На стыке полюсов нам важен каждый знак, А между двух миров — только один шаг. Разрушен Вавилон, все в прошлом, и сейчас Один и тот же сон: эта война в каждом из нас Не думай ни о чем, когда мы будем там. Дай руку, а потом ты все поймешь сам. Отпустим тормоза, вдохни последний раз, Ты видишь их глаза? Эта война в каждом из нас. День за днем меняют наши лица те, кто дал нам роли, День за днем пока нам только снится наш покой. У нас нет прав покинуть поле боя, Где ты сам — лишь воин на войне с самим собой. © Louna — Война в каждом из нас И больше нет Ни веры, ни любви, ни мира, ни войны, Лишь только мы. Лишь солнца свет Хрусталиками глаз просыплется сквозь нас. © Дельфин — Sunset
Шаэдид проводила близнецов и ведьму до шатра и, учтиво поклонившись, удалилась восвояси. Лайе первым забрался внутрь, чувствуя, что совершенно вымотался за этот день. Стянув через голову рубаху, он растянулся на шерстяной подстилке, понимая, что ещё немного, и его сморит сон. Земля была непривычно тёплой и нелюдю подумалось, что недаром Джагаршедд зовут Огненным. Казалось странным, что на чужих берегах иллириец ощущал себя намного спокойнее, чем где-либо ещё. Он прикрыл глаза, вполуха слушая, как переговариваются Дола и Сольвейг, укладываясь на другой половине шатра. Лайе уже начал дремать, когда близнец подал голос: — Вот почему ни одна сказка не заканчивается словами «и жили они долго и счастливо»? — Дола зевнул, заложив руки за голову. — Какую ни послушай, так везде все кончается плохо. А в ненависти — сила. Лайе приподнял голову, пристально созерцая брата. — Ошибочное суждение, — откликнулся он. — Ненависть не даёт ничего, кроме потерь. Даже если она ведёт тебя к цели, ты все равно проиграешь, ослеплённый ею. Чтобы по-настоящему одолеть врага и остаться в выигрыше, надо его полюбить. — Тогда ты сам себе противоречишь, Лайе-Ласка, — хмыкнула Сольвейг. — Вот возьмём, к примеру, нас с тобой. Будем честными, синеглазик, почему ты не полюбишь меня, как своего злейшего врага? По губам Лайе скользнула неприятная усмешка. — Кто сказал, что я не могу, Сольвейг? — мягко произнёс он, сверкнув глазами. — Посмотри на меня, jalmaer, разве ты не видишь? Я уже почти люблю тебя. Сольвейг поёжилась, встретив его взгляд. На какой-то безумный миг ей показалось, что и впрямь в Лайе нет ненависти, лишь безграничная и опасная любовь. Но это выражение быстро исчезло из глаз иллирийца. — Я не хочу распыляться на какие-либо чувства к тебе, — он высокомерно улыбнулся. — Ты не враг мне, ведьма. Ты всего лишь помеха, пыль под ногами. — Опять вы сцепились, точно две старые бабки на рынке, — проворчал Дола, широко зевнув. — Прямо как в старые добрые времена. Лайе закатил глаза, а Сольвейг вспомнила, что нелюдь способен раздавить ее своим Даром, и замолчала. Ведь до сих пор она была жива лишь потому, что в Аль-Хисанте Лайе дал обещание Доле не трогать её. — Зачем размениваться на любовь к врагу, если ненависть способна его уничтожить? — усмехнулся Дола. — В гневе, ярости и боли — сила, что способна сдвинуть горы. — Способна. Но сможешь ли ты с помощью ненависти остановить лавину из камней, что сойдёт вниз, едва ты сдвинешь горы, малой? В ненависти сила — это правда, — полусонно отозвался Лайе. — Но она не подарит тебе победу. В первую очередь ты проиграешь сам себе, братец. Однажды мать сказала мне, что если ты хочешь найти того, кто желает тебе зла: ищи того, кто любит тебя больше жизни. Услышав последние слова, Дола сначала озадаченно нахмурился, а потом принялся пристально разглядывать брата. — Тогда случись что — мне не нужно будет искать врага. Ведь им станешь ты. От неожиданности Лайе вытаращился на близнеца так, словно увидел самого Тысячеглазого, и криво усмехнулся. — Согласно этому утверждению — да. Дола неразборчиво что-то пробормотал себе под нос, обдумывая услышанное. А его брат тем временем сумел наконец-то уснуть. В этот раз свой Порог Лайе перешагнул легко. Не было тягучих снов, туманных видений о будущем и тоскливых воспоминаний о прошлом. Не было ничего, кроме тепла и тишины. Нелюдь проснулся почти сразу, как рассвело, и только диву дался тому, как свежо он себя чувствовал. Быстро одевшись, Лайе бесшумно выскользнул из шатра, стараясь не разбудить ни Долу, ни Сольвейг. В глаза ударил солнечный свет, а лёгкий ветерок ласково погладил серую кожу. Земля под ногами была тёплой и, казалось, никогда не остывала. Лайе чувствовал странное умиротворение. Благодушным взглядом он окинул дремавший лагерь и прислушался к Огненной Земле через призму своего Дара. В лицо словно швырнули раскалённый песок, почва стала зыбучей, норовя поглотить нелюдя. Яростный ветер хлестал по щекам, но Лайе весь сжался, упорно стоя на своём. Он представил, что стал акацией, глубоко пустившей корни в землю Джагаршедда, и нипочём ей были бури и огонь. А потом... Все исчезло. Словно Огненная Земля проверила чужака на крепость, попробовала на зуб и осталась довольна. «Здравствуй, шаман», — шепнул ветер. «Никогда прежде Совершенные не обращались ко мне, — прошелестели листья многовековых деревьев. — Лишь ранили и убивали моих детей». «Ты пришёл к нам, но зачем?» — добавила земля. «Я хотел поблагодарить за то, что ты не послала мне снов сегодня», — отозвался Лайе. В небе закричали два схлестнувшихся в схватке ястреба. «Тебя признала одна из наших дочерей — услышал Лайе в птичьем клекоте. — Нам этого достаточно. Но ведь не только для этого ты обратился к своему Дару, Совершенный». «Я хотел увидеть твою душу, Огненная Земля». Резкий порыв ветра, хлестнувший по лицу и пробравший нежданным морозом до самых костей, стал ответом. Хлад сменился жаром, в глаза плеснуло пеплом и пылью, в нос ударил запах гари и крови. «Раскрой глаза шире, Совершенный. И ты сам сможешь увидеть все. Узреть, что с нами сделали твои сородичи. И, быть может, ты раскаешься». И сколь Лайе ни пытался снова воззвать к духу Огненной Земли, Джагаршедд молчал, слепой и глухой к зову шамана. Лайе потёр шею. В затылке вдруг заныло, и разум стал беспокойным, словно неуловимая мысль царапалась и скреблась внутри. Нелюдь поднял взгляд. Небо Джагаршедда было пронзительно синим и ослепляло до слез, а солнце беспощадно опаляло кожу. — Ты ранняя пташка, Лэйхе. Шаэдид мягко и бесшумно ступала по земле, но ей все же не удалось застать иллирийца врасплох. Обернувшись, он только усмехнулся в ответ. — Всегда плохо сплю на новом месте. — Неужто? Что-то ты лукавишь, остроухий, — Шаэдид улыбнулась. — Неужели духи нашей земли не послали тебе спокойный сон? Неужто ворочался до рассвета, не в силах смежить веки? — Вижу, тебе многое известно, воительница, — отозвался Лайе. — Я не обладаю Даром, как ты или Малакай. Но шеддары всегда слышат свою землю, — женщина повела плечами. — Однако оставим это пока что. У нас ещё будет время для подобных разговоров. Я искала тебя, Лэйхе. Хотела тебе показать кое-что. Шаэдид увидела, как Лайе бросил взгляд в сторону шатра, и покачала головой. — Нет, без него. Только ты и я. Лайе только удивлённо вскинул брови в ответ. — Это как-то связано с тем, что он не имеет права голоса? — Не только, но суть ты уловил. Вчера мне было интересно, насколько ты, Лэйхе, сможешь понять наши законы. Мнилось мне, что в отличие от своего брата ты иллириец до мозга костей, — Шаэдид повела Лайе через шеддарский лагерь, продолжая неторопливо говорить. — Доэлха прекрасно понимает, что даже если вы забрали его в племя остроухих, на Огненной Земле он по-прежнему остаётся безымянным и бесправным. Не нужно так кривить свои губки, Лэйхе. Хоть вы и близнецы, наследным принцем являешься ты, а не твой брат. — А если бы на его месте оказался я? — поинтересовался нелюдь. — Ты бы не оказался. Видишь ли, Лэйхе, ты совсем