***
Эпизод первый. «Фройляйн Марго»
— И раз, два, три. И раз, два три! Фройляйн Марго, держим спину. — Я больше не могу, я… — мне всего семь лет, я устала и очень хочу есть, а меня второй час на голодный желудок мучают у станка, и это после занятий этикетом и немецким. — Фройлян Марго, воспитанные девочки никогда не перебивают взрослых. Вы наказаны, еще двадцать минут плие и релеве. И я бунтую! Бунтую впервые в жизни! — Я не буду! — Вот как? — фрау Хелма приподнимает вверх правую бровь. Я уже знаю, что сейчас она вначале сама меня накажет, а потом побежит жаловаться папе, но на сей раз усталость и голод сильнее благоразумия. — Да, так, — я демонстративно отхожу от станка. — Фройлян Марго, подойдите ко мне, — тон, которым это говорится, не допускает возражений и я, опустив голову, подхожу, — повернитесь, — я покорно подставляю Хелме попу и стискиваю зубы. Отмерив мне положенные три удара плеткой, Хелма чуть-чуть притягивает меня к себе, показывая, что она сожалеет о случившемся, но наказывать непослушных девочек — это ее крест, и она будет его нести. Я резко отстраняюсь и с ненавистью смотрю бонне в глаза, все это молча, кричать и плакать во время наказания нельзя, иначе еще три удара. Если уж и получать их, так точно не за слезы и крики. — Фройлян Марго, к станку! — Не пойду! Я устала и хочу есть. И можете жаловаться папе сколько хочите, и лупить меня можете сколько хочите, не пойду! — Нужно говорить не хочите, а хотите, фройлян Марго. — А мне все равно! — я крепко-крепко прикусила губу, чтобы не заплакать. — Мне придется все рассказать вашему батюшке, — Хелма резко разворачивается и выходит из танцкласса. Вот когда я даю волю слезам. Сидеть я не могу, очень болит попа, я ложусь прямо на пол на живот, кладу руки под голову и выплакиваю всю свою боль и обиды в таком положении. Боже мой, как же я завидую обычным девочкам…«Родословная».
Мой отец, Рудольф Брунович Мильке, вел свою родословную еще со времен Петра Первого. Уже тогда его предок был дипломатом, он-то и положил начало династии всяческих послов, атташе, консулов и прочих российских представителей в других странах, в основном в странах Европы, и как в частности, в Германии. Всего два раза династия и не выполнила свою, особую миссию. Вначале в тысяча девятьсот восемнадцатом, когда услугами моего прадеда пренебрегли на какое-то время, да в тысяча девятьсот сорок втором, когда расстреляли моего деда, как этнического немца, а значит, пособника фашизма. Уж не знаю, каким чудесным образом, сын врага советской власти сумел не только окончить Университет, но и стать атташе по военным вопросам, и получить должность в посольстве Берлина. Вернее знаю! Точно знаю, что знаю, но почему-то, совсем ничего об этом не помню… Мама, Вера Николаевна Б., была дочерью видного советского политического деятеля, маршала Советского Союза, со всеми отсюда вытекающими. А я была единственным ребенком! Вот меня и воспитывали с утра до ночи, словно я была наследницей престола и жить мне предстояло не в Советском Союзе, а где-нибудь в королевском дворце. Странно, неужели родители не понимали, что превратили жизнь маленькой девочки в ад с муштрой и наказаниями?***
Эпизод второй. «Дворняжка».
Мне десять лет, весна, настроение чудесное!.. Обычно к самому входу в школу меня доставлял водитель посольства под неусыпным наблюдением фрау Хелмы и забирали меня из школы точно так же. А в тот весенний день мы всем классом ходили в «Гравюрный кабинет» на экскурсию, и к воротам посольства меня должен был привезти школьный автобус. Он и привез, только я немного схитрила, вышла не у тех ворот, уж очень хотелось хоть сто метров свободной пройти. У стены замечаю маленький грязный скулящий комочек. Щенок! Я беру его на руки, и выясняется, что это не он, а она, девочка. Она дрожит, жмется ко мне, принюхивается, а потом начинает быстро-быстро облизывать мою щеку. Мне щекотно, но очень приятно. Я понимаю, что так привлекло внимание собачки, я же только что ела мороженое, и чуть-чуть выпачкала щеку, вот она, наверное, и слизывает. Волна нежности и любви накрывает меня от макушки до кончиков пальцев ног. Я прячу малышку под плащ, и бегу к воротам посольства. Про себя я уже называю ее Нюсей, я готова обещать родителям золотые горы, только бы мне позволили оставить себе эту собачку. — Фройлян Марго, что случилось? — Хелма с удивлением смотрит на мой перевозбужденный вид. — Воспитанные барышни не бегают по лестнице, как угорелые, не потеют, и не выглядят такими растрепами. — Фрау Хелма, благодарю вас за замечание. Я немедленно искупаюсь и приведу себя в порядок. — Вы что-то скрываете, девочка. — Нет-нет, что вы! Просто эта экскурсия… Я видела такие замечательные работы великих мастеров… Понимаете? Я до сих пор не могу в себя прийти. — Сделаем вид, что я вам поверила. Ступайте, примите душ. Потом обед и занятия. — Хорошо, — я приседаю в полупоклоне и всеми силами себя сдерживаю, чтобы пойти, а не побежать к себе в комнату. — Фройлян Марго! — черт, я уже у самых дверей! Оборачиваюсь. — Не забывайте держать спину. — Спасибо. Я чинно вхожу в комнату, закрываю за собой дверь, достаю Нюсю из-под плаща и… начинаю кружиться по комнате с ней на руках! Голова работает лихорадочно. Я понимаю, что прежде, чем представить щенка семейству, я должна привести в порядок и ее и себя. Мы вместе принимаем душ, вместе сушимся феном, я одеваюсь к обеду, а Нюсе повязываю красную ленточку на шею. Кручусь перед зеркалом с ней на руках в упоении глядя на наши красивые отражения.***
Мне очень хочется пролистнуть воспоминания, как дети пролистывают страшные страницы книг. И зачем только я это вспомнила? Ей Богу, я вполне могла бы жить дальше и без того, чтобы помнить, как отец металлическим голосом объяснял мне, десятилетней, что нам не по рангу иметь в доме дворняжек. Что, если мне хотелось иметь собаку, то я должна была сказать об этом ему, и он купил бы мне породистую собаку.***
Эпизод второй. «Дворняжка» (продолжение).
— Ты немедленно отнесешь щенка туда, где его взяла. — Папочка, я не могу! Она же погибнет. — Ты можешь. — Нет! — Фрау Хелма, проследите, чтобы девочка выучила урок. — отец вышел из детской. — Фройлян Марго, одевайтесь, мы должны отнести дворняжку туда, где вы ее взяли. — Я не могу! — Тогда я утоплю щенка. Утоплю при вас. — Вы не сможете! — глаза мои расширяются от ужаса. — Я смогу! Я смотрю в ее серые холодные глаза, и понимаю, что она да — сможет. — Можно я хотя бы покормлю Нюсю? — кажется, я даже не плачу. — Всех дворняжек не накормишь, Фройлян Марго, одевайтесь. Я покорно надеваю плащ и ботинки, беру Нюсю на руки и мы выходим из комнаты…