепший и оглохший, он рухнул на колени, теперь шарил руками по влажной земле. Затем услышал приближающийся топот, почувствовал чьи-то руки на плечах и испуганно рванулся назад. — Ли! Очнись, Ли! Задница Махасти, что с тобой? — знакомый голос пробивался сквозь невероятный шум в голове. — Ли! — крепкие руки с силой встряхнули его. — Shienadan, женщина, не стой столбом, помоги мне! — Я не могу, его Дар мне мешает! — сквозь грохот в ушах Лайе разобрал голос Сольвейг. — Ты выстояла в прошлый раз, — рявкнул Дола, — сможешь и сейчас, только сделай что-нибудь! Прикосновение чужого Дара к разуму отозвалось новой вспышкой боли, и Лайе услышал женский вскрик. — Не могу! Он не пускает! — Bosheta! Чтоб тебя... Под отборные ругательства на шеддарском языке Лайе вздернули на ноги и крепко вцепились в него, не позволив упасть обратно на задницу. — Я-а-а в п-порядке, — проблеял Лайе, сумев, наконец, разжать зубы. — П-пусти м-меня... — язык не слушался его. Тело тоже не слушалось. Зрение постепенно возвращалось, и Лайе увидел перепуганное лицо Долы. Брат что-то говорил, но смысл слов доходил до нелюдя с трудом. — У тебя кровь на лице, Ли! Что случилось, мать твою?! Дрожащей рукой Лайе коснулся подбородка и поднес пальцы к глазам. «И правда, кровь, — отстранённо подумал он. — Как же так вышло-то?» — Какого демона, Ли?! — Дола снова встряхнул близнеца. Лайе тяжело дышал и дрожащими ладонями пытался утереть кровь. — Н-н-не... — невнятно пробулькал он, снова будучи не в силах разжать зубы. — Его Дар неустойчив, — донесся до нелюдя голос Сольвейг. — Он больше не может его контролировать. — З-зткнсь! — Лайе, наконец, удалось заставить себя распрямиться и запрокинуть назад голову. — Э-эт-то в... вс-се т-ты... Рвущийся наружу Дар причинял почти физическую боль, и нелюдь зажмурился, пытаясь взять свою силу под контроль. Получалось из рук вон плохо. «Ты мне нужен, — отчаянно подумал Лайе, — Прости, малой». Он слепо сделал нетвердый шаг вперёд и крепко вцепился непослушными пальцами в близнеца. Уткнулся носом в плечо Долы, нырнул своим Даром в его рассудок. Услышал злое шипение, но лишь крепче обнял брата. Дола выбранился вполголоса великолепным казарменным языком. В голове у него был полный хаос: беспорядочные мысли обо всем и сразу, не сосредоточенные ни на чем, успокаивали Лайе и разгоняли туман в голове. Так же, как и много лет назад на Вечной Земле, когда близнецы только-только делали первые шаги навстречу друг другу. Постепенно в голове прояснялось, а бесконтрольная вспышка Дара сошла на нет. Лайе выровнял дыхание, но отстраняться от Долы он не спешил, боясь увидеть лицо близнеца. — Успокоился? Больше не будешь выжигать мне мозги? — буркнул ему в ухо Дола. — Что это было? — Не з-знаю, — тихо отозвался нелюдь и мысленно обрадовался тому, что почти перестал заикаться. — Это н-началось неожиданно, — он вспомнил свои ощущения и, побледнев, отстранился от брата. — Там... с ними все в п-порядке? — Ну, не считая того, что весь обоз одновременно проснулся от приступа невыносимой головной боли, все живы, здоровы и в своём уме, — проворчал Дола, внимательно разглядывая брата. Только сейчас Лайе заметил, что близнец выглядит, мягко говоря, не очень. Он перевёл взгляд на Сольвейг. Ее лицо оказалось осунувшимся и бледным. — Т-твоих рук дело? — взрыкнул Лайе. В нем вновь стала подниматься уже знакомая, выжигающая изнутри, волна ярости. Оттолкнувшись от Долы Лайе сделал нетвёрдый шаг в сторону Сольвейг. — Ли, — Дола снова схватил его за руку, — Ли, не надо. Он твердо и уверенно сжал запястье брата, и это прикосновение, возможно, спасло обоих. Гнев испарился, как будто его и не было. Лайе в растерянности посмотрел на близнеца, словно не вполне осознавая, где он находится и что происходит. — Это совсем на тебя не похоже, Ли, — тихо произнёс Дола. — Что с тобой происходит? — Не знаю. Я не понимаю! После т-твоих заговоров, С-сольвейг, со мной творится... это! — нелюдь наставил указующий перст на бледную ведьму. — Неправда! — возмутилась она. — То, что я сделала... Это не должно было так повлиять на тебя! Ты должен был лишь лишиться Дара! — А вот и п-признание, — Лайе удовлетворенно растянул губы в улыбке, но его глаза оставались злыми. Дола внимательно смотрел на женщину, взвешивая услышанное. — Зачем тебе это нужно, Сольвейг? — Затем, что т-твоя jalmaer... — тут же подал голос Лайе. Но брат бесцеремонно его оборвал. — Я не с тобой разговариваю, Ли, — огрызнулся Дола. — Сольвейг, я жду ответа! Ведьма упрямо сжала губы и покачала головой. — Я хочу, чтобы ты был только моим, — наконец выдавила она. — И п-по незнанию своему чуть не у-угробила нас обоих, — ехидно вставил Лайе. — Но я смогу! Моего Дара хватит на то, чтобы тебя защитить! — Сольвейг взмахнула руками. — Защитить? От чего защитить? — Дола рассмеялся. — Ты даже не понимаешь, о чем говоришь. — Так помоги мне понять! Выбери меня! — ведьма сорвалась на крик. — Я не стану никого выбирать, женщина, — Дола наконец выдохнул и отступил назад. — Ваша грызня вот где у меня сидит! Он сложил пальцы в непристойный жест, показывая, как его все достало. Затем нелюдь устало потёр лицо руками. — Мне все равно, что вы там думаете и чего хотите. Я не вещь, которую можно забрать себе. Вы оба... — он не договорил и нахмурился. — Ли, это ещё повторится? — Откуда мне з-знать, — огрызнулся Лайе, не сводя глаз с ведьмы. — Сольвейг? — Дола перевёл взгляд на женщину. — Я... — Сольвейг вдруг замолчала и уставилась на близнецов. — Лайе, ты сегодня спал? Нелюдь отрицательно качнул головой. — Ты полудурок, — зашипела ведьма. — Ты же сновидец! — И что? — Лайе насупился ещё сильнее. — Ты никогда не задумывался, почему все сновидцы спят на рассвете мертвым сном? — Они у-уходят в мир духов, — ровно ответил нелюдь. — И делают это н-не по своей воле. Так было в-всегда. — Верно. А ты отказался, — женщина жестко усмехнулась. — И как это связано с п-произошедшим? — Лайе искренне не понимал, к чему она клонит. — А ты ещё не понял? Похоже, удар спиной паскудно сказался на твоей умственной деятельности, — Сольвейг потёрла ноющий висок. — Сновидцы блуждают в мире духов, потому что на рассвете их Дар многократно усиливается. Из созидания он превращается в разрушительную силу. Ведьма внимательно посмотрела на синеглазого нелюдя. — Эта вспышка... Она и была твоим Порогом, Лайе.