из другого теста слеплен, — решительно отмела его предположение Шаэдид. — Там, где Доэлха поднялся, отряхнулся и вцепился зубами в право жить, ты бы сломался. — Какая потрясающая убеждённость, — раздраженно буркнул Лайе, стараясь идти рядом с воительницей. — Вы же забрали Долу младенцем. Откуда вам было знать? Точно так же на его месте мог оказаться я. — Редо выбрал его, — пояснила Шаэдид и замедлила шаг, увидев удивленное лицо своего спутника. — В чем дело, Лэйхе? — Я думал, его отдала наша мать, — с озадаченным видом произнес нелюдь. — Как... младшего из сыновей. — Это она тебе так сказала? — хмыкнула воительница. — Я как-то не спрашивал, — сконфуженно ответил Лайе. — Просто был уверен в этом. — Лиланг ничего не решала. Это был выбор Редо, — женщина тихо засмеялась. — Он разглядел в орущем кульке что-то эдакое, недоступное вашему глазу. — Как можно определить будущее младенца, которого от титьки только-только отняли? — проворчал нелюдь. — Спроси у отца, когда увидишь его, — улыбнулась Шаэдид. — Разглядел же он в вашей матери своё будущее. Лайе нахмурился. Брошенные женщиной слова некстати напомнили ему о письме и послании Императрицы, которое должен был забрать запаздывавший посыльный. — Шаэдид, — окликнул воительницу нелюдь. — Ты ведь хорошо знала моего брата? Лайе запоздало сообразил, что у него есть шанс узнать о детстве Долы чуть больше, чем ему было известно. — Он тебе не говорил? — удивилась женщина. — Он вообще мало что рассказывал про Джагаршедд, — вздохнул Лайе — Немудрено. К чему ворошить прошлое? — Шаэдид покачала головой. — Особенно, если оно было безрадостным. — Та сказка, которую ты вчера рассказала, — голос нелюдя стал обеспокоенным. — Это правда? Это действительно было с ним? Шаэдид остановилась, подбоченилась и внимательно посмотрела на Лайе. — Это то, что я слышала от Янис и Мореноса. Всего лишь догадки, не более того. У мальчишки был Дар, но никто его не учил им управлять. Он столько бед нам принёс в то время. Опасно иметь силу и не уметь ее контролировать, — сама того не замечая, Шаэдид вспылила. — Среди шеддаров носителей Дара зовут шаманами. Но Доэлха им не был и никак не мог стать, он ведь смесок. Откуда моим невежественным сородичам знать, что для остроухих иметь хоть каплю Дара — обычное дело? И... — И его травили, — договорил за неё Лайе. — Взгляни на своё отражение, Лэйхе, и ты поймёшь, за что. Дар был лишь одной из причин. Многие из нас до сих пор помнят Период Исхода. Смесок из вашего племени никому не принёс радости. А Редо слишком часто не было дома: одна война за другой, постоянные стычки между кланами и попытки установить всеобщий мир. Нет, не все изводили Доэлху, чтобы ты там ни думал, — голос женщины зазвучал угрожающе. — В основном это были старшие сыновья Редо. И в один день Доэлха исчез, и его нигде не могли найти. В крепости Лем легко было спрятаться, да и он сам имел дурную привычку пропадать на какое-то время. А в тот раз он не вернулся ни вечером, ни на следующий день. И уже тогда все переполошились. Янис чуть душу не вынула из своих жриц, а Моренос знатно навалял старшим сыновьям Полководца. Была у них такая забава: гонять мальчишку по подземельям тюрьмы Совершенных. Думаю, название тебе скажет о многом. И мнится мне, что Доэлха попросту не выдержал и решил сбежать. Под тяжёлым взглядом Лайе воительница опустила голову. — Хочешь знать правду, Лэйхе? Я была там. Мой отряд нашёл Доэлху. Мы наткнулись на него в пустыне. Я видела ребёнка с пустыми глазами, он не узнавал никого. Кидался на нас, будто зверь какой, — Шаэдид поморщилась от неприятных воспоминаний. — Конечно, мы скрутили его, я лично дала ему по его бестолковой голове и отнесла в гарем. Янис выходила Доэлху, но когда Моренос пытался выведать у него, что произошло, мальчишка молчал. Когда он наконец-то заговорил, то сказал, что ничего не помнит. И мы ему поверили. А потом поняли, что Дара у него больше нет. С ним стало твориться что-то непонятное, и продолжалось все это до тех пор, пока вы, остроухие, не забрали его с собой. Уже потом некоторые жрицы шептаться начали, будто в одну из ночей после того, как Доэлха исчез, случилось нечто страшное. Мир вокруг словно стал пустым, что-то вырвало ещё один клочок жизни из нашего Джагаршедда. Совсем малую её часть, но это почуяли шаманы и жрицы. Поначалу с мальчонкой никто и не подумал это связать. Но задним умом мы все крепки, как говорится. Лайе удрученно молчал, обдумывая услышанное. — «Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание», — пробормотал иллириец. — Что? — удивленно переспросила Шаэдид. Лайе покачал головой. — Лэйхе, — воительница окинула его сочувствующим взглядом. — Даже Тысячеглазый Хаос не сможет обратить Доэлху в Tedd Chaoin, если он сам того не пожелает. Хаос будет его искушать, предлагать все, о чем он может мечтать, но пока твой брат не скажет «да», он не станет одержимым, — она невесело усмехнулась. — А если это случится... Я могу лишь надеяться, что когда придёт время, то, сгорая, он станет светом. — Ненавижу неизбежность, — зло буркнул Лайе. — Куда ни глянь — везде она, словно мы не хозяева своей жизни, а чьи-то марионетки. Ненавижу её. Остаток пути они продолжили в молчании. Шаэдид старательно делала вид, что не замечает, как Лайе скрежещет зубами от бессильной ярости, и за это нелюдь был ей благодарен. Едва расступились перед ними последние акации, как женщина резко остановилась. — Вот и пришли! — она жизнерадостно взмахнула рукой. Лайе уставился на большой загон впереди. Только паслись на нем отнюдь не лошади или коровы, как он поначалу решил. Больше всего эти создания были похожи на львов, но лишь косматой головой. Размером они оказались крупнее средней лошади. Их тела были длинными и мускулистыми, покрытыми короткой лоснящейся шерстью, сквозь которую местами проступала твёрдая чешуя. Лапы оканчивались длинными, внушающими уважение когтями, а гибкий чешуйчатый хвост венчало острое жало. Лбы этих тварей покрывали крепкие пластины, а когда ближайшее из дивных созданий громогласно зевнуло, Лайе увидел несколько рядов острых зубов. — Это... что такое? — севшим голосом вопросил иллириец, ошарашено взглянув на Шаэдид. Воительница широко ухмыльнулась, довольная произведённым эффектом. — Бестии. Наши ездовые животные. — Ездовые животные... — растерянно промямлил Лайе. — Ездовые... О... Они всегда были такими? — Какими — такими? — весело поинтересовалась Шаэдид, наблюдая за спутником. — Страшными, — признался нелюдь. — Разумеется, нет, — отмахнулась женщина. — Когда-то это были самые обычные звери, но во время Периода Исхода их изменил ваш народ, Лэйхе. Поначалу мои сородичи убивали бестий, но потом кто-то додумался их приручить. — И как, получалось? — Лайе не смог сдержать саркастические нотки в голосе. — Если удавалось захватить гнездо бестии и забрать её детенышей, то да, — фыркнула в ответ Шаэдид. — Много шеддаров полегло, прежде чем они до этого додумались. Взрослую особь приручить почти невозможно. Или ты сделаешь это или сдохнешь. — Удивительно, что вы ещё не вымерли, с такими-то ездовыми... животными. — Мы живучее племя, остроухий, — Шаэдид подошла к загону и, отворив его, громко свистнула. Из стаи выступила полностью чёрная бестия. Двумя прыжками она преодолела расстояние до Шаэдид и утробно заурчала, когда воительница добродушно потрепала её по загривку. Недолго думая, Шаэдид сняла с ближайшего столба узду, и бестия покорно склонила голову, позволяя надеть её. — Скучала по мне, Харро? Вижу, тебе не терпится поохотиться на наших просторах! — Шаэдид поманила пальцем Лайе. — Иди сюда, остроухий, не стой столбом. Лайе неуверенно подошёл к женщине, стараясь держаться от бестии на почтительном расстоянии. — Не