***
Эпизод самый страшный. «У точки невозврата» (продолжение).
Что-то горячее обжигает мне щеку, и я с удивлением и ужасом понимаю, что Паша только что дал мне пощечину. Впервые в жизни. — Паша, ты что? За что? Ты же и сам ее не любишь, не принимаешь! — Нет! Это не нелюбовь! У моей «нелюбви» другое имя. — Какое? — Страх! Страх полюбить, понятно? — Не понятно. — Что тебе непонятно? Что я боялся привязываться к девочке? Что панически боялся полюбить ее, как родную? Что непонятно? Как можно было себе позволить роскошь принять Катю, если я знал, что ты ее изведешь? Знал, что выживешь из семьи. С самого начала знал. Рита, ты что же думаешь? Что ты одна теряла детей? Что мне было все равно? Да, носила ты, и рожала ты, и тебе было, наверное, в тысячу раз больнее. Но и мне было больно, так больно, что я даже к Андрею постарался не привязываться, вот как боялся его потерять. Я тоже устал терять родных людей, Рита. — он опускает голову и молчит. Молчит долго. — Я был уверен, что ты разведешь Андрея, даже когда родился Ромка, я был в этом уверен. Но я никогда и представить себе не мог, что ты сможешь добить лежачего, что сможешь подставить девочке подножку, когда она так больна. Все, Рита, все… Это конец. Это была последняя капля, Маргарита Рудольфовна. — Пашенька, ты о чем? — Посмотри на себя, Ритуля. Где милая, добрая, непосредственная девочка, которую я полюбил? Тебя сломал Рудольф Брунович? Но он и меня сломал, только я в него не превратился, а ты превратилась! Чем ты сейчас отличаешься от своего отца? Ничем! Он хотел отнять у тебя сына для себя, чтобы было кому продолжить династию дипломатов. Ты хочешь отнять детей у матери, чтобы растить подобных себе. Но я тебе этого не позволю, ясно, Рудольф Брунович номер два? Да, ты ненавидела его снобизм, его барские замашки, его драконью сущность, и это привлекало меня в тебе. А сейчас? Посмотрись в зеркало! Он сумел перекроить тебя под свой размерчик. «Тебя так учили?.. Всех учили. Но зачем же ты оказалась первым учеником»*? — Я? Ты сравниваешь меня с этим… С ним? Это сравнение кажется мне настолько нелепым и абсурдным, что мне хочется расхохотаться. — А чем ты от него отличаешься? Ты сама мне рассказывала, что даже с Кирой поругалась, защищая Катю, а что теперь? Теперь ты сама готова утопить девочку. Зачем же ты ругалась тогда с Кирой? Почему осуждала ее? — он делает долгую паузу. — Марго, ты стоишь у точки невозврата. Один шаг… Да какой там шаг? Четверть шага, и никто уже никогда не спасет тебя от самой себя. И уж точно, что я спасать тебя не буду, не хочу, да и некого будет спасать, Рита. — Павел, что ты хочешь сказать? — Я позволил твоему отцу меня сломать. Ради тебя и сына, позволил. А теперь ты хочешь отнять у меня и себя, и Андрея? Не надейся, я тебе этого не позволю, иначе моя жертва будет напрасной. — Почему сына? — я не понимаю, о чем он говорит. — Что было бы со мной, если бы твой отец все же объявил тебя сумасшедшей и забрал бы у меня Андрея? Ты думаешь, я пережил бы это? — Наверное, нет, — до меня стало что-то доходить. — Ты очень меня любил, Паша. — А Андрей? Ты разве не видишь, как он любит Катю? Хорошо ему будет если ты осуществишь свой план? — Он еще так молод, найдет себе… — Что же ты себе другого-то не нашла? — перебивает меня Павел. — Я люблю тебя, Паша. — А наш сын любит свою жену. Или ты считаешь, что только у тебя есть право на любовь? — Нет, но… — Я ухожу, Маргарита. — Как уходишь? Куда? — Не куда, а от кого. Я от тебя ухожу, Марго. — Как это? У тебя появилась другая? Ты больше меня не любишь? — Никого у меня нет, и тебя я очень люблю. Видно я, как Андрюша — однолюб. — Тогда я не понимаю. — Чего? Того, что я устал быть Муму? — Какое Муму? При чем здесь Муму? — Я устал быть дворняжкой, судьбой которой распоряжается сумасшедшая барыня. Захочет — велит утопить, захочет — помилует. — Ты о чем? Какая дворняжка? — Я дворняжка. И ты постоянно мне об этом напоминаешь, вот уже девять лет, с того самого дня, как Андрей сказал, что женится на Кате. — Пашенька, как ты мог подумать, что… — А что тут думать? — перебивает муж. — Тут и так все ясно. Твой отец ненавидел меня за мое происхождение, но ты любила меня и для тебя это было неважно. Вернее, я думал, что неважно. Но вот уже девять лет, как я понимаю, что ошибался, иначе ты не считала бы Катерину неподходящей партией для своего сына только потому, что ее мама домохозяйка, а папа бухгалтер. — Нет! Не только поэтому. Вспомни, как она одевалась? В каком виде ходила в