О, Господи! У меня ненормальный муж. Работаем вместе, отдыхаем вместе, детьми занимаемся вместе, даже книги одни и те же читаем вместе, спим вместе, итого: девять лет по двадцать четыре часа в сутки, за исключением времени на посещение туалетов и трех недель в роддоме, мы вместе, но ему мало. Он сам влезает даже в мои сны, и меня в свои сны таскает. Как мы не надоели друг другу, я понять не могу, однако, не надоели.
Андрюша вообще не совсем нормален. Какой нормальный человек, после десяти-одиннадцати часового рабочего дня, в дурдоме, а «Zimaletto», это настоящий дурдом, не сможет ни есть, ни пить, ни спать, пока час-другой не натетешкается с детьми? Никакой, кроме Андрея, нашего ненормального папочки. Шутки шутками, да только Жданов и правда нормальным отцом не был. Ни один наш отпуск, если только мы уезжали без ребятни, не прошел без нервотрепки и обязательного досрочного возвращения домой. Первые пару дней он еще держался, а потом начиналось примерно то, что началось сейчас. Тоска в глазах, бег по кругу с неизменным вопросом: — Чем нам дети-то могли помешать? И, как результат, билеты обратно.
Я знала, что так будет, когда отправляла детей к родителям, и я не ошиблась, вот уже целый час Жданов мне сносит крышу, хорошо хоть кофе не забывает варить, да периодически подходить и ластиться.
— Ну, хочешь, я спрошу у нее самой?
— Андрюша, как ты не понимаешь, маме будет неудобно сказать, что дети мешают, а они будут мешать. Ты же знаешь, что как только мы привезем ребят, о тишине можно будет забыть.
— Да кто тебе сказал, что гробовая тишина полезнее живого детского смеха? Ты пойми, солнышко, дети дают стимул жить, и выздоравливать дети тоже дают стимул.
— Андрей, ты что думаешь? Что я не соскучилась? Что я не устала ежедневно по пробкам мотаться к маме, только чтобы хоть пол часика побыть с ребятней? Уверяю тебя, что ты оши…
Раздался звон колокольчика. Это Мариша утром придумала! Сунула в руку Марго колокольчик и сказала: — Если нужна сиделка, два раза по нему стукнешь, если я нужна, то три, а если Катя или Андрей, то и одного раза довольно. Поначалу Нюся устроила нам всем беготню по квартире, как одержимая лапой стуча по своей, как она думала, игрушке. Марина и тут не растерялась, поменяла колокольчик на другой, с громким и звонким звуком. Его Нюся быстренько испугалась, и больше не мешала нашей неординарной связи. Мы, конечно, купили «Walkie Talkie», но Марго пока было бы тяжело с ней управляться, а чтобы в ее комнате все время кто-то присутствовал, она уже не соглашалась. Можно было поставить детский монитор, но большего унижения для свекрови я и придумать бы не смогла.
— Нас зовет, идешь? — спросил Андрей.
— Да, — ответила я, поставила чашку с недопитым кофе и отправилась следом за мужем.
— Мамуль, ты что-то хотела?
— Да! Привези детей.
— Вот видишь! — победно взглянул на меня Жданов.
— Маргарита Рудольфовна, вы слышали наш спор? — я увидела, как в ней начали борьбу манипуляторша-авантюристка, с новой Марго.
— Слышала, — новая победила.
— Вы поэтому хотите, чтобы…
— Нет! Я скучаю.
— На время забрать Ромку с Риточкой, или… — в этом Андрюшином «или» было столько надежды, что свекровь хохотнула.
— Или!
— Хорошо.
— И кофе.
— Что? — спросили мы в два голоса.
— Голова кругом.
— Что, не варить кофе? Тебе запах мешает? — спросил муж. — Мы можем пить кофе в саду.
— Хочу детей и кофе.
— Ну, ты даешь, — засмеялся Андрей. — Сейчас сварю тебе кофе и сразу поеду за детьми.
— А я сейчас буду сварливой свекровью, — выпалила я и смутилась. Я же ничего такого обидного не имела ввиду, просто так говорят: «сварливая свекровь». — Я… Простите. Я просто хочу вернуть вас на землю. И кофе, и дети могут быть только после консультации с Голдой.
— Почему? — у Марго задрожали губы.
— Потому что кофе вовсе не безобидный напиток, да еще при инсульте. Да и детские крики тоже могут вас утомлять.
— Мама, Катя права. Я сейчас позвоню.
Андрей выскочил из комнаты, а я присела к Марго на кровать.
— Вы же понимаете, что мне вам не жалко кофе?
— Понимаю.
— Но злитесь?
— Злюсь. На себя.
— Зачем? Вот представьте, что кто-то сломал ногу и начал злиться на себя, что не может ходить без костылей. Так разозлился, что отбросил костыли и пошел сам. А в результате смещение, операция и надолго отложенное выздоровление. И та же ходьба на костылях.
— Я понимаю.
— А если понимаете, то зачем? Неужели чашка кофе дороже жизни, а свидание с детьми не может подождать еще недельку?
— Ты со мной, как с ребенком.
— Все больные немного дети, — мы обе улыбаемся. Сегодня улыбка Марго мне уже не кажется гримасой боли. А может я просто привыкла к ней.
— Мам, Голда Львовна разрешила тебе полтора глотка слабого кофе! — радостно возвестил Андрей, вбегая в комнату.
— Глоток крепкого? — столько мольбы было в глазах матери, что сын не выдержал, снова набрал телефон врача.