бойся ты, — фыркнула Шаэдид. — Дай ей присмотреться к себе. Бестия сощурила глаза янтарного цвета, зарычала, и у иллирийца душа ушла в пятки. Харро подошла к нему, обнюхала со всех сторон, снова издала утробное рычание и приблизила морду к лицу нелюдя. Лайе только поразился тому, какой разумный взгляд оказался у этого животного. Наконец, Харро раззявила зубастую пасть. Прежде чем Лайе успел окончательно запаниковать, она прошлась шершавым и слюнявым языком по его щеке. От неожиданности у Лайе встопорщились уши. Он зажмурился, ожидая скорой расправы. Однако когда её не последовало, иллириец опасливо приоткрыл один глаз и увидел, что бестия вернулась к своей хозяйке и теперь ластилась к ней, лишь изредка кося янтарными глазами в сторону нелюдя. Лайе немедленно принялся тереть рукавом рубахи лицо, не замечая насмешливого взгляда Шаэдид. Воительница легко забралась на спину Харро и поманила иллирийца к себе: — Садись позади меня, Лэйхе! — она призывающе похлопала ладонью по крупу бестии. — Что?! Ты хочешь, чтобы я поехал на этом? — оторопел он. — Брось, Лэйхе. Представь себе, что это лошадь, — смех воительницы прозвучал коварно. — Очень зубастая лошадь, — буркнул Лайе, забираясь на бестию. — Держись за меня, — посоветовала Шаэдид. — И покрепче. Лайе послушно обхватил её за талию, и, как оказалось, не зря. Воительница пронзительно свистнула, и Харро, издав громкое рычание, переступила с лапы на лапу, а затем резко сорвалась с места. — Портки Маха-а-асти-иии!!! — разнесся по солнечной саванне отчаянный вопль серокожего нелюдя.***
Сон упорно не желал отпускать её: кошмары зыбким туманом обволокли разум. Казалось, что-то тяжелое и неподъёмное давит на грудь, заставляя задыхаться. Во сне её окружали мертвецы. Стояли над ней и смотрели пустыми глазами. «Смотри, ведьма — ты нас убила». «Помнишь ли ты хоть одно имя, хоть одно лицо, или же все мы для тебя всего лишь тени? Помнишь, когда и как? Падальщица, обирающая остатки чужих жизней!» «Рано или поздно твой Дар обернётся против тебя. Ты не сможешь жить вечно, ведьма». «Помнишь меня, Хану из Ресургема? Я теперь тоже мертва». «Однажды умрешь и ты, ведьма». Сольвейг вздрогнула и открыла глаза. В шатре было пусто и невыносимо душно. «Ты падальщица, падальщица!» — голоса мертвых стихали и растворялись вместе с уходящим сном. — Что? Где... — пробормотала хриплым голосом женщина, не найдя взглядом ни Лайе, ни Беса. Она ожесточённо потёрла ладонью лоб, стараясь прогнать головную боль. После кошмара остался дурной осадок, а ведь Сольвейг уже давно не снились плохие сны. Не страдала она склонностью к раскаянию, и совесть её спала глубоким сном вот уже много лет. Снаружи слышались шаги и громкие голоса. Сольвейг прислушалась, пытаясь разобрать слова, но сосредоточиться никак не получалось. Справедливости ради стоило признать: спала ведьма плохо с тех самых пор, как отправилась на границу с шеддарами. Но тогда это была лишь бессонница, а когда ведьма забывалась под утро, во снах была лишь пустота. Сольвейг вздрогнула от яркого света, который хлынул в шатёр вместе со знойным воздухом. Она с трудом подняла голову и озадаченно уставилась на шагнувшего внутрь шамана. — М-малакай? В горле было сухо и немилосердно жгло. Распухший от жажды язык еле ворочался. — Где остроухий? — прорычал Малакай, бегло оглядев пустой шатёр. — Какой из двоих? — Сольвейг судорожно пыталась сообразить, что происходит. — Шаман уехал на рассвете вместе с командиром, — отмахнулся от неё Малакай. — Где второй? — Понятия не имею, — огрызнулась Сольвейг. — Сколько я проспала? Что случилось? — Это пройдёт, джалмарийка, — шеддар усмехнулся. — Огненная земля посылает каждому во снах лишь то, что он заслужил. — Огненная Земля? «Заслужил»? — ведьма окончательно проснулась. — Да что происходит? Шаман мрачно вздохнул: — Все-таки успел смыться, сукин сын. — Объясни мне, что случилось? Что за шум, что за переполох? — повысила голос Сольвейг, привлекая к себе внимание. Малакай склонил набок голову. — Ты титьки-то для начала прикрой, — благодушно посоветовал он. — Ишь, срамоту-то какую развела, девка бесстыжая. Сольвейг с достоинством подтянула сползший лиф платья и поднялась на ноги. Если Доле ведьма еле-еле доставала до плеча, то шеддарскому шаману она и вовсе дышала в пупок. И все же Сольвейг с вызовом взглянула на Малакая, недовольно уперев руки в бока. — Ты врываешься в шатёр, будишь ни в чем не повинную женщину, да ещё смеешь указывать, что ей нужно прикрывать? Каков грубиян, даром что рогатый! — процедила она сквозь зубы. — Прикуси-ка язычок, джалмарийка, — в тон ей ответил шаман. — Прямо скажу: скверный выбор ты сделала, спутавшись со смесками. Не принесёт тебе это ни радости, ни мира. — Лишнее болтаешь, рогатый, — не осталась в долгу Сольвейг. — И я все ещё жду объяснений. Зачем вам Бес? — Значит, Бесом его зовёшь? — тут Малакай широко улыбнулся, сверкнув острыми зубами. — А ведомо ли тебе, что нет у него на нашей земле ни прав, ни имени? Одни лишь проблемы от твоего полюбовника. — Да какие могут быть проблемы от одного простого наемника?! — А ты не знаешь? Остроухие-то твои — венценосные ублюдки, — с этими словами Малакай развернулся и покинул шатёр, оставив ведьму в недоумении. «Как это — венценосные? — измученный кошмарами разум не сразу осознал услышанное. — Ах да, точно. — Сольвейг выдохнула. — Бес говорил, что они с братом из Дома Даэтран». Ведьма не слишком хорошо разбиралась в иллирийской иерархии, но полученной информации было достаточно, чтобы сложить два и два. Впрочем, хоть Сольвейг и знала о принадлежности близнецов к правящему Дому, но все же не задумывалась над тем, что они могут быть сыновьями самой Императрицы. Да и вели братья себя как обычные наемники-простолюдины. Неудивительно, что Сольвейг забыла об их происхождении. — Ищите дальше, — донёсся снаружи зычный голос шамана. — Наверняка Кангу пошёл за ним. — П-подожди-ка, подожди! — Сольвейг решительно подобрала юбку и выскочила наружу вслед за шаманом. — Что значит — «венценосные»? — Бабы, — закатил глаза шаман. — Все вы одинаковы. Что наши, что человечьи. — Но ты же сам сказал... — начала было ведьма, но её слова были заглушены низким голосом незнакомого шеддара. Скользнув по ведьме быстрым взглядом, он сообщил Малакаю, что искомый остроухий находится на побережье Шергияра. В ответ шаман паскудно улыбнулся. Сольвейг преградила ему путь, твёрдо вознамерившись получить объяснения. — Объясни несчастной и глупой женщине, что случилось-то? — она слепо щурилась, пытаясь привыкнуть к солнечным лучам. Малакай вздохнул и возвёл очи горе. — Знаешь, от чего все беды идут? От молодых и горячих парней, не способных уразуметь и признать своё поражение. Не понимают они, что впереди у них целая вечность. Они каждую ошибку воспринимают, как плевок в душу. Вчера один из подчинённых Шаэдид опознал в твоём полюбовнике того, кто хорошо так подгадил ему лет четырнадцать назад, — проворчал шаман. — Кангу сам виноват, он хотел геройствовать и жаждал почестей и славы. Вот и завёл свой отряд практически на самую границу с Вечной Землёй, за что и поплатился. Кангу раздул целую сагу о том, как вероломные остроухие напали на его отряд. Ему ещё повезло, что его не отправили к Безымянным. И увидев своего давнего знакомого, решил свершить возмездие, — Малакай сердито сплюнул в сторону. — Я полагаю, он просто решил набить морду Бесу, не более того, — пожала плечами Сольвейг. — Не понимаю, чего ты так переполошился? Кангу Беса не убьёт. — Кто сказал, что я пекусь о жизни твоего «Беса»? — фыркнул Малакай. — Мои воины мне дороже какого-то вшивого смеска. — Даже если они дурни несусветные? — ведьма не удержалась и рассмеялась. — Кангу молод и глуп, но он