Дворняжка...

      Они со мной всё возились и возились. То кормили меня, то мыли, то врачу показывали, то пытались отвлечь разными разговорами, а я мечтала только об одном: остаться один на один со своими воспоминаниями. Мне нужно было проститься с Пашей, и как воздух, необходимо было принять решение.       Казалось бы, чего проще? Возьми и попроси оставить тебя одну, а мне, возможно впервые в жизни было неудобно. Ребята прикладывают столько сил, чтобы поднять меня на ноги, а я неблагодарна. В том, что Катя меня поймет, я не сомневалась ни секунды, она девочка мудрая, а вот Андрюша… Он и побоится меня одну оставить, и может обидеться.       — Маргарита Рудольфовна, вы от нас не устали? — как нельзя более вовремя спросила невестка.       — От вас — нет!       — Вы просто устали, да?       — Да.       — Тогда мы пойдем, а вы поспите.       — Катенька, ну, какое пойдем? Маму нельзя сейчас оставлять одну, — шепотом сказал сын жене, но я услышала. — А вдруг ей станет нехорошо? Ты же понимаешь, что для нее папа умер как будто вчера.       Катя бросила на меня быстрый взгляд, поняла, что я все слышу, и за руку потащила мужа за двери. Они о чем-то пошептались, раздался стук, и ко мне зашла одна Катя.       — Маргарита Рудольфовна, я все понимаю, вы хотите остаться одна, вы хотите, чтобы никто не мешал вам оплакать Павла Олеговича. Но…       — Не надо «но».       — Надо, сейчас надо. Помните, как вы не дали мне пропасть от моей депрессии? Я ведь возненавидела вас тогда, это уж потом я поняла, что вы меня спасали.       — Я не хочу.       — Вы не хотите, чтобы вас спасали?       — Не хочу.       — Я тоже не хотела. Я понимаю, вы думаете, что вам не для кого теперь жить. А как же ваш сын, а внуки, а я? Вы нужны нам.       — И тебе?       — Я ведь тоже, кто угодно, но не врунья. Вы мать моего мужа, как вы можете быть мне не нужны? Даже если бы я ненавидела вас, я все равно хотела бы, чтобы вы жили очень долго. Потому что я люблю Андрея, и мне больно, когда больно ему. Вы бабушка моих детей, вы нужны им, значит, нужны и мне. Хотя бы для них.       — Спасибо.       — За что? А, понимаю. Зато, что не стала кривить душой и говорить, что люблю вас, как мать родную. Так?       — Да. И за то, что простила, спасибо.       — Вы мне зубы не заговаривайте. Помните, как вы предоставили мне выбор? Принудительная психушка или консультация у врача? — я кивнула. — сейчас есть выбор у вас. Или с вами остается кто-то из нас, или сиделка-медсестра, но в любом случае вам сейчас поставят капельницу.       — Со снотворным?       — Я не доктор, что Голда Львовна в бутылку намешала, то вам и вольют.       — Хорошо.       — Так что вы выбираете.       — Нюсю, — попыталась я пошутить.       — Увы, Нюсю сегодня нельзя. Но я обещаю, что когда капельницу снимут, я ее принесу. Так кто с вами останется?       — Андрей. Только…       — Он не будет вам мешать, даю вам слово, я все ему объясню.       Какая умница, она поняла все, что мне хотелось сказать, но не хватило ни слов, ни сил…

***

Эпизод последний. «Убить дворняжку».

