***
Эпизод седьмой. «Кира»
— А теперь разрешите вам представить Романа Андреевича, — говорю я приятельницам с гордостью. Ромка и правда прелесть, что за ребенок. Жизнерадостный, крепкий бутуз, как две капли воды похожий на Андрюшу, невероятно развитый для своего возраста, сразу видно, что с мальчиком занимаются. — Папа! — радостно взвизгивает внук, протягивая руки к подошедшему сыну. — Мамуль, давай сюда Ромашку, нас просят попозировать всей семьей. Ребенок обвивает ручонками шею отца, тычется вытянутыми губешками ему в щеку, Андрей счастливо смеется и уносит мальчика к матери, а там их уже ждут фотографы. — Боже! Какая красивая пара, — слышу я со всех сторон. — А малыш просто чудо, какой ангелочек. — я купаюсь в этих восторженных возгласах, мне есть чем гордиться! Такой красивый и успешный сын, такой замечательный внук! Фотосессия заканчивается, и меня несколько разочаровывает, что ни меня, ни Павлушу никто так и не догадался пригласить для семейного фото. — Маргарита, вы ожидаете пополнение? — спрашивают сразу несколько голосов. — Кого на этот раз? — Девочку, нашу принцессу. — А имя уже выбрали? — У принцессы может быть только королевское имя — Маргарита. Все начинают меня поздравлять, а я вдруг вижу поджатые губы и холодный взгляд Кирочки, устремленный на меня, затем она разворачивается и резко уходит. Я понимаю, как больно было девочке услышать радость в моем голосе и хочу с ней поговорить, приласкать ее, объяснить ей, что она красавица, что должна начать жить своей жизнью, не губить себя, ради несбыточной мечты. Смириться, как смирилась я. Киру я нахожу в дамской комнате. — Девочка моя, я не хотела тебя обидеть. — Не хотели? А дать свое имя ребенку этой… этой мымры, это не обидеть меня? — Что же делать, девочка? Это моя внучка. Я уже поняла, что Андрей никогда не уйдет от Кати. — Почему? — плачет Кира. — Он любит ее. У них ребенок… — А теперь эта выскочка беременна вторым, — уже рыдает в голос Кирочка. — Она хочет привязать Андрея, вот и рожает каждый год, как свиноматка. — Кира, это не так. Ей не нужно привязывать Андрея, он и так к ней привязан, девочка. К сожалению. И мы ничего с этим поделать не сможем. Не губи свою жизнь, доченька, начни встреча… — Ненавижу! — перебивая меня, кричит Кира. — Господи! Как я ее ненавижу! Чтоб она сдохла родами вместе со своими выродками. Меня, как ударом, отбрасывает в сторону, перед глазами послеродовая палата, время кормления и всем приносят детей. Всем, кроме меня. Мои дети не выживают. — Ты говоришь о моих внуках, Кирочка, — мой голос дрожит. — Да я вам еще сотню таких родить смогу, — кричит эта ненормальная, которая не понимает, что один ребенок никогда не заменит другого! Внутри меня рождается волна злости и презрения к этому чудовищу, которая может проклинать беременную и желать смерти детям. — Таких? — голос окреп, ничего, кроме отчуждения. — Не сможешь! — Почему это не смогу? — Такие рождаются только от любви, от настоящей любви. И только от настоящих женщин. — Вы эту выскочку, эту дворняжку называете настоящей женщиной? — теперь уже у Киры дрожит голос. — Да! Именно ее. Она, а не ты привела «Zimaletto» к процветанию. Она, а не ты сделала моего сына счастливым. Она, а не ты, родила мне наследника, и она, а не ты ждет сейчас второго ребенка. — Вы… Вы… — Ты помнишь, как ты плакала, впервые встав на пуанты? — Да! — А тебя заставляли, превозмогая боль, танцевать, помнишь? — Да! — В тот момент ты мне напомнила другую маленькую девочку, которую тоже заставляли танцевать, и я полюбила тебя всей душой. Ты была мне, как дочь, я любила в тебе себя маленькую. — Любили? В прошедшем времени? — Да! Ты назвала Катю дворняжкой. А сама-то ты кто? Хочешь, мы встанем сейчас на пуанты? И я начну танцевать, несмотря на возраст и боль, и Катя начнет танцевать, даже если не умеет, а ты будешь скулить, как дворняжка. — Маргарита Рудольфовна! — Кстати, зачем твоя мать родила троих? Чтобы отца привязать, или свиноматка? — Маргарита Рудольфовна! — Нет больше Маргариты Рудольфовны. Ты убила ее, проклиная ее невестку и внуков. Я гордо выпрямляю спину и иду прочь. Кем бы Катерина не была, она мать моих внуков, и я больше никому не позволю даже рот открыть, чтобы сказать о ней гадость, не говоря уж о проклятьях.