хороший воин, — чопорно ответил шеддар. — Не хотелось бы, чтобы он по недалёкости своей дел наворотил. Сольвейг внимательно посмотрела на шамана, и тут ее озарило. — Я думала, что сводничество в вашем племени не в почёте, Малакай, — улыбнулась она. Шеддар некоторое время внимательно разглядывал ее, словно прикидывая что-то в уме. — Ты здесь чужая, джалмарийка. И никогда не сможешь понять ни мой народ, ни иллирийский. Слишком любопытна, слишком спесива. Торопишься жить, хотя уже изжила себя. Пытаешься забрать ещё хоть миг у смерти. Пожирательница жизней, — задумчиво молвил он. Малакай вовсе не желал оскорбить женщину, он лишь говорил то, что видел и чуял сам. Сольвейг знала, что все его слова правдивы. Но почему-то из уст существа куда более древнего, чем ведьма, они звучали слишком горько и болезненно. — Я... — голос Сольвейг дал петуха, и она замолчала, чтобы обстоятельно прочистить горло. — Ты можешь что угодно думать, шаман. Но я хочу жить вечно. И я буду жить вечно, — решительно ответила она. Малакай громко расхохотался, словно ведьма сказала что-то донельзя смешное. Отсмеявшись, он снова стал серьезным. — Нет ничего хорошего в том, чтобы жить вечно, джалмарийка. Знать, что, возможно, ты переживёшь всех своих близких. Знать, что ты будешь жить от одной войны до другой. Через тысячу лет твоё сердце становится подобно камню, — в голосе шамана прозвучала горечь. — Через два тысячелетия ты перестаёшь чувствовать вкус еды, вина и воды. Обесценивается любовь, не вызывают горечи смерть и предательство. Ты знаешь, что все повторяется по кругу. И ты устаёшь жить с этим знанием. — Тогда почему ты все ещё жив, Малакай? — криво усмехнулась Сольвейг. — Я нужен Джагаршедду. Огненная Земля живет и сопротивляется до тех пор, пока есть мы, шаманы. Мы слышим песнь земли и других ее детей. И наш Дар даёт ей немного сил, — серьезно ответил шеддар. — Жизнь должна продолжаться. Но она не может быть вечной, блага это ещё никому не принесло. Подумай над этим, пожирательница жизней, — этими словами Малакай завершил беседу. Почти бесшумно он скользнул мимо Сольвейг, окинув ее неприязненным взглядом. Сама ведьма чувствовала себя здесь чужой. Ещё нигде ей не было так неуютно, как в шеддарском лагере. Мысленно она обругала себя последними словами за то, что вообще решила завести разговор с Малакаем. Осталась бы сидеть в шатре, не ведая бед и дожидаясь Беса. Но не хотелось ведьме быть там. Казалось, что остатки ночного кошмара облепили ее тонкой противной паутиной, и она мешалась, раздражала. Ведьма чувствовала себя истощенной. И вот уже несколько недель у неё тянуло низ живота, и временами несильно лихорадило, а силы в пути заканчивались куда быстрее обычного. Будь Сольвейг обычным человеком, она списала бы своё недомогание на какую-то заразу, подцепленную в Хисанте. Однако ведьма была Дитем Хасидзиль, Меченой. А они никогда не болели обычными недугами. Как правило, Дети Хасидзиль угасали, едва исчерпывались их Дар и их жизнь. Сольвейг же себя к таковым не относила. Первое время ведьма не допускала даже малейшей возможности того, что могла снова забеременеть. Ведь спустя столько лет это стало бы настоящим чудом. Казалось, несколько жизней прошло с тех пор, как она убила своего нерожденного ребёнка и стала Меченой. Даже если Сольвейг удавалось понести, она очень быстро избавлялась от приплода, либо Дар убивал дитя ещё до его рождения. Одно время ведьма пыталась вынашивать детей, но перед самым рождением они погибали, а их жизни питали ведьму независимо от того, хотела она этого или нет. И кроме того, столько лет прошло, пожалуй, уже больше половины века. Тело ведьмы оставалось красивым и молодым, но душа была износившейся и изжившей себя. Чем дольше жила Сольвейг, тем острее это ощущала, но все же жизнь и свою молодость она любила до умопомрачения. Ведьма прижала руки к пока ещё плоскому животу. «Быть может, оно того стоит, — подумала она. — Быть может, так и должно быть». Зародившуюся в ней жизнь Сольвейг почувствовала не сразу. Но потом осознала, что ее собственный Дар стал сильнее, потому что к нему приплелась ещё одна искорка. Она была ещё ничтожно мала, но обещала разгореться столь же ярким пламенем, как и у ее отца. Когда ведьма помогала шеддарам на границе, ей стало худо в первый раз. Рогатому лекарю оказалось достаточно беглого осмотра, чтобы понять: целительница в положении. Именно поэтому он предложил Сольвейг отправиться вместе с отрядом в лагерь возле Шергияра, и уже оттуда добраться морем до джалмарийского портового города, Алькасабы Назара. В то мгновение Сольвейг пришла в ужас и тут же спросила, не найдётся ли у досточтимого лекаря трав, которые могут помочь скинуть приплод. И получила в ответ свирепый взгляд, а затем шеддар прогнал ее из палатки, костеря на чем свет стоит. Таким образом Сольвейг довелось узнать, что для шеддарского народа жизнь женщины, несущей в себе ребёнка, была священна. После этого она всю дорогу уговаривала лекаря держать в секрете ее положение. И он сдался, правда, скорее лишь для того, чтобы отвязаться от неугомонной джалмарийки. В лагерь под Шергияром ведьма въезжала собранной и тщательно скрывала своё положение с помощью Дара, чтобы никто из шеддаров не смог почувствовать новую жизнь в ее утробе. В какой-то момент ведьма попыталась прибегнуть к проверенному способу — убить плод собственной силой. Но у нее не вышло, и из нее самой словно вырвали кусок жизни. И это напугало Сольвейг больше всего. Она надеялась найти в Шергияре нужные травы, но вечером следующего дня Шаэдид привела близнецов. И Сольвейг оставалось надеяться, что лекарь сдержит своё слово, а Лайе не будет к ней присматриваться. Впрочем, накануне близнецам было отнюдь не до ведьмы, а наутро оба покинули шатёр гораздо раньше, чем она проснулась, и это дало Сольвейг фору. Приведя себя в порядок и перекусив сухофруктами, женщина бродила по полупустому лагерю. Шеддары не обращали на неё внимания. Кто-то свежевал пойманную накануне дичь, кто-то точил мечи, кто-то усердно тренировался под палящим солнцем. Бóльшая часть шеддаров разбилась на отряды и ушла в патруль. Сольвейг наблюдала за рогатым племенем и не переставала дивиться их слаженной работе. Казалось, что жизнь здесь не замирала ни на мгновение. Думы самой ведьмы были мрачны и подобны грозовым тучам. Ребёнок. Женщина понятия не имела, что ей делать. Можно было, конечно, отправиться в Шергияр и раздобыть нужные ей травы. Но Сольвейг слишком хорошо помнила, как тяжело избавляться от приплода, и не хотелось ей слечь здесь и сейчас. «Пожалуй, лучше будет подождать до возвращения в Джалмаринен, — размышляла она. — Исчезнуть там, схорониться на несколько дней...» Но предательский червячок сомнения подтачивал ее решительность. «Вспомни, что сказал тебе Малакай, — шептал внутренний голос. — Вспомни, откуда близнецы родом. Быть может стоит оставить ребёнка? Ведь Бес так тебя любит, он все поймёт». Сольвейг устало вздохнула, в очередной раз окинув лагерь отсутствующим взглядом. Озарение пришло неожиданно. «Что, если я смогу выносить и родить? В ребёнке будет течь сильная и древняя кровь, — в разуме ведьмы родилась крамольная мысль, и Сольвейг снова прижала руки к животу. — Кто знает, каким Даром он будет обладать?» Она улыбнулась. Ей понадобится много сил и много чужой жизни.***