— Она умоляет о глотке крепкого, — послушал, засмеялся. — Спасибо… Мам, Голда так и знала, что ты будешь торговаться. Малюсенький глоточек самого вкусного, какой я только умею варить, тебе разрешен. А дети, — тут муж замялся, — велено попробовать, но не обнадеживать ребятню, что они останутся дома. Лишние децибелы для тебя сейчас, хуже глотка кофе. Кать, пошли, поможешь мне сварить маме напиток.
***
Дети вышли из комнаты. Я смотрела им вслед и думала, что я могу умереть спокойно, Андрюша за Катей, как за каменной стеной. Да и он за жену свою жизнь отдаст. Ей Богу, не понимаю, чем я вечно недовольна была? Да будь жена Андрея дочкой олигарха или министра, будь она самой гламурной и породистой барышней, она все равно не могла бы больше подойти моему мальчику. И Паша видел это всегда…
***
Эпизод самый страшный. «У точки невозврата».
В Москву мы с Пашей прилетаем уставшие, злые, голодные, нервные: самолет взлетал дважды, какая-то угроза теракта. Нас встречает Андрей, и одного взгляда на сына нам хватает, чтобы забыть и об усталости, и о голоде, и о злости, вот только нервозность становится еще заметнее.
— Мам, пап, нам очень нужна ваша помощь. — по дороге из аэропорта говорит мой мальчик.
— Что-то с малышкой? — с тревогой спрашивает Паша, и я вижу, как он бледнеет.
— Нет, с Катей. Она… У нее… В общем, Риточка родилась маленькой, хрупкой, роды были очень тяжелые. Катя… Она не спит, не ест, не спускает ребенка с рук, ей все время кажется, что если она отлучится хотя бы на секунду, с девочкой случится что-то ужасное.
— Она кормит грудью? — ни к селу, ни к городу спрашиваю я.
— Мама, не смей! — Андрей орет, как ненормальный, и я понимаю почему.
— Нет, сынок, я не о груди. Нет-нет! Просто если она кормит, то ей совсем нельзя нервничать, я только об этом. Прости, я не подумала.
— Она не кормит, молоко еще в роддоме пропало. — он припарковывается у обочины, тяжело дышит, я вижу, что сыну сейчас очень трудно. — Катя все время себя за это ругает.
— Риточка, может показать ее Людмиле Борисовне? — аккуратно спрашивает Паша.
Людмила Борисовна… Если бы не она, отец отнял бы у меня Андрюшу, я ведь сама прошла через послеродовую депрессию.
— Да! Да, конечно. Как я могла забыть? Пашенька, ты прав! — вскрикиваю я — Сынок, не волнуйся, мы обязательно поможем Кате.
Мы приезжаем домой к сыну, я прошу показать мне девочку, но Андрей говорит, что мы сможем увидеть ребенка только когда Катя пойдет в душ, добровольно она нам Риточку не покажет. Марина нас покормила, мы приняли душ и ждем, когда сын нам покажет внучку. Ждем долго. Наконец около часа ночи Андрюша входит к нам в комнату с малышкой на руках, я беру у него девочку, прижимаю к себе и…
Такого со мной никогда еще не было, даже когда мне сына впервые кормить принесли. Я вообще первые полгода не верила, что у меня действительно есть ребенок, панически боялась, что и его отнимут. А тут… Я даже не знаю на что это похоже. Нет, знаю! Знаю, однажды такое было со мной. Однажды волна нежности и любви уже накрывала меня от макушки до кончиков пальцев ног, и мне тогда было десять.
***
Господи, как не хочется вспоминать, что случилось потом. Как страшно и как стыдно. Но я решилась, я пройду этот эпизод в своей памяти, а когда смогу говорить нормально, я все расскажу детям и попрошу прощения. Даже если они меня не простят, я все расскажу им. Я не хочу умирать не покаявшись.
***
«Я ее никому не отдам, хватит! У меня слишком многих жизнь забирала», — первое, что мелькает в моем мозгу, когда я смотрю на маленькое сморщенное лицо внучки.
— Мама, покажи папе Риточку и я отнесу ее в кроватку. Если Катя выйдет из душа, а девочки нет… Мне даже страшно представить, что будет.
Я передаю Риту мужу, но едва Павел берет девочку на руки, как Андрей забирает у него ребенка, говорит нам спокойной ночи и выходит.
— Какая она хорошенькая, — улыбается Паша. — и ямочка на подбородке, как у Андрюши. Ты заметила? Ритуля, я с тобой разговариваю. Рита!
— Да! Подожди, Пашенька, я думаю.
— О чем?
— О внучке.
— Так и я тебе о внучке говорю.
— Нет, не то.
— Что, не то?
— Ты не то говоришь. Вот послушай. Я завтра с раннего утра сама съезжу к Людмиле.
— Зачем? Это ведь Кате нужна помощь, а не тебе. Врачу можно просто позвонить.
— Нет, я должна заранее с ней встретиться.
— Зачем? — снова спрашивает муж, но мне кажется, что он уже все понял.
— Катю надо лечить, серьезно лечить, понимаешь?
— Маргарита, разве ты врач? Ты ставишь диагноз и назначаешь лечение даже не видя больной! Что ты задумала, Риточка?
— Мы избавимся от нее, избавимся!
— От кого? — ледяным тоном спрашивает муж, но я этого уже не замечаю, меня несет.
— От Катерины! Мы объявим ее недееспособной, и сами вырастим внуков. Не пара она Андрюше, Павел! Как бы она не пыжилась — не пара.
Что-то горячее обжигает мне щеку, и я с удивлением и ужасом понимаю, что Паша только что дал мне пощечину. Впервые в жизни...