      — А мебель вы оставляете? — покупатель такой важный, вернее делает вид, что важный, на самом деле из «новых русских» и лучше всего об этом кричит толстенная золотая цепь до пупа, заканчивающая массивным золотым же крестом, вот только место для креста выбрано неудачное, какое-то богохульное место, честное слово.       — Если вы хотите купить квартиру с мебелью, — не скрывая неприязни, говорит Пашка, — то это будет стоить гораздо дороже.       — А кто говорит за деньги? Никто! Доплачу, сколько скажешь. Я хочу пожить, как жили барчуки. Давай пять! — жлобина протягивает Паше свою жирную пятерню, муж внутренне сжимается, но подает покупателю руку. — Гляди, чтобы не передумал.       — А если я передумаю?       — Это не по понятиям, так правильные пацаны не поступают. Пожали руки — значит все. Подъезжай завтра в контору, все оформим.       — У меня свои адвокаты.       — Кто б спорил, приезжай со своими.       — Нет, — вмешиваюсь я. — Вам нужна квартира, вот вы и приезжайте, вот визитка, там адрес указан. — наверное, есть что-то в моем тоне такое, что парень молча берет визитку.       — До завтра, — вполне дружелюбно говорит он. — В одиннадцать, нормально?       — Да, вполне.       Мы остаемся одни, и Паша подходит ко мне вплотную, обнимает меня.       — Ритуль, ты уверена? Не пожалеешь?       — Уверена. Вы с Юрой должны выкупить вашу фабрику, и на ее производственной базе построить бизнес, как вы и мечтали.       — Как мы и мечтали.       — Ты прав… Как мы и мечтали. И в дело надо входить с равными долями.       — Тогда придется продать еще и папин гараж с машиной, — вздыхает муж.       — Продадим. Я знаю, кто давным-давно о папином BMW мечтает. Не грусти, Паша. У нас есть наша квартира, есть своя машина и свой гараж. И квартиру на Пятницкой будем сдавать, так что…       — Рит, — перебивает меня муж, нужно разобрать документы в столах, освободить шкафы, забрать из квартиры все личные вещи. Не хочется, чтобы чужие люди во всем копались. Что-то выбросим, что-то возьмем себе на память.

***

      Господи! Почему ты нам позволил копаться в папином рабочем столе? Почему не поджег его, Господи?! Разве мне так необходимо было читать, протокол комсомольского собрания, где папа отрекся от дедушки? Разве мне так необходимо было знать, что отец, тогда же, в тысяча девятьсот сорок втором году написал письмо-отречение от Бруно Рудольфовича Мильке не куда-нибудь, а в НКВД, и еще приписал, что готов своей собственной кровью (читай негласной работой в органах) смыть предательство своего отца? Или может, мне так нужно было найти мамино письмо к бабушке, где она писала, что родители ее погубили, что брак с Рудольфом не принес ей ничего, кроме отвращения и бед? Зачем мне нужно было знать, что маму сняли с поезда, когда она пыталась убежать с любимым человеком, что парня посадили, а ее насильно выдали замуж? Так вот почему Маршала Советского Союза Б. устроил брак его дочери с сыном врага народа? Потому что мама уже была не первой свежести, а папа наоборот, очень свеженький… Стукач, свой, партийный и с родословной. Дед ему по такому случаю даже реабилитацию отца выправил.       Господи, спасибо тебе, что к тысяча девятьсот девяностому году, когда я нашла всю эту гадость, ни отца, ни мамы уже не было в живых! Ненавидеть мертвых сложнее…

***

      — Рита, смотри, что это? — Паша сливаясь цветом с белой стеной за его спиной, трясет какой-то папкой с документами.       — Что, Пашенька?       — Я… Меня… Господи, Рита, нет! Вот почему он попросил назвать сына Андреем, — муж сползает по стене и судорожно хватает воздух.       — Паша, тебе плохо? Пашенька?       Через три часа из палаты интенсивной терапии выходит врач.       — Жданова кто-то ждет?       — Да, — ноги подкашиваются, но я все равно подхожу к доктору.       — Обошлось. Но это первый звоночек. Сердце у вашего мужа, как бы вам объяснить?..       — Он жить будет?       — Конечно будет, особенно если не будет стрессов.       — А это возможно?       — Думаю, что нет, но…       — Я постараюсь, доктор, — перебиваю я врача. — К нему можно?       — Нет, что вы. Вы идите домой, позванивайте. Придете завтра.       Я еду домой, судорожно сжимая подмышкой зеленую папку. Слава Богу, у Андрея каникулы и они с Романом Малиновским уехали в Ленинград на празднование Белых ночей, никто мне помешать не сможет. Едва войдя в квартиру, я сажусь у стола и открываю папку.       Первый лист почти чист, там напечатано всего два слова: «Убить дворняжку»…