Дола пришёл к побережью на рассвете, едва стихли за шатром шаги брата. И теперь нелюдь сидел на большом валуне, который с обеих сторон лениво омывало море. По-правде говоря, Дола был рад, что Лайе уехал с Шаэдид. Он не хотел, чтобы близнец видел его в нынешнем состоянии. Не желал Дола, чтобы его видела и Сольвейг. И потому он предпочёл уйти в бухту раньше, чем ведьма проснётся. Говорят, что Огненная Земля Джагаршедд даёт каждому то, что он заслужил. И если Лайе проснулся свежим и бодрым, невзирая на то, что полночи братья провели у костра в окружении свирепых шеддаров, то Дола наоборот чувствовал себя выжатым досуха, и усталость тяжелым грузом легла на плечи. Не помог тут заговоренный против дурных снов браслет, когда-то подаренный Сольвейг. Не спасли и чары Лайе, хоть он и растрачивал великое количество Дара ради того, чтобы брат мог спать спокойно. Нет, снились Доле пустыня и скалы. Во сне он видел себя — сопляка, которому едва ли десятый год стукнул. Снилось Доле ущелье, в котором он когда-то сломал ногу. Быть может то был своеобразный дар духа Огненной Земли, а может помогла сказка, рассказанная Шаэдид. Во всяком случае, Дола вспомнил все: и свою попытку сбежать, и то проклятое ущелье, и бешеную жажду жить, и пустоту, коей являлся Тысячеглазый Хаос, пришедший к нему. Теперь Дола понимал, и слова гадалки из Стоунблейда, и видение, которое ему было тогда. Одно дело узреть прошлое со стороны и услышать жуткие слова, страшную сказку. И совсем другое — вспомнить самому, заново прожить те дни, почувствовать забытые эмоции и ощутить силу, данную Тысячеглазым ребёнку. Сон не был похож на кошмары, от которых нелюдь временами просыпался в холодном поту, и не мог вспомнить, что ему снилось. Нет, в этот раз он просто очнулся, словно и не спал вовсе. И долго-долго лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и ожидая, когда проснётся и уйдёт Лайе. Конечно же Дола не собирался рассказывать о вернувшейся памяти брату. Конечно же, Лайе не дурак и сам все поймёт, но Дола надеялся, что это случится не сразу, а гораздо позже. Лайе не сможет вечно растрачивать на него свой Дар. Это сейчас они вольные наемники, кочующие из города в город, и, видят Первозданные, это лучшие дни в жизни Долы. Будто пелена спала с глаз нелюдя, и на сердце стало совсем муторно. Дола понимал, что Тысячеглазый — это неизбежность. Тот, кто свяжется с Ним однажды, уже никогда не сможет сбежать от своей участи. Распробовав новую душу, Хаос не отступит и будет рядом с жертвой до самого конца. Все дурные сны, все видения наяву из детства — всё встало на свои места. Теперь Дола помнил, как боялся своего Дара. Он был неуправляем, хлестал направо и налево, стоило нелюдю разозлиться. А сдержанным норовом маленький смесок никогда не отличался: что на уме, то и на языке. Был он не в меру языкастым, слишком упрямым и диким ребёнком. Один только внешний вид нелюдя вызывал у многих шеддаров острые приступы желания свернуть ему шею. А потом все исчезло, стерлось вместе с частью воспоминаний. До сегодняшнего дня. «Ты научил меня быть счастливым, — думал Дола, созерцая безмятежную морскую гладь. — И за это я с тобой никогда не смогу расплатиться, Ли». «Сможешь ли ты сдержать обещание быть стражем брату своему, Дола-Огонёк? Ты ведь и сам опасен, несёшь часть Тысячеглазого в себе. Веришь ли ты в себя настолько сильно? Веришь ли ты так же сильно в Лайе?» «Верю, — хотелось бы сказать Доле. — Так сильно, что доверяю свою жизнь». Хотел бы он так думать, но... Что-то изменилось за последние месяцы. Дола любил Лайе, любил больше жизни, но возникшее напряжение между близнецами становилось все сильнее, вызывая сомнения и лишние терзания. Нелюдь понимал, что все началось с Сольвейг. Но не желал он отказываться от неё, хотел иметь все и сразу: и любовь ведьмы, и верность брата. Дола нахмурился и недовольно подобрал колени под подбородок, обхватив их руками, словно ему было зябко. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось больше страшиться снов и чёрного неба. И... Сольвейг. В том, что ведьма проживёт и без нелюдя ещё многие годы, Дола был уверен так же непоколебимо, как можно было верить в то, что солнце встаёт на востоке, а садится на западе. Они с ней ведь были сделаны из одного теста, и чужие жизни Сольвейг жаждала ничуть не меньше Тысячеглазого. Сравнение Доле не слишком понравилось, но жадность ведьмы других мыслей не вызывала. Дола коснулся пальцами губ и поморщился: казалось, что они горят огнём, как и всякий раз, когда он вспоминал Ресургем и Тысячеглазого. Это был прощальный подарок принцессы Мадригаль. «Я что-нибудь придумаю, — решил про себя иллириец и убрал упавшие на лоб волосы. — Мы с Ли что-нибудь придумаем. Я не стану одержимым, не стану». «Ты так уверен?» — Дола вздрогнул, услышав голос мертвой принцессы наяву. Боковым зрением он увидел Мадригаль. Одержимая Совершенная стояла рядом и смотрела на морскую гладь. — Тебя здесь нет. Тебя не может быть здесь! — зарычал нелюдь, плотно прижав уши к голове. Мадригаль беспечно улыбнулась в ответ: «Ошибаешься, Познаватель, я здесь. Я теперь всегда буду рядом с тобой. Я в твоём сердце, как Он — в твоём разуме, Дола-Огонёк. И ты смиришься, ты полюбишь меня. Полюбишь Нас. Люби нас всех, Дола-Доэлха, почти одержимый». Принцесса исчезла, а Дола Даэтран остался сидеть на берегу один, глядя пустыми глазами на море, остро ощущая ее незримое присутствие, слыша ее в самом себе. «Люби нас всех, Дола-Доэлха, и живых, и мертвецов. Согрей нас всех, пока твоего пламени хватает». Возвращаться в лагерь не хотелось, и Дола решил искупаться. Быстро скинув с себя все вплоть до портков, нелюдь с разбегу врезался в воду. Он широкими гребками отплыл от берега и, набрав в грудь воздуха, нырнул как можно глубже. А вынырнув через некоторое время, Дола почувствовал себя намного лучше. Чуть позже он развалился на большом валуне, обсыхая под лучами палящего солнца. Приближавшегося шеддара Дола почуял издалека и потому лишь лениво приоткрыл один глаз, когда тот подошёл достаточно близко. — Ты, зовущий себя Бесом из Джагаршедда, помнишь меня? — прозвучал глубокий голос. — А должен? — Дола лениво повернул голову и увидел молодого воина, ненамного обогнавшего его по возрасту. — Ты и твои выродки перерезали мой отряд на границе с Белым Безмолвием, — рыкнул шеддар, прожигая нелюдя злым взглядом. — Ах да, что-то припоминаю, — Дола нагло солгал. Разумеется, тот день он помнил совершенно ясно. Довольно дурную славу ему это принесло при дворе Императрицы. Но отказать себе в сомнительном удовольствии вывести клыкомордого из себя Дола, конечно же, не мог. — Ну и злопамятные же вы ребята, рогатое племя, — покачал головой он, спрыгнув с валуна на песок. — Припомнить мне стычку многолетней давности, надо же! Хотя некоторые из вас злятся на иллирийцев ещё со времен Периода Исхода. И чего это я вдруг удивляюсь? — Не паясничай, смесок, — оборвал его шеддар, сложив руки на груди. — Меня зовут Кангу. — Твоё имя должно мне о чем-то говорить? — Дола зевнул. — И чего тебе от меня надобно, Кангу? — Из-за тебя, смесок, меня выперли из гвардии Мореноса, — произнёс Кангу. — Из-за меня? — искренне удивился Дола. — Разве не ты не сумел остановить своих подчиненных? Разве не твои воины напали на мой отряд? Как жаль, что у них был непутёвый командир и такая бесславная смерть. Мир их праху, — нелюдь пожал плечами. — Именно твой лучник пустил стрелу первым, смесок, — гневно напомнил Кангу. — За что и был мною повешен на ближайшей сосне. Удержи ты своих ребят, посмотрел бы вместе с нами, как задорно болтается в петле остроухий дурак. Видать, не слишком они тебя жаловали, командир, — Дола вздохнул. — От меня-то ты чего хочешь? Покаяния за павших сородичей? Или чтобы я довершил начатое и тебя тоже где-нибудь вздёрнул? — нелюдь демонстративно огляделся по сторонам. Шеддар Кангу с мрачным видом наблюдал за паясничавшим иллирийцем и разминал пальцы на руках. А Дола наконец-то посерьезнел. — Послушай, как тебя там... Кангу? Не хочу я с тобой драться, — вздохнул он. — Так что не бывать сегодня твоему возмездию. Иди туда, откуда пришёл подобру-поздорову. Все равно здесь нет ни одного приличного дерева! Вешать тебя на пальме было бы не очень удобно, согласись. И жители Шергияра не оценят. Экая оказия, — он не сдержался и паскудно улыбнулся. И тут же получил кулаком по смазливой наглой роже.***