компании, вспомни, Павлуша. — Боже мой! Девочка из простой семьи делает себя сама, проходит путь от секретарши до президента «Zimaletto», от дурнушки до красавицы, рожает нам двух внуков, а ты вместо того, чтобы гордиться невесткой, вытащившей нашу компанию на своем горбу, вспоминаешь, что она дурно одевалась. Да ты хоть знаешь, какое у нее имя в деловых кругах? Ты знаешь, как уважительно со мной начинают говорить, когда узнают, что Катюша моя невестка? А ты? Чего добилась в жизни ты? Ты, которая по своим возможностям и связям могла бы стать министром, стала домохозяйкой! А так любимая тобою в прошлом Кира? Чего добилась она? Закончила какие-то курсы, какой-то заштатный колледж. Это все! Зато сразу получила место начальника отдела продаж. А дальше? — Что дальше? — недоумеваю я. — Вот и я говорю, что ничего дальше! Даже с этой должностью она не очень-то справлялась. Но она тебе подходила. Юрка же был ваших, «дворянских» кровей, и Юленька тоже, значит и дети их породистые, так? — Паша, ты все усложняешь, я просто любила Киру. — Знаешь, что я скажу тебе на прощанье?! Я — дворняжка, поступил в институт сам, породистого Юрку поступил папа. Я — дворняжка, поднял «Zimaletto», породистый Юрка не дал компании ничего, кроме половины начального капитала. А его жена, Юленька, как и ты, на всю жизнь осталась домохозяйкой, даже высшего образования не сумела получить. Так что нечем вам перед нами с Катей кичиться, и нос задирать не из-за чего. И весь ваш снобизм — это, как говорят сейчас, дешевые понты нуворишей. А теперь я поднимусь к сыну, расскажу ему о твоем плане и уйду. — Нет, Пашенька, подожди, мне есть, что тебе сказать, — я цепляюсь за его руку… И в это время резко, как от удара ногой, распахивается дверь, мы с Павлом вздрагиваем от неожиданности, а в комнату даже не входит, а влетает разъяренная, готовая к битве не на жизнь, а на смерть, Марина. — Когда входите в чью-то комнату, нужно стучать, неужели Катерина не говорила вам об этом? — опомнившись, надменно говорю я. — Стучать? А я стучать не обучена, никогда никому не стучала, — сама того не ведая Марина сразу бьет по самому больному. — А вот тебе, гадина, настучу. Так настучу, что искры с глаз посыпятся. — Марина, — пытается вставить слово Павел, но домработница бросает на него такой взгляд, что он понимает — сейчас лучше бы помолчать, иначе она взорвет нас обоих. — А вы Павел Олегович, не суйтесь, ей Богу, хуже будет. Это наши с гарпией дела. — и тут же не отходя от кассы и дважды не думая, она танком надвигается на меня. — Ты что же думаешь, коза ты драная, что за Катеньку и вступиться некому? Риточку она захотела, а Катьку, значит в дурдом? Да я сейчас подниму Валерика, он поднимет своих сослуживцев в ружье, и от тебя только мокрая лужица на полу останется, поняла? И никакие связи не помогут! — Ты подслушивала? — невпопад спрашиваю я. — Зачем подслушивала? Я слушала. Андрюша, святая наивность, Риточку Катеньке понес, а мне велел спросить не нужно ли вам чего, подхожу, хочу постучать и слышу: «Мы объявим ее недееспособной, и сами вырастим внуков. Не пара она Андрюше, Павел! Как бы она не пыжилась — не пара». Я тебе покажу «пару», сейчас разбужу Андрея, расскажу ему все, и полетите вы из этого дома раз и навсегда. — Марина, я даю вам честное слово, что ничего, кроме помощи Кати, не будет. Если вы все слышали, вы знаете, что я на вашей стороне. Не надо сейчас пугать Андрея, а уж тем более Катерину. — Так вы же сами хотели ему рассказать! — Хотел. Правда хотел! Но Маргарита сказала, что ей есть, что мне сказать. Может и правда, может она одумалась. — Кто? Эта скорпиониха? Да она сама себя ужалит, только бы вред кому причинить. — Марина, давайте все же послушаем Марго…***
Не знаю, чем бы все тогда закончилось, возможно, Паша и в самом деле ушел бы от меня, если бы в наш разговор вихрем не влетела Марина. Да, мы стали врагами на всю жизнь, да, она навсегда перешла на «ты» и «гарпию», но она, именно она меня и спасла от развода. Я никогда не забуду этого, как не забуду и того, что она никогда никому не рассказала, что ей известно. Катя с Андреем до сих пор думают, что мы с ней не поделили любовь Риточки. В ту ночь я не спала ни секунды. Слова Павла больно ранили меня, но заставили крепко задуматься. Видит Бог, я не хотела становиться такой, как папа. Я не хотела даже отдаленно напоминать его. Муж был прав, прав во всем. И в том, что он говорил о невестке, тоже. Кажется, мне пора было пересматривать всю свою жизнь и становиться человеком...