Малакай широко шагал по песчаному пляжу, размышляя о сегодняшнем разговоре с джалмарийской ведьмой. Что-то с ней было очень сильно не так. Женщина словно скрывала что-то с помощью Дара. Разумеется, шаману вроде Малакая ничего бы не стоило ее расколоть, но он был не склонен к праздному любопытству. Но если это затрагивало жизненный путь сыновей Редо, Малакай просто обязан был узнать причину. Несколько недель назад, когда шаман проживал спокойные и однообразные дни в Кер-Хасараде, нежданно и негаданно его вызвал к себе сам Моренос, правая рука Первого Полководца. Как и Малакай, Моренос был шаманом, но так же он являлся ещё и хозяином Кер-Хасарада. Он тоже родился в мире, существовавшем задолго до пришествия Совершенных. Но сколько его знал Малакай, Моренос всегда был тенью Первого Полководца. Слухи ходили разнообразные, а сам шаман не распространялся о своём прошлом. Но Малакаю было известно, что Моренос познакомился с Редо ещё во времена, когда знаменитый Полководец был простым легионером и не носил Имени. Тогда его звали Девятым, и служил он в Третьем Легионе, а Моренос был приблудой, калекой, которого Девятый по каким-то причинам пощадил, наплевав на главный закон Джагаршедда: право сильного, где сирым и убогим места не было. Честно говоря, сколько Малакай ни присматривался к верховному шаману, никаких увечий он узреть не смог, и потому эта история вызывала у него великое количество вопросов, на которые вряд ли будут получены ответы. Но одно оставалось неоспоримым фактом: Редо и Моренос определенно были любимцами Первозданной Махасти. Они вместе прошли через все войны, вместе пережили вторжение Совершенных и Период Исхода. Когда Девятый получил Имя и стал Редо, Первым Полководцем Джагаршедда, он сделал Мореноса своей правой рукой. И шаман ведал о том, что происходит в мире куда больше, чем все шеддары вместе взятые. Это было само собой разумеющимся, ведь он заправлял шпионской сетью, которая расползлась далеко по всему миру. Каждый рогатый торговец, каждый шеддарский наёмник, странствовавший по Джалмаринену, был ушами и глазами Мореноса. Малакай в число доносчиков не входил и потому был несказанно удивлён, получив приглашение на приватную аудиенцию с верховным шаманом. Уж лучше бы он отказался. Ибо Моренос сказал «Слушай внимательно и запоминай» голосом, не терпящим возражений, и поведал и про тонкости союза Первого Полководца с иллирийской императрицей, и про их сыновей-близнецов. Лайе его не особо интересовал, а вот Доэлха явно представлял некую ценность. И потому Моренос приказал Малакаю присматривать за вторым близнецом. И самой главной задачей было понять, одержим ли Доэлха или нет. Так же Моренос наказал провести пару бесед, должных напомнить Доэлхе, что он был, есть и остаётся смеском, чьё место на Огненной Земле Джагаршедд. Малакай, не забывший зверства Совершенных и презиравший серокожих нелюдей, от этой идеи был в ужасе. Но с верховным шаманом спорить себе дороже. И потому старый шеддар, скрепя сердце, пообещал ему приглядеть за полукровкой. Покидая покои Мореноса, он скрежетал зубами так, что грозил стереть их в пыль. Ещё больше шаман изумился, увидев, что ему придётся отправиться в долгий путь вместе с Шаэдид, воительницей, занимавшей в иерархии Джагаршедда третье место после Редо и Мореноса. Малакаю, как приверженцу старых добрых традиций, Шаэдид встала костью поперёк горла. Шаман был твёрдо убеждён, что бабе в лучшем случае место на сеновале и с юбкой на голове. Так нет же, они пытаются воевать! Ничему их не научила история Махасти, которая, хоть и была Первозданной, но погибла в конце Периода Исхода. А её преемница? Печально известная Искра-Мученица, полководица, растерзанная собственными воинами? А ведь среди них был и сам Редо, посчитавший Искру слишком слабой для того, чтобы она могла вести за собой легионы. И вот теперь — Шаэдид, соплячка, едва разменявшая третье столетие. Ясное дело, с воительницей у шамана добрые отношения не сложились, и посему он перечил ей абсолютно во всем. Обуреваемый сумрачными и женоненавистническими мыслями, шаман с хмурым видом приближался к месту, где должен был находиться Доэлха. Ещё издалека Малакай услышал подозрительный шум, перемежавшийся с отборной руганью. Шаман насупил косматые брови, прислушался и посмурнел ещё больше. — Сцепились все-таки, — резюмировал он вслух и поспешил вперёд. И впрямь, на белом песке, сцепившись крепче двух друзей, валяли друг друга иллирийский смесок и молодой шеддар. Слышалось сопение и рычание, ни один не собирался уступать другому. Малакай, выругавшись, очень быстро пересёк оставшееся расстояние и разнял сцепившихся парней. Вздернул обоих с песка за шкирку и вцепился когтистыми пальцами каждому в ухо. — Пусти! Пусти, кому говорю! — негодовал Кангу и рвался вперёд, рискуя остаться без ушей. — Да я ему сейчас! — Что ты мне сейчас, клыкомордый? Гляди, как раскукарекался, висельник! — скалился в ответ потрепанный Дола, пытавшийся отплеваться песком. У молодого шеддарского мстителя не хватало одного зуба и был разбит нос, а под глазом Долы наливался здоровенный фингал. — Дурни! Дубины стоеросовые! Лбы толоконные! Сила есть, ума не надо! — костерил их шаман, точно детей неразумных. — Молокососы! Впрочем, для него, прожившего столько тысячелетий, эти двое и были детьми, которые даже свой первый век не отжили. — Дурошлепы! Сосунки! Удумали тут драку затеять! И из-за чего? — прорычал он, навешав обоим увесистых затрещин. — Устроили цирк, а все из-за того, что вы оба оказались никудышными командирами! Срам какой! Срамота! Кангу с трепетом внимал забористой ругани шамана, стеснительно убрав сбитые кулаки за спину и шмыгая разбитым носом. Дола слушал Малакая вполуха и без должного почтения, слишком занятый тем, что ощупывал своё лицо. Коснувшись пальцем синяка, что украшал его симпатичную физиономию, Дола поморщился: больно уж он не любил получать по морде. Затем деловито потрогал языком шатавшийся зуб и вздохнул, прерывая пламенный монолог шамана. — Говори, чего тебе надобно, пердо старое, — буркнул он, встретившись взглядом с Малакаем. И на всякий случай отошёл подальше, дабы не получить в ухо ещё раз в воспитательных целях. — Такой сопляк, а гонору-то сколько, а? — шаман нисколько не обиделся на неуважительные слова. — Кангу я искал, смесок ты паршивый. К тебе тоже разговор есть. Поди сюда, чего попятился-то. — Мне и отсюда тебя прекрасно слышно, — Дола устремил безмятежный взор в небо. — Ты говори-говори, а я послушаю. — Не усугубляй, остроухий, — усмехнулся Малакай и повернулся к гневно шевелившему ушами Кангу. — Возвращайся в лагерь. Заступишь сегодня и завтра в первую стражу. А сейчас отправишься убираться в загоне у бестий, уразумел? Если ещё раз увижу тебя рядом с этим — церемониться не стану. Тоже мне, борец за справедливость выискался, тьху! Получивший порцию воспитательных люлей, несостоявшийся воитель за справедливость опустил голову и попятился подальше от шамана, не рискуя ему перечить. Малакай проводил Кангу тяжёлым взглядом, затем сложил могучие руки на груди и зыркнул на Долу из-под косматых бровей. Нелюдь стоял, нахально улыбаясь, и не испытывал ни капли раскаяния. Глядя на его до неприличия самодовольное лицо, Малакай испытал острое искушение разукрасить серую физиономию симметричным фингалом. Впрочем, он подозревал, что обладатель наглой иллирийской рожи вызывает подобное желание почти у каждого, кто с ним столкнётся. Шаман вздохнул. — Следуй за мной, смесок, — тоном, пресекающим всякие возражения, заявил он. — С чего бы? — недовольно буркнул Дола и тоже сложил руки на груди. Малакай покачал головой. — Не ерепенься, смесок. Ты все ещё безымянный, изволь слушаться старших. — У меня есть имя, — был ему раздражённый ответ. — Только на Вечной Земле, не здесь. Ты его пока не заслужил, — отрезал шаман. — К Лайе у тебя претензий не было, Малакай. — Лэйхе — чужак. Хоть вы и близнецы, но его вскормила Вечная Земля, он иллириец до мозга костей. А ты, Доэлха-Огонек, жил среди нас. Неважно, сколько лет ты провёл на чужой земле, ты был, остаёшься и будешь одним из нас. Я, конечно, не в восторге от этого, но закон есть закон, — недовольно отрезал Малакай. — Так что руки в ноги и иди за мной, пока я тебе уши не оборвал. — Ты сама любезность, шаман, — ядовито заметил Дола. Он взял нагревшуюся на солнце рубаху и нехотя натянул ее на поджарое тело. Исподлобья взглянул на Малакая, готовый следовать за ним. Они шли молча и все больше удаляясь от побережья. Дола кидал на Малакая вопросительные взгляды, искренне недоумевая, что от него могло понадобиться сварливому шаману. Сам Малакай всем видом излучал презрение к плетущемуся позади полукровке с разбитой рожей. Начинать беседу никто из них не торопился. Солнце было уже в самом зените и беспощадно обжигало кожу, а Дола все сильнее удивлялся, не понимая, куда и зачем они идут. Пляж сменился небольшим оазисом, за которым виднелись древние руины. Время и ветер были безжалостны к ним, и определить, чем эти развалины были раньше, уже не представлялось возможным. Острые обломки колонн стремились вверх, подобные останкам какого-то древнего существа. Дола не удержался и скользнул ладонью по поверхности, ожидая почувствовать знакомую шероховатость камня. Но пальцы коснулись горячего металла, припорошенного песком и пылью. От неожиданности Дола отдернул руку, не доверяя собственным ощущениям. — Металл? — удивленно спросил он, взглянув на Малакая. — Совершенно неизвестный и чуждый нам сплав. Когда-то это был корабль Совершенных, смесок, — не оборачиваясь, ответил шаман. — Ты смотришь на руины некогда великой цивилизации. Ещё раз изумленно взглянув на колонну, Дола поспешил за шеддаром. Сквозь истрескавшиеся плиты пола пробивалась слабая поросль, выжженная беспощадным солнцем Джагаршедда. И все же Дола не мог оторвать взгляда от этой пожелтевшей травы, думая, что жизнь в этом месте все равно продолжается. Малакай, словно не замечая, как нелюдь вертит головой по сторонам, вёл его в самый центр развалин, где виднелся чёрный зев спуска под землю. По мере приближения Дола все сильнее ощущал нарастающее беспокойство. Червячком сомнения оно подтачивало изнутри, вызывая непрошеные и нежеланные воспоминания о Ресургеме. Дола молча подошёл к Малакаю, остановившемуся возле полуразрушенных ступеней, ведущих под землю. — Спускайся, — кивнул шаман. Дола нервно прянул ушами и прижал их к голове. Затем нахально улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. — Стариков всегда пропускают вперёд. — Совершенно никакого почтения, — фыркнул Малакай и спустился первым. Дола осторожно шагал по ступеням следом за ним. На какое-то мгновение они с шаманом погрузились в кромешную тьму, и даже способность видеть в темноте подвела их. А потом они увидели свечение. Вокруг сияли тысячи огоньков. Похожие на светлячков, они были повсюду: на потолке, на стенах и даже на полу. Наклонившись, Дола попытался выковырять один такой камешек, но едва не сломал себе ногти. Он ведь уже видел подобные огоньки. Они освещали ему путь в катакомбах Ресургема, и они же были в старой части Термарилля. Мимоходом Дола подумал, что когда вернётся с братом на Вечную Землю, то обязательно наведается в старый дворец и попробует раздобыть эти волшебные камни. «Лайе, конечно же, будет не в восторге от этой затеи, — улыбнулся про себя Дола,— но он вообще редко когда бывает чем-то доволен». Тем временем Малакай держал путь по довольно узкому коридору. Шеддару приходилось сутулиться, чтобы не задевать потолок рогами, а стены локтями. Дола молча шёл за ним, не находя себе места. С некоторых пор он невзлюбил подземелья. Темные и заброшенные коридоры вызывали воспоминания о Ресургеме и встрече с Тысячеглазым. Коридор закончился, и шеддар с полукровкой оказались в странном круглом помещении. Стены в нем плавно переходили в куполообразный потолок. И все здесь было из того же странного металла, что и колонны на поверхности. Это помещение так же освещали сотни ярких камней-светлячков. В середине комнаты стоял саркофаг. Он был из металла с овальной стеклянной крышкой. Бросив настороженный взгляд на застывшего Малакая, Дола сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Внутри него все переворачивалось от предчувствия, а сердце колотилось в груди, снедаемое любопытством. Убедившись, что шаман не воспрепятствует ему, Дола сделал пару глубоких вдохов и решительно подошёл к саркофагу. Он положил ладонь на стекло, стирая с него многовековую пыль. И заглянул внутрь. Там, на матовой поверхности чёрного цвета, покоились останки Совершенного. Его тело давно иссохло, но обсидианового цвета доспехи, украшенные причудливой вязью, отлично сохранились и поныне. Длинные белые волосы были заплетены в толстую воинскую косу и заботливо уложены вокруг головы. Руки мертвеца сжимали меч — таких Дола не видел прежде. Длинный и изогнутый, подобно серпу, он был покрыт царапинами и ржавчиной, словно никто не озаботился вычистить его, прежде чем вложить в руки хозяину. Дола завороженно смотрел, стараясь впитать в себя это страшное, но необъяснимо завораживающее зрелище. — Здесь упокоен Совершенный Глеанн, — тихо сказал Малакай, но нелюдь все равно вздрогнул, успев забыть, что находится здесь не один. — Откуда ты знаешь, кто он? — так же тихо отозвался Дола, словно боясь разбудить давно мертвого Совершенного. — Эта машина. Корабль. Мы знали, что на нем будет генерал Совершенных. Только он являлся Tedd Chaoin, одержимым. Мы чуяли его. И он управлял кораблем. Когда-то он парил в небе, подобный птице из железа, и поливал нашу землю огнём. Мой легион атаковал его раз за разом, но ничто не брало этот сплав. У нас не было оружия из пламени, как у Совершенных. Не было у нас их Дара. Только мечи и наша ярость. Мы могли проиграть, но... — Малакай судорожно вздохнул, словно воспоминания до сих пор вселяли в него ужас. — Я видел, как почернело небо, и в нем раскрылась бездна. Если Вечность — пустота, то это была она. — Тысячи глаз в пустоте, тысячи Его голосов. Смеются и рыдают, сводят с ума, не так ли? — тихо закончил за него Дола. Малакай наконец посмотрел на полукровку. — Ты видел Его. Дола молча кивнул, сжав зубы. — Пустота поглотила эту машину, как и часть моего легиона. А потом отторгла ее, как будто это было что-то лишнее. И все закончилось: и этот бой, и Период Исхода подходили к своему апогею. Позже мы видели остатки армии Совершенных. Они приходили сюда, а потом ушли. Мы же не могли приблизиться к этому месту, наши тела покрывались ранами и язвами, мы будто разлагались заживо. Пожалуй, лишь спустя тысячелетие какой-то смельчак осмелился прийти сюда. И нашёл здесь корабль. Больше ничего не осталось, а если что-то и было, то время и песок уничтожили это. Дола снова взглянул на мумию, чьи пустые глазницы глядели прямиком в вечность. Малакай продолжал говорить: — Разлом закрылся и больше никогда не открывался, но наша земля здесь почти мертва. — Ты за этим привёл меня сюда? Рассказать мне про Глеанна? — удивился полукровка. — Будь ты одержимым, Разлом бы открылся вновь, — равнодушно отозвался шеддар. На мгновение у Долы отвисла челюсть. А затем он прижал уши к голове и, оскалившись, зарычал на шамана: — Ты что же, пердо старое, хотел меня Тысячеглазому скормить?! Ах ты ж... — Не скормить, а удостовериться, что ты не одержим, — невозмутимой ответил Малакай и паскудно улыбнулся. — Что-о-о?! «А ты не одержим, Дола-Огонёк? — мурлыкнул в разуме иллирийца голос принцессы Мадригаль. Дола поспешно заглушил его мыслями и скользнул пальцами по саркофагу. Ладонью он задел резной узор и ругнулся, когда из рассеченной кожи выступила кровь. Почти сразу же послышалось гудение со всех сторон. Камни-светлячки вспыхнули с утроенной силой, и вдруг все помещение заполнилось звуками и видениями. Дола и Малакай с потрясением смотрели на то, что, как они поняли, было последними минутами жизни Глеанна, великого генерала Совершенных. Они видели, как он командовал подчиненными и самим кораблем. Машина откликалась на его голос, точно живая. Потом все задрожало, и Дола увидел, что Глеанн стоит, воздев руки вверх. Верхняя часть корабля раскрылась, обрушив на Совершенного солнечный свет. А затем небо разорвалось на части, и в нем появилась пустота, из которой на мир глядел Тысячеглазый. Глеанн обращался к нему на языке Совершенных. Его лицо было преисполнено гнева и ярости. Дола услышал до боли знакомый рёв тысячи голосов, и... пустота забрала Глеанна, иссушила его, превратив в пустую оболочку и поглотив навсегда. Дола слышал крики Совершенных, словно обезумевших после гибели командира. Он почти не понимал их язык, слишком он изменился за столько тысячелетий. Но какие-то слова нелюдь разобрать смог: «Принцесса Мадригаль» терпит крушение». И все исчезло. Дола и Малакай неподвижно стояли в воцарившейся тишине, переваривая увиденное. — Что... Что это было? — наконец, пробормотал Дола, нарушив молчание. Малакай поймал его взгляд — совершенно дикий, почти обезумевший. — Память корабля? — сипло предположил он. — Ты хочешь сказать, что он живой? Эта машина — живая? — Дола говорил странно тихо, сжав пальцы в кулаки. — Вы были Совершенными, а не мы, — ответил шаман. — Как я могу ведать о том, что вы умели создавать? — Столько знаний было утеряно, — полукровка долгим взглядом обвёл комнату и замер, уставившись на иссохшее лицо Глеанна. — Сколько же мы потеряли на самом деле? — Ты понял что-нибудь из того, что они говорили? — полюбопытствовал шеддар. Дола нахмурился. — Наш язык слишком сильно изменился, но некоторые слова были узнаваемы. Кто-то кричал: «Принцесса Мадригаль» терпит крушение». — Принцесса Мадригаль? — вскинул брови Малакай. Имя ему ни о чем не говорило. Дола вздохнул. — Он назвал эту машину в честь неё. Мадригаль была Совершенной, принадлежала одному из наших Домов. О ней даже собственная семья почти ничего не знает или же предпочитает молчать. Мне известно лишь то, что Мадригаль стала второй одержимой после гибели Глеанна. Нелюдь благоразумно умолчал об увиденном в Ресургеме, ограничившись сухой исторической сводкой. «Скажи ему, — пропел голос принцессы в голове, — скажи им всем, кем я была! Я ждала его с войны, но он не вернулся домой. Я так ждала, так верила... А потом стала такой же, как он. Я ему обещала, и я...» Тонкий голос Мадригаль изменился, в него разом вплелись смех, крики и плач. «Заткнись! Исчезни!» — полукровка успел бросить взгляд на шамана, прежде чем его повело. «Я никогда не исчезну, Мы никогда не уйдём», — разум Долы взорвался ослепляющей болью. Он почувствовал, как пол уходит из-под ног, и Дола начал падать, отчаянно пытаясь ухватиться руками за саркофаг. Последней ясной мыслью было осознание того, что пол стремительно приблизился и ударил его по лицу. Пустота тягучая, знакомая и почти родная. Он плывет в ней, зная, что скоро увидит ее. Она обнимет его со спины, тонкие руки вспорхнут к груди, туда, где бьется сильное сердце, и горит часть их с Лайе души. Принцесса засмеётся своим неповторимым смехом, греясь о вечное и неистовое пламя. Мадригаль приходит к нему во сне и наяву. Всегда стоит рядом незримой тенью, и ее голос звучит одним из многих в голове нелюдя. Его нельзя ни с чем спутать, ибо каждый раз губы обжигает давний поцелуй. «Люби нас всех, Дола-Огонек. Помни нас всех, помни и не забывай. Теперь ты помнишь, теперь ты ведаешь и больше не уйдёшь, не сбежишь, ибо Мы в тебе, а ты — часть Нас. Люби нас всех, пока есть на то у тебя силы. Люби нас всех, пока не погаснешь». «На что тебе Сольвейг? Зачем тебе Лайе, Дола-Доэлха?» «Ты совсем не изменился, Познаватель. Ты столь же ярко ненавидишь и любишь. Тебе ближе гнев и ярость, это то, чем ты всегда жил. И ты почти один из Нас». «Отпусти их всех и стань Нашим. Ты ведь так любишь жизнь, так мечтаешь о силе. Полюби Нас, прими Нас, смирись с Нами… И тогда получишь все, что так желаешь». «Хочешь, я стану зеленоглазой ведьмой? Хочешь — Мы примем облик твоего брата?» Сердце щемит, словно пламя сжигает изнутри. Он собирается с силами и видит в пустоте себя. Видит и принцессу Мадригаль напротив. Она протягивает покрытые нарывами руки и нежно обхватывает ладонями его лицо. Медленно приближается и целует иссохшими губами. Он пятится, пытаясь ее оттолкнуть, но сердце взрывается от боли, и... Сначала он услышал голос. Мужской, злой и ругавшийся самыми грязными словами. Он доносился издалека, но Дола цеплялся за него всеми силами, пытаясь выбраться из обступившего со всех сторон мрака. А потом он резко очнулся от хлесткой и звонкой пощёчины. Дола широко раскрыл глаза, окончательно придя в себя от того, что у него зверски горели щеки, а в голове стоял невообразимый звон. Кто-то вешал ему оплеухи и явно делал это от души. Нелюдь увидел нависшего над ним Малакая. Шаман выглядел обеспокоенным, и какая-то часть Долы развеселилась: для того, кто жил тысячелетиями, это было высшим проявлением паники. «Гордись, Дола-Доэлха — ты сумел напугать древнего шамана». Увидев занесённую для очередной оплеухи широкую ладонь, Дола быстро заслонился от удара, пробормотав: — Живой я, живой, хватит лупцевать меня! — Я не смог отказать себе в этом удовольствии, — усмехнулся шаман, но в жёлтых глазах промелькнуло облегчение. Он помог нелюдю подняться на ноги и внимательно его оглядел. Долу шатало из стороны в сторону точно пьяного, и почему-то невыносимо сильно болело в груди. — Сколько я так провалялся? — нелюдь сжал ноющие виски. — Не слишком долго, но ты успел заставить меня поволноваться, смесок, — ответил шаман. — Ты, кажется, был от меня не в восторге. — Я и сейчас тебе не рад, но Моренос и Первый Полководец оторвали бы мне голову, вздумай ты подохнуть, — огрызнулся Малакай. — Что это было? — Неважно, — буркнул Дола и потёр ладонями горящие щеки. Он мрачно подумал, что в скором времени будет выглядеть писаным красавчиком: с опухшим лицом и внушительным синяком под глазом. — Нет, это важно, — прорычал Малакай. — Итак, я жду. Что. Это. Было? — шаман чеканил слова, и его вид совершенно не располагал к шуткам. Дола долго разглядывал мыски своих сапог, прежде чем ответить. Наконец, он набрал полную грудь воздуха, и как на духу вывалил шаману всю подноготную. Про вернувшееся воспоминание. Про свои кошмары. Про Каморанский поход. Про демона Хаоса в Реванхеймском лесу. Про Ресургем. Про принцессу Мадригаль. Малакай внимательно слушал, и его лицо все больше мрачнело с каждым услышанным словом. Когда Дола замолчал, шаман поджал губы. — Я схожу с ума, да? — нервно рассмеялся Дола, запустив пальцы в непослушные волосы. — Твой брат знает? — процедил в ответ Малакай. Дола отрицательно покачал головой, чувствуя себя нашкодившим щенком. Шеддар выругался так, что серокожий нелюдь невольно прижал к голове покрасневшие уши. — О, сиськи Махасти! Ты — редкостный самодур, — наконец, резюмировал шаман. И, добавив ещё пару крепких выражений, он страдальчески вздохнул.